Сказки для Евы - Игорь Фарбаржевич

Вот лягушек Ева не боялась совсем. Наверное, оттого, что любила сказку о Царевне-лягушке. У бабушки Нины на огороде жило много жаб. Такие лапочки! Их Ева даже брала на руки. Возьмёт и посадит себе на ладонь. Жаба сидит смирно, словно в игре «замри». И ничего, не противно! И никаких тебе бородавок, которыми пугал поселковый мальчишка Пашка Жёлтиков.

Внезапно Ева услышала откуда-то из подвала дребезжащий голос, который пел на идиш.

Переведем начало песенки так:

Яблоки и груши, —Зёрна очень горькие.Вдовый девушку берёт —Тяжело и горько ей.

Песенка была старая, Ева не раз слышала, как её тихо напевал троюродный дедушка Лазарь Наумович. Сама Ева идиш почти не понимала, хотя этот язык был очень похож на немецкий, который она недавно стала изучать с папой. И сколько ни спрашивала у взрослых, о чём поётся в песне, все почему-то смущались, сразу переводя разговор на другую тему.

А песенка была вот о чём. Это я перевожу для читателей:

Киснут вина, коль прогнилиБочки деревянные, —

продолжал петь голос.

…Вдовый девушку берёт —Девушка завянула.

И тут до Евы дошло, что это поёт домовой Гершель. Вот так удача! Она давно его не видела. Домовой был ростом с петуха, носил чёрную шляпу с большими полями, белую рубашку в красный горошек, жёлтый галстук, бриджи алого цвета; на его маленьких кривых ножках сидели остроносые чёрные туфли с золотыми пряжками, на левом плече висела дорожная сумка, набитая всякой всячиной, в руке Гершель держал деревянный кривой посох. Его старое сморщенное лицо обрамляла белая борода. Нос напоминал большую картофелину, на нём сидели очки; уши были врастопырку, глаза синие, как два василька и совсем молодые, а зубов у Гершеля было не больше пяти. Когда он говорил, то смешно шамкал и как-то виновато при этом улыбался – мол, извините, что так выгляжу, но ничего не поделаешь – уж любите, какой есть!.. Как рассказал Янкель-Сирота, жил Гершель в этом погребе среди бочек с соленьями лет сто, не меньше, и благодаря ему в доме царили тишь да покой. Потому что там, где не было домовых, добавил Янкель, как раз и случались погромы. А всё от того, что другие евреи, в отличие от бабушки Берты и дедушки Павла, не верили в домовых. Кто же будет охранять семью, если не домовые?!..

Песенка под полом звучала уже на два голоса, и второй голос Ева узнала сразу – это бабушка подпевала домовому:

Часто точит червячокЯблоко красивое.Вдовый девушку берёт,А думает: фальшивая.

Ева тут же бросилась на кухню, где находился люк в погреб.

Айка начисто доела свою праздничную порцию, и теперь умывала нос и глаза чёрными мохнатыми лапами.

Крышка в погреб была уже открыта.

Ева встала на колени и, наклонившись к люку, наполненному тёплым свечным светом, крикнула:

– Ба, ты здесь?!

Песенка смолкла.

А в люке тут же показалась голова Берты:

– Доброе утро! А ты что тут делаешь?

– Тебя ищу, – ответила Ева.

– Лучше бы стол накрыла. Или забыла, что сегодня «чёрствые именины»? Иди, мэйдэлэ, готовь угощенья. У нас дорогой гость.

Из-под её подмышки показалось лицо крошечного старичка: уши врастопырку, белая бородой, глаза, как два василька.

– Привет, кэцэлэ! – (что значило: «кошечка») – сказал ей человечек с грустными глазами и всегда виноватой улыбкой на сморщенном лице.

…Когда Анна появилась в больнице, от окошка регистратуры отошёл молодой мужчина в чёрном блестящем плаще и тёмно-синей шляпе и направился прямиком к ней.

– Анна Павловна Шварц? – спросил он официальным тоном.

Анна сразу всё поняла по испуганным глазам регистраторши Нины Васильевны и гардеробщицы Люси, и её ноги тут же похолодели.

«Проклятая привычка! – подумала она. – И ведь никак от неё не избавиться!.. Это уже, наверное, в крови. Века унижений, смертей и скитаний… Впрочем, избавление, вот оно, совсем рядом! Прощай, Хана! Тебе хана…».

Эти слова сказал ей когда-то Лёня, когда делал предложение:

– Теперь моему сердцу хана, Хана!.. – пошутил он десять лет тому назад.

Тогда в городе стоял такой же июнь, только 1931-го года.

«А теперь хана мне… – горько усмехнулась про себя доктор Шварц. – Сейчас он достанет шапку-невидимку – и…».

