Лита - Александр Минчин

— Для этого есть телефон…

— Я его потеряла, бумажку, на которой он записан.

— Ты правда потеряла?

— Да, но я помню его наизусть, с первого мгновения. Я сказала правду… Я всегда буду говорить только правду. Но давай считать, что я его потеряла: я так хотела увидеть тебя. Обнять.

Ее руки соскользнули мне на пояс.

— Может, войдем в квартиру?!

— А можно?

— Не переигрывай, Лита. Ты не актриса.

Хотя…

— Я думала, ты рассердишься, когда увидишь, что я приехала. Что сказал врач, у тебя что-нибудь не так?

Я включил свет. Мне нравился ее символический язык, состоящий из эвфемизмов.

— Сказал, чтобы я привел ту, которая меня «наградила».

Она осеклась.

— Вколол два укола и сказал прийти завтра.

— Но у тебя ничего не болит?

Я усмехнулся:

— Душа. Знаешь, есть такая. Между двумя сосками расположена.

— Можно я ее поцелую и приласкаю?

— Ты уже меня поласкала. Спасибо, поэтому мне нужно ходить в венерологический диспансер. Чтобы вылечиться от твоих ласк.

Она вскинулась:

— Мне сегодня начали новый курс лечения и дали…

— Я рад за тебя. Какие у нас милые разговоры. Возвышенные, чувственные, почти шекспировские.

Она сникла, но через минуту опять встрепенулась:

— Ты голодный, я привезла тебе поесть?

— Мне совсем не до еды сегодня. Может, ты сможешь подсказать причину?

Большая слеза медленно выкатывается из ее глаза. И катится вниз.

Несмотря на ее ласковые уговоры, на все ее уговоры, мы спим под разными простынями. Она к тому же в халате, безропотно подчиняясь.

Утром я спешу в туалет и минуту спустя зову ее.

— Ты хотела знать — пожалуйста!

После мочеиспускания тонкие длинные нити тянутся из канала, не разрываясь, плавно опускаясь на воду. Как лески, но тоньше и прозрачней. Нити…

Она сначала не понимает. Потом опускается на колени.

Берет рукой и прижимает его к щеке. Совсем не брезгует. И трется об него щекой.

— Он хороший, он очень хороший…

Я беру туалетную бумагу и пытаюсь оборвать, отрубить нити. Я начинаю невольно возбуждаться и отвожу ее руку из-под него.

Как ласково она держала меня. Я поражаюсь сверху красоте ее обнаженных плеч из-под спавшего халата. Она уже целует мои колени.

На Котельнической набережной всегда пустынно. Как крепость с выступами стоит громадный дом.

Я проскальзываю, не коснувшись венерологической двери. Адам внимательно слушает мой рассказ о нитях и говорит:

— Хорошо, что я вколол тебе два укола. Очень вовремя, надеюсь, запарализовал его гнойное величество гонококк. Так как потом часто бывают воспаления — урологические.

Я удивленно смотрю на него. Маленький, как Наполеон, Адам командует мне:

— Снимай штаны!

Я еще более удивленно смотрю на него, но слушаюсь. Он делает мне укол, который болью отдается по всему телу.

Почему тот факт, что Адам — знакомый, смягчает ощущение оскорбления, что я — сын врача, должен лечиться в венерологическом диспансере, я не понимаю.

В пятницу, во второй половине дня, он объявляет, что я здоров. Взяв мазок из канала и проверив под микроскопом. Анализ мочи будет через три дня.

Никаких чувств у меня это не вызывает. Я не чувствовал, что я больной, я чувствовал себя униженным. Запачканным, нечистым и не целым. Каким-то гниющим, все равно заразным. Для своего тела, мозга, души.

Через центр я иду пешком. Предуик-эндная суета, все убегают с работы раньше; да и не работает никто…

— Привет, — говорит она. Вика достаточно хороша собой, чтобы работать продавщицей.

— Привет, — говорю я.

— Все для тебя сделала. — Она округляет большие глаза. И улыбается. — Подожди пять минут, я закончу и вынесу.

Я очень удивлен и ласково смотрю на нее. Она:

— У тебя синие глаза с голубым отливом.

— И что это значит?

— Мой любимый цвет. Мне очень нравится.

Я киваю автоматически и отхожу от прилавка, чтобы не задерживать очередь.

Я встречаю ее в длинном мраморном предбаннике (или холле). Елисеев, кажется, был купец. Купцы знали, как жить! Сейчас так не живут. Сейчас все принадлежит народу. Как жаль: хочется, чтобы хоть что-то принадлежало личности. Индивидууму. (А все принадлежит клике демагогов, цитирующих лозунги сифилитика Ленина. Интересно, кто его лечил тогда? Адама еще не было. Как и пенициллина…)

Вика одета достаточно модно и производит впечатление.

