ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ - Леонид Пузин

— Алла Анатольевна, извините, перебивать невежливо, но ваше отношение к мужу — вовсе необязательно. Не развелись — значит, как-то мирились. Конечно, если считаете нужным, говорите, о чём хотите. Но, повторюсь, личное ваше — интимное, пережитое — вряд ли поможет мне понять взаимоотношения Игоря Олеговича с его воспитанницами.

— Не знаю, Геннадий Ильич, что и насколько вам поможет, но раз уж спровоцировали меня на откровенность — терпите. Теперь, когда Игорька убили, — Алла Анатольевна как-то по-детски шмыгнула носом, — а ведь у нас — любовь. Вам это, наверно, странно, но — до сих пор. И сейчас. Завтра его хоронят, а я о нём как о мёртвом думать всё ещё не могу. Вздрагиваю от каждого телефонного звонка: всё кажется — он. Хочет посоветоваться, спросить о чём-то. Это ведь только внешне Игорёк выглядел таким сильным и самоуверенным. А в действительности — мало кто знает — постоянно мучался всяческими сомнениями. И это его — с рабынями — от низкой самооценки. Да, Игорьку многого удалось добиться — но ведь каким трудом! Ещё с института. Компьютеры, штанга, английский, бокс: а рядом — блестяще одарённый от природы его товарищ — Яновский. Который, если бы так не разбрасывался, мог стать хоть знаменитым спортсменом, хоть выдающимся математиком. Даже музыкантом — вы бы послушали, как он играет на скрипке! И на Сазонова он сначала обратил внимание. Я уже после и, конечно же, под его влиянием.

Алла Анатольевна говорила перескакивая с одного на другое — сбиваясь, с повторами — уследить за её мыслью было трудно, и, чтобы не пропустить что-то важное, Брызгалову пришлось до предела напрячь внимание.

— А особенно неуверенно Игорёк чувствовал себя с женщинами. Отсюда: ранняя женитьба, развод — но всё равно, когда мы с ним познакомились в ноябре восемьдесят восьмого, он был по-юношески неловок. Поначалу-то — неудивительно — я увлеклась Яновским: остроумным, блестящим, светским. И вдруг — любовь. К Игорьку. Почему — не спрашивайте. Почему и откуда берётся любовь — никто никогда не знает. А что Яновский одновременно с Игорьком сделал мне предложение — сплетни. Яновский — убеждённый холостяк. И после нашего недолгого увлечения мы с ним — друзья. А с Игорьком… Только не думайте, если любовь, то обязательно — счастье. Особенно — в браке. Года через три у нас с Игорьком начались серьёзные трения. И к девяносто третьему — к тому времени, когда он начал проповедовать, что женщина рабыня по своей природе — мы были на грани развода. Так что всем этим проповедям я тогда не придавала значения. Злилась, ссорилась — я, знаете, иногда бываю ужасной стервой — но продолжала любить. А жили мы в основном врозь. Игорёк тогда, как построил эту дачу, так на ней и остался. А я — в городе. И что здесь у него завелись девицы — это мне "по-дружески" шепнула жена Пушкарёва. Сразу-то я взбесилась, бросилась учинять жуткий скандал, но по дороге на меня будто бы снизошло озарение: зачем?! Или всё перемелется и мы вновь обретём друг друга, или уже окончательно разойдёмся. Разумеется, не логично, но ведь — любовь… которая продолжала быть. Несмотря на все наши ссоры и завихрения. И я при наших нечастых встречах старалась не подавать вида: будто бы — ничего не знаю. Но главное — с Игорьком. Он стал меняться. Нет, никакой грубости, а тем более хамства — только внутренняя собранность и какая-то почти неуловимая властность. Что женщинам нравится. Разумеется — в меру. Но мера у каждой разная. И если некоторым без меры — ничего удивительного. Хотя… я, например, никак не могу представить себя рабыней… Скорее — напротив. Грешу стремлением повелевать. И Игорьку со мной поначалу было непросто. Почему, наверное, шло к разводу… Знаете, Геннадий Ильич, его эксперименты с девицами… как это ни дико звучит… но, если честно… только благодаря им мы сохранили семью! А что в доме теперь рабыни… ревную, конечно, но совсем не так, как ревновала бы к обыкновенным любовницам! А в быту — удобно. Никогда никаких возражений, всё немедленно и беспрекословно — да о такой прислуге можно только мечтать! Ведь не из страха — хотя Игорёк их наказывает порой сурово — а по зову сердца… Всё, Геннадий Ильич, более ничего не могу сказать. А если вас интересует теоретическая сторона дела — обратитесь к Яновскому. Они с Игорьком по этому поводу много спорили. Да, чуть не упустила: Пушкарёву не верьте.

— Почему, Алла Анатольевна?