Она стала мысленно прощаться с родными. Но вдруг вспомнила, что в этом тайном ритуале всегда присутствуют двое. Один зачитывает приговор, другой надевает на очередную жертву таинственный головной убор.

Анна посмотрела по сторонам – «второго в чёрном плаще» в вестибюле не было. Лишь несколько посетителей да трое больных в полосатых пижамах. А ещё бледные напряжённые лица Нины Васильевны и Люси.

«А может быть, он пришёл по другому поводу, – мелькнул спасительный вопрос. – Проконсультироваться о болезни, например… Тоже ведь люди…».

Ей очень захотелось в это поверить. И по поводу консультации, и в то, что он «тоже человек».

Между тем, незнакомец улыбнулся, приветственно кивнул и заговорил довольно приятным баритоном:

– Доброе утро, Анна Павловна. Я следователь морга судебно-медицинской экспертизы. Товкач моя фамилия. Борис Фёдорович. Нам нужно побеседовать…

– Что-нибудь экстраординарное? – спросила Анна, стараясь не терять самообладания, но уже понимая о чём с ней хотят поговорить.

Следователь это заметил и улыбнулся ободряюще:

– Хочу ознакомить вас с Актом вскрытия. – Он оглянулся. – Лучше всего это сделать в вашем кабинете. – И, не пряча улыбки, добавил: – Всё-таки здесь не Анатомический театр!

Анне Павловне ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ:

– Поднимемся ко мне. Мой кабинет на третьем этаже.

– Знаю… – кивнул следователь, снимая плащ и шляпу, чтобы сдать их в гардероб.

– Можете раздеться у меня… – предложила Анна. – Там есть вешалка…

– Вот и славно! – ответил он, перебросив плащ через руку. – Тогда, пойдёмте…

И пока они поднимались по лестнице, Анна спиной чувствовала опасливые взгляды регистраторши и гардеробщицы.

…В это время, в центре города, двое – папа и Лёвка – подходили к большому продуктовому магазину. Это был кооперативный гастроном, в котором работал директором дедушка Павел.

Большие витрины напоминали натюрморты в стиле старых голландских мастеров, или же – картины советского художника Ильи Машкова. Витрин было семь – как семь чудес света.

В первой высились «рыбные башни», сложенные, будто детские пирамиды, из консервных банок. Башни из шпрот, сардин, килек и тюлек, башни из корюшки, кусочков сома в томате и масле, из печени трески, башни из тунца в собственном соку, пикши в желе, и много-много других башен и башенок. Прямо Консервоград какой-то!

Вторая витрина была фруктовой. Из хрустальных ваз свисали кисти винограда всех сортов и оттенков – от белого и жёлтого до иссиня-чёрного под названием «дамские пальчики». Рядом с вазами лежали жёлтые дыни, круглые и продолговатые. Словно заколдованные тигры, дремали здесь огромные астраханские арбузы. Большие корзины были полны абрикосов, слив, гранатов, персиков, цитрусовых. И над всем этим висели на «лианах» гроздья бананов.

В витрине с речной рыбой стояли фарфоровые лотки, где возлежали царские осетры, королевские карпы, княжеские щуки – все с выпученными глазами, чтобы получше рассмотреть глядящих на них прохожих. На огромных блюдах – горы вареных красных раков. В углах витрины громоздились большие круглые коробки с чёрной паюсной и красной зернистой икрой, а также с розовой – сига и ряпушки, с жёлтой – щуки, судака, сазана, и даже с белой – виноградной улитки.

В колбасной витрине выстроились поленницами толстые батоны ветчины и буженины, «качалки» сервелата, овальные круги «краковской» и «домашней» с чесноком и салом, охапками вперемешку висели копчёные сардельки и сосиски. А ещё белые и розовые куски свиного сала с мясными прожилками, обсыпанные чёрным и красным перцем.

В мясной витрине, на филейных частях парной говядины, лежали, выщипанные, без перьев, тушки кур, уток и гусей и, конечно же, для гурманов – тетерева и куропатки.

В овощной витрине стояли плетёные корзины с бордовыми помидорами, с зелёными, в пупырышках, огурцами, с жёлтыми и фиолетовыми маковками лука и свеклы. Несколько небольших мешков с цветными нарочитыми заплатками полны были молодой розовой картошки, а вокруг лежали капустные кочаны. По стеклу витрины и с боков – свисал сплетённый в косы чеснок, словно охраняя урожай от злых духов.

И наконец, последняя, седьмая витрина была уставлена бутылками различной формы и содержания: шампанское, вина, коньяки, ликеры и многое другое.

…Пока читатель знакомился с ассортиментом довоенного гастронома, отец и сын Шварцы уже вошли в магазин.