Ибишев - Таир Али

Все закончилось в середине мая. В Баку произошел переворот. За несколько часов вооруженная оппозиция, возглавляемая большей частью бывшими государственными чиновниками, отстраненными карбонариями от власти, при поддержке полицейских спецчастей и некоторых полевых командиров, почти бескровно взяла под контроль столицу. И в течение каких–то пяти дней страна, уставшая от беспорядков, хронического безвластия и поражений — капитулировала. ФНС-овские функционеры, не успевшие бежать, сдались на милость победителей. Начались массовые аресты и чистки. И народ приветствовал новых триумфаторов.

В последние дни перед самым переворотом глава денизлинских революционеров Пашаев заперся в своем кабинете на втором этаже мэрии и погрузился в беспробудное пьянство. Он никого не принимал, не отвечал на телефонные звонки и не покидал кабинета даже по нужде, приспособив в качестве горшка большую керамическую вазу с ручками. У его дверей постоянно дежурили двое охранников, доставляющие ему еду и выпивку.

Тем временем из Баку поступали все более тревожные известия, и мэрия постепенно пустела. Первыми ее покинули заместители Пашаева. За ними последовали начальник финансового отдела и глава местной полиции. А уже к пятнице, после того, как подтвердились слухи о том, что по направлению к Денизли движется карательный пехотный батальон под командованием полковника Салманова — одного из героев переворота — вся ФНС-овская администрация, включая и личную охрану Пашаева, де–факто сложила свои полномочия и разбежалась. Последними здание мэрии спешно покинули ночные сторожа и дежурные полицейские.

В опустевших коридорах темно и душно. Во всем здании свет горит только в фойе и в кабинете мэра на втором этаже, где, запершись, продолжает упорно сидеть преданный своими сторонниками и парализованный страхом мятежный романтик Пашаев. На лестничных пролетах возле переполненных урн под ногами валяются сорванные со стен ФНС-овские плакаты. В незапертых кабинетах, обставленных новой импортной мебелью, в стеклянных шкафах и на столах сиротливо лежат невысокие стопки пыльных машинописных листов и худосочные папки с делами и циркулярами — пашаевская администрация так и не успела как следует обрасти бумагами. Массивная дверь в самом конце коридора, обитая железом и ведущая в узкую комнату, где еще утром стояли три недавно приобретенных для мэрии компьютера и лазерный принтер, взломана, а от всей оргтехники остался лишь кусок кабеля да пустые коробки…

Несмотря на поздний час, город не спит. Он ждет финала, неизбежной развязки, предсказать которую, учитывая сложившиеся обстоятельства, не составляет, в общем–то, особого труда. Но что–то уже очень давно сломалось в точном механизме вселенной. Добротные драматические сюжеты стали настоящей редкостью, а те, хорошо зарекомендовавшие себя в течение многих сотен лет, что еще имеются в наличии, в который уже раз оказываются либо безнадежно испорченными, либо того хуже — оборачиваются глупейшим фарсом. Так произошло и на этот раз.

Ровно за шесть часов до исторического входа в Денизли солдат Салманова, в половине второго ночи, трое неизвестно откуда взявшихся молодых людей в традиционных ФНС-овских пальто крадучись вошли в непривычно безлюдное фойе мэрии и поднялись на второй этаж. У одного из них в оттопыренном кармане пальто лежал заряженный газовый пистолет и три лимонки. Чтобы попасть в кабинет Пашаева, им пришлось выломать дверь. Он сидел на полу, забившись в самый дальний угол комнаты, и был немыслимо пьян и бледен. Стояло удушающее зловоние, источником которого была переполненная до краев керамическая ваза. Рядом с ней во множестве валялись пустые бутылки и кульки с мусором. На длинном полированном столе, заставленном тарелками с остатками еды и грязными стаканами, горками лежали хлебные крошки, яичная скорлупа и пепел. Увидев вошедших в кабинет людей, Пашаев быстро накрылся заранее снятым со стены трехцветным флагом и, стараясь придать лицу должное выражение, затянул осипшим голосом национальный гимн. Он был готов к смерти, и глаза его были открыты.

Дул знойный южный ветер. Полчища комаров монотонно звенели в зыбкой темноте пустынных улиц. Они шли в сторону пристани, где их должен был ждать рыбацкий баркас. Шли переулками, чутко прислушиваясь к тишине. Пашаева, который спотыкался на каждом шагу, пришлось поддерживать с двух сторон. Молодой человек с залысинами, идущий впереди, держал наготове газовый пистолет. Чтобы не попасть на освещенный бульвар, пришлось сделать солидный крюк через верхние кварталы и подойти к пристани со стороны старых складов. Где–то совсем рядом раздались одиночные выстрелы, потом еще. Кто–то закричал. Крыша одного из крайних складов затрещала, и в темное небо вырвался сноп огня. Они побежали к баркасу. Пелена едкого дыма потянулась в сторону города. Опять стали слышны выстрелы.

