Содом и умора - Константин Кропоткин

— Можно попытаться найти друга Ильи. Его зовут Марк. У него блондинистые волосы и, кажется, голубые глаза. Он, возможно, часто бывает в клубе «Макака». Может быть, там работает.

— Водкой что-ли торгую, — удивился Марк.

— Нет, собой, — сказал я. — Не котируешься ты у иностранных миллионеров. Твой удел — трактористы.

— Подумаешь, — обиженно протянул Марк и, повернувшись к Кирычу, протянул. — Как думаешь? Не выдать ли нам Рыжика замуж? Представь, Киря. Он — в белой фате, я — подружка невесты, а ты будешь кидаться рисом. Или чем там, в Германии, принято бросать в новобрачных… У тебя что-нибудь болит?

Кирыч смотрел на меня так, будто я без спросу лишил его невинности. Сорвал цветок любви, даже рук не помыв.

— Болит, — сказал он. — Еще как болит, — и укоризненно покачал головой.

Смотреть на оскорбленную добродетель без слез было невозможно.

— Не видать нам Парижа и Лазурного берега, — мрачно сказал я. — На старости лет нас сдадут в богадельню и похоронят за казенный счет.

— Вот и славно, трам-пам-пам, — сказал Марк.

ГДЕ ЗИМУЮТ ВРАКИ?

— Предупреждаю, врать не буду!

— Никто тебя и не заставляет! — сказал Марк. — Просто веди себя прилично!

Я взбеленился. Смотрите какой правильный!

— Вот уж кому надо подумать о хороших манерах, так это тебе! Кто пугал лифчиками пожилую женщину? Я?

— Я только размер спросил! В шутку!

— Вот и я пошучу! Я назову Марь-Иванну «тещей» и буду страстно лобзать тебя в публичных местах, — я вытянул губы трубочкой. — Зацелую до смерти!

— Только не это! — в ужасе закричал он. — Мама не переживет!

— А мне какое дело? — пожал я плечами. — Если ей не нравится сын — гей, пусть поищет себе другого, нормального.

— Она умрет! — застонал Марк. — Прямо тут и рухнет!

Перспектива получить хладное тело марусиной мамы меня, конечно, не обрадовала. Только я был уверен в обратном — это она устроит нам ад на 84 квадратных метрах.

Мое гостеприимство иссякло почти сразу после переезда в Москву. Тогда, только-только обзаведясь собственным (пусть и съемным) жильем, и не успев им особенно насладиться, я был вынужден терпеть соседство друга моего двоюродного брата. Хлопец выселил меня с дивана на раскладушку, регулярным умываниям предпочитал обтирания едким одеколоном, днем требовал экскурсий по Москве, а вечером — чтобы я выпил с ним пива за компанию, потому что «отдых без пива, время на ветер». Прикинув, что мне дороже — расположение полузнакомого земляка или здоровая печень вкупе с чистым воздухом в квартире, однажды утром я упаковал его вещи и выставил за порог.

Марк со мной солидарен. Более того, он может сказать нежданным претендентам на стол и кров что-нибудь похлеще вежливого «нет». «Ночлежный дом закрыт», например. Неудивительно: тренировки марусиного жестокосердия проходили в экстремальных условиях.

Как-то Марк приютил на пару дней барышню. Она была вменяема ровно до той поры, пока в ней не заговорила оскорбленная женственность. Однажды ночью Марк обнаружил гостью в своей постели и был вынужден спасаться бегством. Вообразив себя несправедливо обманутой, она в лучших водевильных традициях попортила Марусе физиономию, а потом чуть не вывалилась из окна.

— Сказала, что инопланетянка и собралась на родную звезду, — с ужасом вспоминал Марк.

Ее полет не задался лишь благодаря расторопности соседки, которая по совместительству была и хозяйкой марусиного жилья. Она выломала дверь и, поймав представительницу внеземного разума за пеньюар, отправила ее тосковать об утерянной родине на улицу. После недолгих препирательств, там же оказался и нерадивый квартиросъемщик.

— Даже залог не вернула, — жаловался Марк, промывая ссадины.

Он явился ко мне глубокой ночью с двумя чемоданами, из которых щупальцами торчали клочья одежды. Прочее имущество хозяйка квартиры согласилась отдать только после того, как Марк возместит ей ущерб за разбитое окно.

— Давай снимем номер в гостинице! — вкрадчиво сказал я Марку. — Скажем твоей маме, что у нас места нет. Все занято.

— Как же? Я написал, что у нас большая квартира.

— А ко мне родственники приехали! — осенило меня. — Племянники.

— Нет у тебя племянников.

