Импровизация на тему убийства - Яна Розова

Правда, не обходилось и без перегибов. Одно из помещений на втором этаже, где была спальня Митьки, кабинет Ника, комната Зюзи и моя, была превращена в святилище Оксаны. В этой комнате десять лет назад была спальня молодой четы Сухаревых. После смерти жены Ник переместился в кабинет, а спальня превратилась в мемориал.

Мне это вовсе не казалось смешным, наоборот, комната Оксаны производила жутковатое впечатление. Зюзя заказала портрет по фотографии своей дочери одному довольно талантливому местному художнику, Тимуру Багрову, а он, зная кое-какие детали семейной трагедии, сумел создать нечто. Надо сказать, что Багров уже писал портрет Оксаны, еще при ее жизни. Тот, первый портрет висел в комнате Зюзи. Наверное, художник хорошо помнил Оксану, и поэтому на посмертной картине она выглядела не просто как живая, а пугающе живой. Портрет был большой – метр на метр по крайней мере. Лицо Оксаны занимало его большую часть. Входя в комнату, вы попадали во власть ее пристального, обвиняющего, глубокого взгляда. Лицо казалось очень белым, тени на нем лежали немного асимметрично, словно бы источник света перемещался за то время, пока вы рассматривали изображение. А губы… Мне казалось, что она сейчас даже не заговорит, а страшно закричит.

На тумбе под портретом стояли подсвечники, где воскурялись вперемежку ароматизированные модные свечки, купленные в супермаркетах, и тоненькие свечечки из церкви. Запах ароматизаторов и ладана давно смешался, образовав убийственно душную атмосферу. Проходя мимо святилища, я ощущала нотки этого запаха, представляя их в виде липких щупалец.

Культ Оксаны можно было наблюдать не только в святилище. По всему дому были расставлены и развешаны ее портреты: Оксана, сидящая в сером велюровом кресле (в толстой раме, более уместной для рафаэлевской Мадонны), Оксана и Ник на собственной свадьбе (богатая рамка из перевитых стальных стеблей с натужно выгнутыми лепестками стальных цветов), Оксана и малюсенький Митька, чьи щеки были как два абхазских яблока… Все портреты перечислению не поддавались.

Ник на экспозицию не реагировал, в святилище ни разу на моей памяти не заходил. Что он думал о фотографиях, что помнил о жене – я не знала. Правда всплыла позже, а в первые годы житья-бытья в прекрасном и впечатляющем доме Сухарева я придумывала много всяких историй о невероятной любви. Иначе как объяснить присутствие Зюзи?

Говоря о райской жизни Зюзи в доме зятя, я намеренно опустила одно обстоятельство, потому что к условиям ее существования оно отношения не имело. А имело оно отношение к внутренней жизни экс-тещи, очень и очень запутанной.

Она пережила страшнейшую трагедию и, ужасно это или наоборот, ничего не помнила об обстоятельствах смерти своей дочери и мало что могла припомнить о времени, которое этому предшествовало. Недаром она так любила мексиканские сериалы с ретроградными амнезиями – большинство сюжетов ей были близки. Однако, кроме шуток, провал памяти Зюзю здорово мучил. Она часто жаловалась на кошмары, принимала горы таблеток, без конца лечилась и консультировалась у докторов. Увы, ей ничего не помогало.

Глава 9

И все-таки одно знакомство в сухаревском мире оказалось приятным.

Спустя неделю после дня регистрации брака, в середине июля, Ник решил представить меня своей матери. Поздновато, наверное, если бы речь шла о нормальном браке, но у нас все было не как у людей.

Людмила Витальевна Сухарева жила в другом конце города, в красивой новой многоэтажке, построенной рядом с городским лесом, превращенным в парковую зону. Ее квартира находилась на десятом, то есть на предпоследнем, этаже. Поднимаясь на лифте, я ощущала беспокойство. Что, если свекровь окажется под стать экс-теще Ника? Двоих таких я не перенесу.

Ник открыл дверь материнской квартиры своим ключом, и Людмила Витальевна вышла к нам навстречу.

Она была невысокого роста, но благодаря идеальным пропорциям тела казалась выше. Ее седые волосы, в которых угадывалась рыжинка, были подстрижены чуть ли не под ноль.

И я никогда не видела более ухоженной женщины. Даже преувеличенно, идеально ухоженной. Идеальное лицо, идеальные волосы, ногти, осанка. Спустя некоторое время она призналась, что только стремление отлично выглядеть и получать комплименты держит ее на самом краю пропасти. За свою жизнь у нее было несколько крупных срывов, она прошла пять курсов лечения, но до сих пор оставалась на лезвии ножа, между белым светом и мраком прекрасной алкогольной ночи.

Ник рассказывал, что его мама была в молодости талантливой певицей. Окончила консерваторию, участвовала в конкурсах международного масштаба. Вдруг влюбилась в коллегу. Он был пианистом, ему пророчили славу, но что-то не получилось, и парень стал спиваться. Тем временем родился сын, но Мила мало интересовалась новорожденным. Его отдали на воспитание бабушке, а Витальевна каждую минуту посвящала мужу. Так продолжалось пятнадцать лет, и в одно чудесное утро отец Ника решил, что дальше жить нет никакого смысла. Он повесился прямо посередине единственной комнаты в их квартире.