Цепляясь дрожащими руками за ржавые поручни, Пашаев с трудом поднялся на измазанную мазутом палубу. Заработал мотор, с грохотом поднялась якорная цепь, баркас осел назад и стал медленно отчаливать от пристани. На капитанском мостике загорелся фонарь.

Баркас, раскачиваясь из стороны в сторону, уходит все дальше в море, и Пашаев, глаза которого отчаянно слезятся от ветра, затаив дыхание, наблюдает за тем, как удаляющийся город за кормой неумолимо расплывается в густой темноте, постепенно превращаясь в хаотическое скопление желтых огней на черно–фиолетовом фоне.

Пашаева затошнило. Балансируя руками, он торопливо подошел к борту и перегнулся через край: его вырвало. Потом еще раз, и еще. И губы его пожелтели от желчи. И лоб покрылся ледяной испариной. В короткие промежутки между приступами судорожной рвоты, несчастный и опустошенный, он глотает знойный ветер, пропитанный запахом моря и мазута, и, задыхаясь, молится своему невидимому богу:«…я драгоценность в царстве Лотоса…»

Они уложили его на грязную деревянную скамейку, подложив под голову тюк с каким–то тряпьем. Пашаева знобило. Один из молодых ФНС-овцев снял с себя пальто и накрыл его. Он попросил сигарету.

Последнее, что запомнил Пашаев, прежде чем окончательно раствориться в закулисном небытие — россыпи звезд высоко в небе над палубой баркаса и терпкий запах мазута. А потом незаметно опустился занавес…

Вот так. Не было ни ареста, ни публичного распятия, ни кандалов, Пашаева не закололи кинжалами на борту грязного баркаса, и Левиафан не стал глотать нового Иону, накрытого безобразным драповым пальто. Мифа не получилось. Проклятые закулисные механики в самый последний момент успели заменить терновый венец на дурацкий шутовской колпак. И вместо очистительного мученичества Пашаеву было даровано великое забвение: он благополучно достиг безопасного берега, избежал ареста и со временем, без остатка, растворился в хаотическом калейдоскопе исторических лиц и событий.

Едва баркас с беглым Пашаевым скрылся за горизонтом, над Денизли стало происходить что–то невероятное. Ветер вдруг замер. Наступила удивительная тишина: ни шороха, ни всплеска — будто кто–то полностью выключил звук. Потом линия горизонта стала стремительно светлеть, меняя цвет от темно–фиолетового к пурпурному, и от нее, словно возвещая конец времен, стали отделяться огненные змеи–кометы с длинными пылающими хвостами. Бешено извиваясь, они понеслись в сторону Денизли, разрывая на части темноту. И когда они почти достигли города, над застывшим морем появилось огромное ослепительно солнце, которое в несколько секунд вызолотило все небо до самого горизонта, без остатка расплавив в этом золоте зловещих огненных змей. И яростные потоки солнечного света обрушились на крыши спящего города. И жар от них был столь велик, что роса на листьях деревьев превращалась в белый пар. И некоторые из солдат, входивших в это самое время на улицы Денизли, едва не ослепли.

Солдаты шли двумя нестройными колоннами, держа наперевес запыленные автоматы, в пятнисто–зеленых полевых формах, пропитанных потом. Следом за ними медленно ползли два БТР, казавшиеся гигантскими жуками на узких улочках города. И разбуженные грохочущим воем моторов, люди выходили на балконы и молча смотрели, как в потоках ослепительного света, словно в тумане, маршируют солдаты–победители.

БТР-ы выехали на площадь и заглушили моторы. А через несколько минут к зданию мэрии подъехал черный бронированный «мерседес» героя-Салманова под трехцветным флагом. Солдаты стали кричать «ура» и стрелять из автоматов в воздух короткими очередями. Салманов вышел из машины и поднял в знак приветствия обе руки. Высокий, с редкими седыми волосами, аккуратно зачесанными назад, в отличном темно–синем костюме он, в свои семьдесят три года, выглядел не больше, чем на шестьдесят.

К площади со всех сторон уже подходили люди. Он заговорил, и гораздо важнее слов была та уверенность и сила, которые исходили от его голоса, лица, всей его фигуры. И казалось, что глаза его смотрят в одно и то же время на всех и на каждого в отдельности. И было так тихо, что люди слышали собственное дыхание. Салманов говорил долго. Не меньше двух часов. Клеймил бездарность ФНС, поставившего страну на грань военной катастрофы, обещал восстановить экономику Денизли, построить дома для беженцев, обеспечить демократию и порядок. И когда он закончил, жители города, собравшиеся на площади, устроили ему настоящую овацию, и солдаты снова стреляли из автоматов, и многие, особенно пожилые люди, искренне ненавидевшие ФНС, плакали от радости и скандировали: ”Салманов — народ! Народ — Салманов!»