Нерон - Д. Коштолани

Агриппина величественно выступала, как бы распространяя вокруг себя атмосферу торжественности.

Сенаторы и военные, которых она ненавидела, инстинктивно склонялись перед ней. Они сознавали, что мимо них проходит правительница, некогда торжественно вступившая в Капитолий.

За ней следовал Паллас.

Агриппина опустилась на почетное место. Паллас шепотом сообщил ей, что ожидается Британник. Она просветлела и обрадовалась при мысли, что не будет одинока в кругу льстивых царедворцев Нерона. Британник был единственным, кого она могла бы противопоставить сыну, возраставшее честолюбие которого она тщетно пыталась умерить. Нерон, под влиянием Сенеки, стремился непрерывно вперед.

Вместе с Британником явилась Октавия в сопровождении нескольких телохранителей. Агриппина подозвала Британника.

Нерон непринужденно вошел и занял место около Октавии. Он был тщательно выбрит, и лицо его благоухало. Нарядная белая тога и завитые локоны выдавали его заботу о своей наружности. В руках он держал шлифованное стекло, через которое оглядел собравшихся.

Он искал Британника, но от волнения никак не мог его найти. Лишь после того, как он несколько раз обвел глазами стол, он заметил его возле Агриппины, прямо перед собой. Нерон не ожидал, что окажется так близко от него. Эта близость давала ему возможность следить за каждым его движением.

Лицо Британника было равнодушно, и среди пышно разодетых придворных он казался незначительным. У него были черные, коротко остриженные волосы; голова его была миниатюрна. Обменявшись со всеми гостями вежливым приветствием, Британник стал смотреть как бы мимо их, не принимая участия в окружающем оживлении; лишь на сестре он остановил любящий взор.

Император переглянулся с Зодиком; последний возлежал в темной компании стихокропателей. Он кивнул Нерону, как бы в знак того, что все в порядке.

Слуги в белых туниках разносили закуски.

Нерон ел с волчьей жадностью.

Он словно хотел возместить лишения последних месяцев. Отказавшись от голодного режима, он уже во время закусок наелся до отвала. Он глотал свежие устрицы, уничтожал спаржу и оливы, смаковал свое излюбленное лакомство — страусовые мозги.

— Почему ты не кушаешь? — обратился он к Британнику. — Надеюсь, ты не болен? Ты выглядишь лучше и очевидно поправляешься!

Агриппина и Октавия стали прислушиваться: первая — с суровым вниманием, вторая — с заботливым беспокойством.

— Ешь, брат! Поэты должны хорошо питаться. Только боги живут амброзией!

Стихотворцы начали посмеиваться. Но как только Агриппина подняла маленькую, желтую, как воск, руку, водворилась тишина.

— Разве ты не любишь угря? — язвительно продолжал Нерон. — Или горячей кровяной колбасы с гвоздикой? Рекомендую тебе ее! Она укрепляет голос.

— Его голос достаточно силен, — вмешалась Агриппина.

— Однако в нем нет огня, — возразил Нерон.

— Теплота лучше огня!

Ответ матери смутил его.

— Где Сенека? — полюбопытствовала Агриппина, всегда бдительно следившая за своим противником.

— Он просил извинения, — ответил император. — Наш великий моралист нездоров. Кроме того, он устал. Он лишь недавно окончил свою драму. Вчера он прислал мне ее.

— Как она тебе нравится? — спросил Фаиний, уплетая за обе щеки.

— Ничего, — проговорил Нерон, — она выдержана в его духе. Много общих мест и пафоса. Его более ранние произведения удачнее. Неудивительно: он уже стар и исписался!

— Как называется эта драма? — осведомилась Октавия, чтобы что-нибудь сказать.

— Тиест.

В рядах поэтов пробежал шепот.

— Слыхала ли ты об этом герое, императрица? — спросил Нерон.

— Нет, — призналась Октавия.

— Если разрешишь, я с удовольствием расскажу тебе о нем. Он был внуком Тантала.

— Того самого Тантала, — подхватил Фанний, — который велел приготовить жаркое из собственного сына!

— Да, — бесстрастно проговорил император, — но и внук оказался достоин деда! Неужели ты не знаешь его истории, императрица? Начинается она с того, что Тиест убивает сводного брата. — И Нерон вперил взор в Британника.

Британник был в эту минуту очень красив. Его жгучие черные глаза, затуманенные тоской, устало мерцали.

Спокойно и кротко, хотя с явной скукой, слушал он Нерона, чувствуя, что стрелы его «остроумия» направлены против него.

— Все это только миф, — оборвала Агриппина сына.