Миле было уже сорок, ее голос пропал навсегда, интерес к жизни – тоже. На некоторое время, в первые годы после смерти мужа, она еще держала себя в руках. Правильнее сказать, ее держал в руках сын. Но вот когда Ник стал студентом и часто уезжал – отдыхать с друзьями, на практику, на студенческие конференции, а после и вовсе на два года ушел в армию – она потеряла контроль над происходящими событиями. Из темного прошлого ее вытащил сын.

Сейчас ей было шестьдесят пять, она давала уроки пения, общалась со множеством друзей и, как я уже говорила, много улыбалась.

Ник, его мать и его сын были похожи просто фантастически. Одинаковые профили – у Ника по-мужски более крупный, у Людмилы Витальевны и Митьки – тоньше, с чуть вздернутыми носами. Медовые глаза, всегда, даже в разгар веселья, чуть печальные – у Витальевны и Митьки, и рысьи, всегда чуть злые – у Ника…

Мы планировали только заехать поздороваться, но будущая свекровь уговорила меня остаться подольше:

– Давайте вместе поужинаем. У меня есть копченая курица, салат из гастронома и даже бутылочка вина. Вы – как?

Я и сама от себя этого не ожидала, но – осталась. А со временем ужины с Витальевной стали моим единственным спасением – Зюзя здорово мотала нервы.

Она подарила мне удивительное ощущение. Впервые за всю мою жизнь кто-то полюбил меня просто потому, что я есть на свете. Ни за что. Не потому, что я дочь или сестра, которая дарит много подарков, не за дружбу или за хорошую работу. Витальевна любила меня просто так. Она радовалась, когда я приходила, интересовалась всем в моей жизни, спрашивала у меня совета и никогда ни в чем не упрекала.

Я уверена, что она всегда знала о Жанне, понимала, что между мной и Ником сложились странные, возможно, очень странные отношения, но, как и Кристина Пряничникова до нашего последнего с ней разговора, никогда сама этих тем не касалась.

Во второй визит к свекрови я привезла Митьку. Мы поужинали, причем бабушка и внук грызлись каждые пять минут. «Возьми сметаны, Дмитрий!» – «Ба, я не хочу…» – «Вареники без сметаны?» – «Не хочу!» – «Дмитрий, ты должен нормально питаться! И слушать меня!» Ну, и так далее.

Потом мы пошли прогуляться по парку. Людмила Витальевна надела невероятной красоты сиреневый костюм. Ее рыжеватые волосы сияли в лучах заходящего солнца. Митька, чьи отросшие за летние месяцы кудри тоже весело искрились, прихватил с собой ролики, поэтому мы с Людмилой Витальевной могли говорить спокойно. Я спросила: почему в доме Ника живет его бывшая теща, учитывая, что от нее ничего хорошего ждать не приходится?

Людмила Витальевна чуть пожала плечами, точно так, как иногда это делал Ник:

– Да это я ему посоветовала. Она совсем никуда после инсульта не годилась. Тяжелобольной человек. Жалко ее было.

– Ну а после того, как она поправилась?

В ее словах я расслышала давно сдерживаемое раздражение против собственного сына:

– Я не знаю. По моему мнению, ей нечего там делать. Но как бы это странно ни выглядело, Нику такие поступки свойственны. Он всегда о ком-нибудь в жизни заботился. В детстве у него был друг – Толик. Худенький, щупленький, даже страшненький: лопоухий такой, несуразный. Толик всегда влипал во всякие истории: то окно в учительской разобьет, хоть и в футбол не играет, то портфель потеряет. Однажды Толик попал под машину. Водитель увидел, что ребенка сбил, испугался и убежал, а Ник друга на руках до самой больницы нес. Ему тогда было двенадцать лет. И потом каждый день ходил в больницу, вместе с Толиком уроки делал, не хотел, чтобы друг от программы отстал. Вот такой он, этот Ник. И потом, если он кого-нибудь подберет, то никогда не бросит. С Зюзей та же история. Из-за нее я и приехать в его дом не могу. Совершенно ее не выношу!

Глава 10

Истерики экс-тещи повторялись все чаще. Никто не мог точно предсказать, когда она начнет и когда закончит – тоже. Она могла завестись на улице, в транспорте, в парикмахерской – с замотанной в полотенце головой. Она могла визжать двадцать минут, а потом закрывала рот и вела себя так, будто окружающим ее вопли только приснились. Дома Зюзя тоже не стеснялась, разыгрывая невероятные представления – лишь бы только зрители находились. А зрители время от времени находились. Например, кто-нибудь из друзей-приятелей Сухарева. Мы принимали гостей в нашей малоуютной гостиной и только начинали разговор, как в комнату входила наша дорогая Зюзя. Естественно, гости, знавшие, что дама скорбит телом, интересовались о состоянии ее здоровья и получали в качестве ответа примерно такую речь: