Через все преграды - Николай Осинин

Он загнал коров в огороженный за баней лесок и упал возле ворот, разбитый и обессилевший. Вспомнил мать, отца, бабушку, друзей. Слезы постепенно успокоили его. Уткнувшись головой в траву, он лежал с закрытыми глазами.

Жгло солнце. По небу бродило несколько пухлых ленивых облаков. Рядом шелестела трепетная листва осинника. С полей доносилась трель жаворонка, ровная, монотонная, как звон ручейка в камнях:

— Рли-и-ли-рли-ли-рли-ли-ли-рли…

Под звон этой песни и баюкающий шелест листьев перед мысленным взором Сережи го мелькал знакомый дедушкин домик в Вязьме: «Эх, хорошо бы сейчас там быть!», то вставали дымящиеся трубы заводов. Мелькнула целая толпа приятелей. Инна с прижавшейся к ней Наташей… «А где же остальные?» — «Идем, сейчас покажу», — говорит старик Яков. Он открывает дверь. Слышен визг железа. Машина, вроде комбайна, поворачивается. Внутри ее знакомые женщины. Они кричат что-то, но слов не разобрать. Только повизгивает железо: цыв-дзык, цыв-дзык. От машины — жар. Надо спасать людей, а Яков, открывая желтозубый рот, хватает за руку.

— Прочь! — толкает его Сергей и в ужасе просыпается.

Солнце напекло спину. Гулко билось сердце в груди. Мальчик поднял голову и увидел Марию. Она шла к колодцу, который находился с другой стороны бани. Это у нее в руках повизгивало дужкой болтавшееся ведро. Проходя мимо строптивого пастуха, она даже не взглянула на него, что должно было означать высшую степень ненависти к нему.

Сережу удивляло, что девятилетнюю девочку заставляли таскать воду. В первый же день своего пребывания на хуторе он помог ей наносить полную кадку, что стояла во дворе. Но Марии нашлась другая, не менее тяжелая работа — поливать огород навозной жижей. Никого из домашних старик Яков без работы не оставлял ни на час.

Девочка скрылась за углом бани. У колодца зазвенела цепь, лязгнула защелка о дужку ведра, и несколько раз сухо курлыкнуло деревянное колесо, по которому скатывалась цепь. Слышно было, как ведро ударилось дном о воду. Потом колесико закурлыкало медленно и протяжно — ведро поднимали вверх.

Сережа встал, чтобы уйти с солнцепека, как вдруг его остановил жалобный вскрик, а за ним — шум быстро скользящей цепи и бухающийся всплеск воды в колодце.

«Ведро уронила!» — отметил он про себя. Едва так подумал, как глухой, прерывистый вопль заставил его метнуться к колодцу.

У низкого серого сруба — никого! Сережа взбежал на скользкие мокрые доски и заглянул в колодец. Вода была неглубоко, метрах в трех, и он сразу различил мелькнувшие на поверхности маленькие белые руки. На секунду показалась голова. Раздался стон, и снова все исчезло.

Сергей в отчаянии оглянулся: кругом ни души! Баня закрывала дом. Кто тут поможет? Лицо его перекосилось, как от физической боли. Он обежал зачем-то вокруг колодца и опять припал грудью к срубу. Мелькнула надежда, что утопающая схватится за цепь. Но Мария опять лишь на миг показалась на поверхности. Теперь она даже не крикнула, а только шумно взахлеб хватила горлом воздух.

Недолго думая, мальчик перекинул в колодец ногу и ухватился за цепь, прикрепленную наглухо одним концом к толстой дубовой рогатке с колесом. Обжигая ладони, скользнул вниз, пока до плеч не вошел в воду. Колючий обруч сдавил грудь.

— Ух-хх! — невольно вскрикнул он, втягивая и выдыхая воздух. От холода зашлось сердце, в тело вонзились тысячи острых игл.

Ноги не нащупали дна, а лишь задели за ведро. «Глубоко как!» Хотелось рывком выскочить из ледяных тисков. «Где она? Не успею… Не выберусь!.. Да где же она?» — мелькали обрывки мыслей.

В эту минуту холодная, костенеюще-цепкая рука впилась сзади в его шею, потом в волосы. Кашляя, захлебываясь и вскрикивая, обезумевшая Мария карабкалась на плечи. Она без памяти лезла вверх; пальцы ее рвали Сергею волосы, царапали щеки. Удержать ее он не мог. Только когда, несколько отдышавшись, она ухватилась за цепь и почувствовала твердую опору, в глазах появилось осмысленное выражение. Из ее груди вылетали слабые жалобные стоны, прерываемые приступами кашля.

— Держись за цепь! Держись, не отпускай! — приказал ей Сережа.

Быстрыми рывками он стал подтягиваться вверх. Раз… другой… третий. Руки слабели с каждой секундой, пальцы ныли, с трудом сжимая холодные звенья; мокрые ноги скользили по цепи, нисколько не помогая рукам. «Неужели сорвусь? — испуганно подумал парнишка, чувствуя, как онемевшие пальцы начинают сползать вниз. — Нет! Нельзя, нельзя! Совсем немного осталось!» И он, стиснув зубы, напрягая последние силы, подтягивал вверх еще на несколько сантиметров трясущееся тело.

Раньше для него подняться по канату или цепи на три-четыре метра не представляло никакого труда. Теперь же, задыхающийся, мокрый, с дрожащими от слабости руками и ногами, он едва перевалился через край сруба.

— Помогите!.. Помогите!.. — позвал он, но слабый голос потерялся в кустах.

Помощи ждать было некогда: Мария замерзала в холодной воде. Несколько отдышавшись, Сергей уперся ногой в сруб и стал поднимать девочку и ведро с водой.

Дрожа каждым мускулом, он упрямо тащил цепь, а побледневшие непослушные руки, безнадежно, звено за звеном, теряли ее. На боль Сережа не обращал внимания — он преодолевал ее. Но заставить онемевшие пальцы сжиматься сильнее не мог: они уже не подчинялись ему. Это был предел.

Когда над срубом показалась наконец знакомая голова с прилипшими на лбу белыми прядками волос, силы совсем оставили его. Помогла Мария сама. Привстав из ведра, она навалилась на сруб грудью. Сережа дотянулся до ее платья и волоком потащил через край колодца. Ведро с водой полетело вниз, а дети повалились на землю.

Из-за угла бани вышел Петр. Он видел, как последним отчаянным усилием Сережа вытащил из колодца его племянницу. Подхватив мокрую девочку на руки, Петр бросился с ней в дом.

А бледный, с посиневшими губами Сережа еще минут двадцать лежал возле колодца, пока собрался с силами, чтобы идти к себе на сеновал.

С этого дня положение Сережи в семье Рейнсонов значительно изменилось к лучшему. Если раньше его кормили либо до, либо после всех, то теперь хозяйка сажала его за стол вместе с собой. Ел Сережа много. Но старый Яков не следил больше за каждым куском, взятым мальчиком из хлебницы, не заводил при нем во время еды нудных, лицемерных разговоров о дороговизне продуктов, о том, что сейчас «все едят с порции». А старуха, вечно занятая чугунами, помоями и свиньями, провожая пастуха в поле, совала ему в руки ломоть хлеба.

— На-ка вот съешь, — говорила она при этом, — ты худой-то какой!

Даже Петр, узнав от племянницы подробности ее спасения, проникся к Сереже невольным уважением. В тот же день он свил путы для коров, уговорил отца не гонять телят и овец в поле, а оставлять в огороженном леске, где травы для них было достаточно. Вечером сам рассказал Сереже, что недалеко от них живут две русские девочки, приведенные «от немца» в тот же день что и Сережа, и обещал в воскресенье проводить его к ним.

Но по утрам Яков Рейнсон все так же будил Сережу задолго до восхода солнца и, не слушая жалоб мальчика на недомогание, выпроваживал со стадом в поле. После купания в ледяной воде Сережа чувствовал себя скверно: появился насморк, болела голова, временами знобило. Однако по-настоящему не захворал.

Шли дни. Он с нетерпением ждал воскресенья, чтобы встретиться с друзьями. Потом, быть может, удастся как-нибудь разузнать и о матери…

Но встретиться довелось раньше.

В субботу, в полдень, когда он загнал коров в лесок, на повороте дорожки в сопровождении Марии показалась Инна.

Дети бросились друг к другу.

— Сережа! Сереженька! Как я рада! — повторяла Инна со счастливыми слезами на глазах. — Думала, никого из своих не найду!

— А я воскресенья ждал! Я знал, что это про тебя с Наташей мне рассказали. А прийти не мог: дорогу не знал. Обещали в воскресенье к тебе свести… Да что же мы тут стоим!.. — воскликнул он и потащил Инну к тому месту, где в тени осины лежала охапка примятого сена, служившего ему постелью во время полуденного отдыха.

— Ты знал про нас?

— Ага. Мне сперва Мария сказала. — Он поискал глазами внучку хозяина. — Убежала! Та, что тебя привела… А потом Петр…

— А я ни про кого из наших не слышала! Меня с Наташей тогда сразу за тобой дедушка Гриндаль увел. Они вдвоем с бабкой живут и никуда не ходят, ничего не знают. А сегодня копаюсь в огороде — прибегает незнакомая девчонка. Мария эта самая. Лопочет что-то — ничего не пойму: слово — по-русски, десять — по-латышски. Хотела с ней к дедушке идти, чтобы перевел, а она тянет меня за руку и все говорит: «Браукси, браукси!» Ну, я и побежала с ней. Даже рук не вымыла.

Они еще немного поговорили о том, как им хотелось встретиться и как неожиданно это произошло.

— Ну что мы о пустяках болтаем! — перебила Инна сама себя и, сдерживая дыхание, тихо спросила: — Скажи лучше: ты о мамах что-нибудь знаешь? — В голосе ее слышалась тревога и робкая надежда.