— Так будут! — пообещал я. — Арендую у Тани пацанов. Детки устроят такой «содом», что ей жизнь уморой не покажется.

— Гад! Ты мою мать, родную мать, хочешь выставить на улицу? Друг называется! — возмутился Марк.

— Почему на улицу? Сдадим ее в отель. Пятизвездочный. С антикварной мебелью и золоченым биде. Я даже денег дам.

— Где ты их возьмешь? — фыркнул Марк.

— Я все продам, в долги залезу, на панель пойду, лишь бы Марья-свет-Иванна погостила в Москве с полным комфортом!

— Продавать тебе нечего, денег никто не займет, а на панели тебя даже со скидкой никто не купит, — парировал Марк. — Хватит! Мама приезжает ко мне, а не в гостиницу. В конце-концов, я здесь тоже живу и имею полное право приглашать кого хочу.

Марк склонился над стопкой журналов, сваленных в кучу посередине комнаты, показывая, что разговор окончен. Упрям, как все Козероги. «И живет, как в хлеву», — сварливо подумал я, оглядывая собрание несуразностей, которые были бы хороши в мусорном ведре. Зачем ему, например, пластинки некой Марыли Родович, если у нас нет проигрывателя?

Родственные обязательства — это единственное слабое место в нашей обороне. Мы еще не научились отказывать в приюте дядьям, двоюродным сестрам и племянникам. Это однако не означает, что их наезды проходят для нас менее болезненно. Меня до сих пор одолевает нервная икота, стоит мне подумать о своей тетке, как-то совершившей краткий, но весьма поучительный визит.

Сестра моей матери, тетя Рая, провела у нас в гостях три с половиной дня. В субботу в 10 утра я встретил рейс «Иркутск — Москва» в аэропорту «Домодедово», а во вторник в четыре часа вечера махал платочком в «Шереметьево 2», провожая ее в Анталью. Итого — 78 часов, каждую минуту из которых я чувствовал себя христианским мучеником — тем самым, которого дырявили языческие стрелы. Московское метро тете Рае не понравилось потными мужчинами («они прижимаются, как маньяки!»), улицы — размалеванными девицами («твоя мама не обрадуется такой невестке!»), бутики — дороговизной («эти туфельки стоят дороже, чем 35 килограммов масла!»). Благонравие, воспитанное десятилетиями работы в отделе кадров швейной фабрики, почему-то смолчало, когда тетка рысила по городу в поисках игривого платьица для соблазнения иностранного пенсионера, и купальника, чтобы охмуренный кавалер не сомневался, что и без одежды она в свои пятьдесят с гаком выглядит как сорокалетняя девочка.

— Тетя Рая, мне кажется, что он не так много закрывает, — честно сказал я, разглядывая ее новый льняной сарафан с голой спиной.

— Зато гигиенично, — отмела она мои возражения. — Должно же тело дышать!

— И раздеваться удобно! — похвалил Марк ее выбор, чем лишь укрепил теткину неприязнь.

— Ты знаешь, что у твоего друга дурные наклонности? — зажала она меня в угол, едва мы остались наедине.

— ??

— Он разбирается в женском белье! — начала тетя Рая обвинительную речь.

— Но ты тоже разбираешься в мужских трусах! — возразил я.

В советскую пору тетя Рая обеспечивала своего супруга даровым сатиновым бельем, которое ей выдавали на фабрике в качестве премии за ударный труд. Бедный дядя Володя так и умер, уверенный, что исподнее должно быть неудобным, буро-синим и до колен.

— Сегодня в универмаге твой друг спросил у меня номер бюстгальтера! — не отступала она.

— Наверное, хотел подарить тебе свой собственный, — пошутил я и очень скоро об этом пожалел.

Всего через несколько часов после отъезда тети Раи мне позвонила мать. Рыдая, она потребовала, чтобы я срочно паковал вещи и перебирался в более безопасное место подальше от каких-то «травеститов».

— Я не для того тебя родила и вырастила! — взмывала мать к патетическим высотам.

Даже удивительно, что телефонные провода, транслировавшие эдакий эмоциональный накал, не обуглились.

Чтобы докопаться до причины истовой материнской заботы, мне пришлось потратить 30 минут телефонного времени и все свое красноречие. Оказалось, что тетка была настолько озабочена моей нравственностью, что, приземлившись на турецком морском бережку, первым делом понеслась к телефону и проинформировала сестру про «распущенного молодого человека», с которым делит кров ее сын. Последовательностью речь тети Раи, видимо, не отличалась, поскольку моя мать решила, будто я подался в сектанты, которые рядятся в женское белье и исполняют в нем какие-то экзотические обряды.