— Вика, тебе никто не говорил, что ты похожа на дочь известной киноактрисы?

— Говорили, часто, особенно после того, как вышел ее нашумевший фильм «Любовь». Только она выше. Как-то заходила со своим любимым — седоватым сценаристом, то ли писателем, он закупал ящики — на дачу.

— Сколько ему лет?

— Она ему в дочки годится, но смотрит на него обожающими глазами. А у него такие мешки от запоя, что…

Она запнулась. Мы вышли на Горького, в толкающуюся толпу.

— Поздравляю с окончанием рабочей недели!

— Было бы с чем!

Она протягивает мне фирменный пакет. Еще и пакет!

— Вот твой волшебный напиток. Надеюсь, пригласишь на рюмку?

Она смеется моему растерянному лицу.

— Не бойся, я пошутила.

Я объясняю, что это в подарок — за услугу. Умалчивая, кому и за какую услугу.

— Спасибо большое-пребольшое. Сколько я тебе должен?

— Поцелуй. У тебя все равно нет таких безумных денег. Мне директор дал из своей брони.

— И все-таки сколько я должен?

— Поцелуй.

Я взял ее руку и благодарно поцеловал.

Мы идем вниз по Горького. Она смотрит в мой профиль:

— Кто же та счастливица, которую ты развлекаешь вечером?

— Нет такой.

— С изумрудными, синими глазами…

— Никто не зарится.

— Хочешь сходить со мной в кино?

— Обязан!

— Я давно хочу посмотреть «Бег».

— Потрясающе сильный фильм.

— Ты уже видел? Как жаль…

— С удовольствием посмотрю еще раз.

— Но не ради обязанности?..

— Ради Булгакова. И классной игры актеров.

— Спасибо. — Она облегченно вздыхает.

— Ты благодаришь меня?!

Мы останавливаемся около тумбы с афишами. В течение года они канут в никуда, исчезнут навсегда, и Москва опустеет без них. Как осиротеет.

Меня постоянно толкают плечами, задами, но я не в настроении выяснять отношения.

Оказывается, Вика живет на Академической, и мы выбираем новый кинотеатр, около ее метро. За разговором я не замечаю, как мы спускаемся, выходим из метро и оказываемся около касс. Почему они всегда такие маленькие? Кассы…

— Ты голодный? — спрашивает она заботливо.

Я не могу питаться в этих кафе, забегаловках, стекляшках. Одно слово «общепит» вызывает у меня рвотное чувство.

— Двадцать минут до начала. А наспех глотать…

— Я захватила с собой несколько очень вкусных пирожков из слоеного теста. Не общепитовских, — утешает она.

Откуда она знает, о чем я думаю? И поражает меня еще больше, говоря:

— Я сама не терплю эти кафе!

И ее отточенный носик забавно морщится. Мы сидим с Викой на лавке, едим очень вкусные пирожки и глядим друг на друга. Она протягивает мне салфетку, и я неверяще смотрю на это чудо. Салфетки — это моя слабость, я не могу без них прикасаться к еде.

В буфете я предлагаю ей лимонад и бутерброды с красной икрой. Но по легкой девичьей усмешке понимаю, что ее этим не удивишь. Она же работает в Елисеевском — лучшем гастрономе отечества. И дым отечества нам сладок… Кому-то был приятен.

— Ты любишь сидеть ближе или дальше? — спрашивает она.

— Ближе, я на чтении посадил глаза.

Она опять проходится по моим глазам, смеемся. И свет гаснет.

«Бег» — мой любимый фильм, пожалуй, лучший из созданного в отечественном кинематографе. Актерский ансамбль великолепен, чего стоят одни Ульянов, Басов, Дворжецкий, Евстигнеев. Я до сих пор поражаюсь, что Алову и Наумову дали снять такой фильм. «Белая гвардия» — элита России — офицеры, аристократы, князья, — большевики растерзали их, разорвали и загнали в море. Полвека назад. А что бы было, если б было наоборот?

Викино плечо касается моего. В темноте я смотрю на ее щеку, грудь, верх бедер.

— Ты что-то хочешь сказать? — шепчет она, ее губы полураскрыты.

— Спасибо за коньяк, — заминаюсь я и перевожу взгляд с губ на экран.

— А-а, — только и говорит ее голос. — Ты меня уже благодарил.

Конница Чарноты идет карьером в снегу к монастырю.

Мы выходим из кинотеатра какое-то время спустя. Летняя ночь. Вика потрясена и под впечатлением от глаз Хлудова.

— На меня вообще глаза производят завораживающее впечатление. У него такие страшные глаза.

Дворжецкому эта роль принесла славу.

— Но твои мне больше нравятся, — улыбается она. — Где ты живешь? — неожиданно спрашивает Вика.