— А его высказывание, "если хозяин прикажет, то для рабыни свято" — чистейшее фанфаронство. Неужели вы не почувствовали? Какой хозяин? Игорёк бы — возможно. Да и то… Вы вот хотите знать — до каких пределов? Насколько рабыни живут не по своей воле? Трудно сказать, но во всяком случае, приказать покончить самоубийством или кого-то убить — уверена — не получится. Даже у Игорька — приди ему эта глупость в голову — вряд ли бы получилось… А уж у Пушкарёва-то — смешно! Какая, к чёрту, ему Вера Максимовна рабыня?! Прекрасная горничная, избалованная любовница, капризная "дочка" — у неё же инфантильность природная, Игорьку в своё время, чтобы справиться с её "детскостью", много пришлось помучаться — но не рабыня. Ну да, Пушкарёв её иногда ремешком постёгивает: легонько — как маленькую девочку. Но это, знаете, даже не настоящие садомазохистские игры, а, как бы это сказать, игры в "садомазохистов". А он — рабыня! Вообразил себе! Вот помяните моё слово, но не пройдёт и года, как Пушкарёв женится на Вере Максимовне! То-то для его Зульфии Эльдаровны будет сюрпризец!

Последнюю фразу Алла Анатольевна произнесла с плохо скрываемым злорадством, и Брызгалов понял, что давнее "дружеское" участие жены Пушкарёва в бутовских семейных отношениях не забыто.

Яновского в Дубках не было, а разговор с Лидией Александровной майор, торопящийся возвратиться в город, решил отложить до другого раза. Распрощавшись с хозяйкой, напомнившей ему о завтрашних похоронах, Геннадий Ильич сел за руль своего верного — но и капризного! — "жигулёнка".

Всю дорогу до города в голове Брызгалова то так, то эдак прокручивался разговор с Аллой Анатольевной — будто бы в магнитофоне нетрезвым хозяином то и дело переключаемом с перемотки на воспроизведение и обратно.

"Госпожа Бутова, стало быть, убеждена, что ни убийства, ни самоубийства рабыне "заказать" нельзя… Ой ли, так-таки — убеждена?.. Во всяком случае, в отношении своего покойного мужа весьма и весьма сомневается…

Да, Игорь Олегович, поназагадывал ты загадок… Робкий с женщинами, у Аллы Анатольевны бывший едва ли не под каблучком — взял вдруг, да и восстал. Женщина это рабыня — и точка! И такой — взбунтовавшийся — Алле Анатольевне до того понравился, что она даже согласилась терпеть твои связи с "воспитанницами"! Почище, чем у Уэллса — в рассказе, где мелкий предприниматель, накушавшись мухоморов, ставит на место свою чересчур расшалившуюся супругу! Но мне, Игорь Олегович, не это… мне бы понять, до какой всё-таки степени тебе удалось вышколить своих рабынь?.. хотя бы некоторых — "идейных"… на что, соответственно, они способны?"

На въезде в город, поймав себя на том, что мысленно разговаривает с покойником, Брызгалов выругался и сосредоточил внимание на дороге — к чему, собственно, обязывал изменившийся ритм движения.

— 5 —

Нехорошее предчувствие, возникшее у Геннадия Ильича перед поездкой в Дубки, к несчастью, не обмануло. Другое дело, отложи он поездку, ничего бы не изменилось: узнал бы о несчастном случае раньше двумя часами — и только.

Грузовик. На перекрёстке. И удар вроде был не сильным — шофёр, в последний момент заметив выскочившую на дорогу женщину, отчаянно попытался затормозить, но Олудина Анна Ивановна так неудачно стукнулась виском о бордюр тротуара, что скончалась на месте.

"Или, наоборот, удачно? Если это самоубийство, а не несчастный случай? — мысль о самоубийстве пришла на ум Брызгалову сразу, едва он узнал об этом дорожно-транспортном происшествии. И тут же, в след, раскаяние и злость на себя: — Дурак! Поддался на провокацию полковника! Алла Анатольевна, ах, Алла Анатольевна! А что Алла Анатольевна? Кроме того, что тоже слегка "с приветом" — нормальная баба! И к убийству мужа — яснее ясного! — отношения не имеет. Полковник зациклился на её папаше, а я — дурак дураком! — пошёл на поводу. Вместо того, чтобы срочно заняться "идейными" рабынями, потащился в Дубки. И — пожалуйста! Ещё один труп! За Васечкиной — Олудина! Кто на очереди?! Которая — из шести оставшихся?"

По счастью, истерический приступ не затянулся. Минуты через три после трагического известия Геннадий Ильич полностью овладел собой. Более того, как ему показалось, понял, что надлежит предпринять немедленно и снял трубку:

— Алла Анатольевна, это опять я, Брызгалов. Дело совершенно срочное и крайне важное. С Лидией Александровной всё в порядке?

— Да, она в соседней комнате. Помогает с венками на завтра. Позвать?