— Однако весьма занятный! — ответил Нерон.

Он вытер губы, влажные от розоватого сока, которым была приправлена баранина.

— Я предпочитаю баранину с пряностями даже вареным в молоке каплунам! Дайте мне соли!

Справившись с любым блюдом, император продолжал свое повествование.

— Тиест был, в сущности, добрый малый, но случайно влюбился. Он совратил супругу своего брата Атрея, которая подарила ему нескольких детей. Атрей был этим не совсем доволен и велел бросить жену в море!

Нерон так расхохотался, что вино полилось у него обратно изо рта. — Не правда ли, он хорошо сделал?

— Моралисты одобрили бы его поступок, — заявил Зодик.

— Даже Сенека? — спросил Фанний.

Стихотворцы рассмеялись.

— Но это еще не все! — сказал Нерон. — Атрей был не дурак. Он отомстил и легкомысленному брату. Под видом примирения он пригласил его на трапезу. На дорогих подносах подали нежное, вкусное мясо. Тиест насытился им по горло. Только тогда ему открыли, что он съел жаркое из родного сына.

— Какой ужас! — прошептала Октавия.

— Да, поэзия всегда жутка, — сказал император, повернувшись к стихотворцам, — это не сахарная водица. Даже солнце вознегодовало при виде этого злодеяния и, сбившись с пути, взошло на следующий день на западе, а закатилось на востоке. Но что у тебя там на блюде, Бурр?

— Дрозды, — откликнулся ветеран.

— Дрозды! И я их охотно уничтожаю с приправой из душистого перца.

Состроив растроганное лицо, он взглянул на блюдо.

— Смотрите, как кончается жизненный путь певчей птицы!

Стихотворцы хором загоготали. Чтобы увенчать свое остроумие, Нерон обратился к зажаренному дрозду:

— Дорогой собрат! Усопший певец! Я проглочу тебя с братской любовью!

Затем он стал дальше рассказывать об Атридах, к явному неудовольствию Агриппины.

— Я ценю этот благородный, почтенный род за его прямолинейность. Тиест, например, состоял с родной дочерью в сердечнейших отношениях. От их счастливого и примерного союза на свет явилась наследница. Атрей по рассеянности женился на этой деве, бывшей одновременно дочерью и внучкой Тиеста. Или, быть может, я ошибаюсь? Я умолкаю, ибо совсем запутался… Корни их родословного дерева доходят до подземного царства!

Трапеза близилась к концу. Уже принесли свежие и вареные плоды. Нерон уплетал яблоки, груши и персики, строго запрещенные ему лекарями; он перестал заботиться о своем голосе, жадно ел и без удержу разглагольствовал.

Зодик бросал ему вопросительные взгляды, но Нерон продолжал подавать отрицательные знаки. Он наслаждался своей игрой с Британником.

— У поссорившихся братьев, — продолжал он, — были большие, спокойные глаза; в них ничего нельзя было прочесть. От Атреев происходит и Агамемнон, о котором я написал элегию; ту, которая так понравилась Британнику. Не правда ли, ты ее одобряешь?

Британник, переставший слушать Нерона, переговаривался с Агриппиной.

— Что? — отозвался он вдруг, спохватившись.

— Я упомянул о своей элегии. Каково твое мнение об «Агамемноне»?

— Он был великим царем, — ответил Британник и не добавил ни слова.

— Ты как будто разучился говорить! — воскликнул Нерон, потешаясь над братом. — Выпей глоток вина — быть может, оно вернет тебе речь!

Слуга принес кувшин фалернского вина. Но от алоэ и других ароматных пряностей оно загустело, как мед. Его пришлось отделять от сосуда, комьями бросать в кубки и разбавлять горячей водой. Согласно придворному обычаю, слуги предварительно отведали вино. Лишь после этого Британнику был подан кубок.

Нерон недоумевающе посмотрел на Зодика.

Вино, однако, оказалось, чересчур горячим, и Британник, после первого же глотка, попросил холодной воды. Тогда Зодик, подбежав к нему, перелил в его вино содержимое своего кубка. Британник выпил все до дна.

Агриппина, недовольная возбужденными речами Нерона, с нетерпением ждала окончания трапезы.

Нерон же, повысив голос, вернулся к своей теме:

— Итак, царь Агамемнон, о котором я сочинил элегию… — В этот момент Октавия, указывая на брата, вскричала: — Ему дурно!

Действительно, спазмы как будто сжали горло Британника, и голова его упала на стоявшую перед ним золотую тарелку.

«Как та свинья…» — подумал император.

Он с удовлетворением заметил, что лицо брата побелело.