Игра против всех - Павел Шестаков

Но в целом ничего нового о Живых женщина эта сказать не могла, и Сосновский, с самого начала поглядывавший на нее без интереса, вышел во двор.

Наискось от дома находилось еще одно сооружение — крытая соломой землянка, игравшая, видимо, роль сарая. Борис пересек двор и, толкнув некрашеную дверь, вошел внутрь. Неказистое строение, снаружи запущенное и грязное, как и все на подворье, оказалось мастерской. Вот тут-то наконец можно было поверить, что Живых был мастером. Землянка была чисто подметена, повсюду чувствовался порядок. Половину помещения занимал верстак со множеством столярных и слесарных приспособлений. На стене висели и были разложены на полках в продуманной системе инструменты — топорики, молотки, рубанки, большой фуганок, плоскозубцы, напильники и другие орудия, незнакомые Борису. Он. взял стамеску и попробовал пальцем. Острый металл царапнул кожу. Боб положил ее на место и открыл ящичек со всевозможной метизной мелочью, отходами и предметами случайными, которыми Федор Живых предполагал как-то воспользоваться. Среди них были старые погнутые гвозди, шурупы, болты, кусочки листовой меди, какие-то прокладки круглые и квадратные, потемневшие и покрытые машинным маслом.

— Что обнаружили, Борис Михайлович? — услышал Сосновский голос Деда. Они с Мазиным вошли в мастерскую.

— Главную сокровищницу, — повел рукой Борис.

— Ого! Вот это другой коленкор. Чувствуется рабочий человек! Что за ларец?

— С Кащеевой смертью, — засмеялся Борис и наклонил ящик. Гвозди и болты посыпались на верстак. Среди темных предметов мелькнул белый квадратик. Сосновский вытащил его из кучки и подкинул на ладони: — А вот и драгоценности.

Собственно, это был не квадрат, а скорее что-то вроде неправильной формы ромба, согнутого пополам. Такие металлические пластинки прикрепляют на портфели, когда дарят их сослуживцам по случаю юбилея.

Мазин взял пластинку и попытался разогнуть ее пальцами, но не смог: она была не просто согнута, а сплющена, как видно, молотком. Игорь просунул между краями стамеску. Пластинка распрямилась. Теперь можно было и прочитать текст. Он прочитал его. Потом еще раз. Потом подумал и прочитал вслух:

— «Дорогому Леониду Федоровичу Кранцу в связи с пятидесятилетием от товарищей по работе. Барнаул. 25 мая 1956 года».

Последовала длительная пауза. Каждый молча рассматривал надпись.

— Прошу учесть, что заметил эту штуку я, — сказал Борис.

— К медали представлю, — пообещал полковник. — Итак, молодые люди, сия находка подтверждает, что Кранца убил Федор Живых.

— Учитывая, что Кранц и Живых знали друг друга до войны, и, как утверждает Устинов, Кранц хорошо относился к Федору, он мог приехать к нему, — предположил Мазин.

— Наверняка. Вспомните, по гостиницам мы его следов не обнаружили. Значит, остановился у знакомых. Устинов ничего не знал…

— Да он бы и не принял предателя.

— А Живых? Почему принял его Живых? И почему убил? — спросил Боб.

— Ты еще спроси, почему убили самого Живых!

— Не шуметь! — остановил Дед. — Дайте срок, будет вам и белка, будет и свисток. Начинать сначала нужно. Кранц приехал к Живых. Тот его встретил вполне дружелюбно. Вместе пошли на футбол. Кранц, видимо, полностью доверял Живых. Судя по этой штуке, — Скворцов держал в руке монограмму, — оставил у него свои вещи. Но дальше с выводами становится сложнее. Было ли убийство Кранца задумано заранее или это результат ссоры на стадионе, сказать трудно. И главное — зачем убил?

— А деньги?

— Элементарный грабеж? Сомневаюсь.

— Во всем можно сомневаться, — возразил Борис. — По большому счету, эта железка тоже не доказательство, что Кранца убил Живых.

— А его удар? — ответил Игорь. Он вспомнил слова Устинова о том, как Живых снимал немецких часовых. — И пластинка — момент любопытный. Я уверен, что остальные вещи он уничтожил, а вот серебро оставил. Мастер сказался, хозяин, решил: пригодится.

— Согласен, что Кранца убил Живых, — поддержал Игоря Дед, — зато потом темный лес… Ясно одно: следы в прошлое ведут.

Мазин ждал, что Борис энергично поддержит шефа и отпустит пару шуточек в его, Игоря, адрес, но обычно балагуривший Сосновский посерьезнел.

— Мне кажется, Петр Данилович, — сказал он, — обстоятельства убийства Кранца и связь этого убийства со смертью самого Федора, как бы загадочно они ни выглядели, можно прояснить. Вряд ли о приезде Кранца знал один Живых. Стоит поискать, с кем он общался, через кого могла произойти утечка информации о появлении Кранца. Я не утверждаю, что обе смерти связаны, но как один из возможных вариантов…

— Понимаю, понимаю.»

— Между прочим, в хате еще сидит эта женщина, понятая, — напомнил Мазин.

Соседка поглядывала в окно, нетерпеливо дожидаясь, когда ее отпустят.

— Заскучали? — спросил полковник.

— Курей кормить нужно.

— Ничего, ничего, покормите… Вас, кажется, Ольгой Антоновной звать?

— Ольга я.

— Вы, Ольга Антоновна, говорили, что Федор Живых занимался мелким ремонтом?

— Говорила, чинил примуса.

— Значит, к нему много людей ходило?

— Не… Не особо. Он нелюдимо жил, как с Фросей разошелся.

— Почему они разошлись?

— Ас запою его. Какая женщина с таким жить захочет?

— А Фрося больше не появлялась?

— Чего ей тут делать!

— А мужчины?

— Ну, если вы про татарина…

— Именно про него, — подтвердил полковник, улыбнувшись.

— Так там же скандал один.

— Что за скандал?

— Да азиат он чистый, черный весь. Ему лишь бы поорать — хала-бала! Такой уж человек.

— Чем занимается этот человек?

— Да не знаю я толком. Наездник, кажется…

Мазин прислушался.

— Он работает на ипподроме?

— Скачет там. В городе у него сестра. Ходжаевы они по фамилии.

— Гаджиевы? — спросил Сосновский.

— Ага, ага.

— Вам эта фамилия что-нибудь говорит, Борис Михайлович?

— Гаджиева — соседка Зайцева.

— Вот как! Так что случилось с Гаджиевым, Ольга Антоновна? — заинтересовался Дед.

— А что с ним случится! Его хоть об дорогу бей. Примчался сюда, да не на жеребце, а в машине. И сколько это им плотють, что такой наездник машину себе купил! Тут всю жизнь работаешь и сыну велосипед не купишь, а этот барин на машине…

— Гаджиев был недоволен Федором?

— Куда доволен! Кричит на него: пьяница, алкоголик, берегись! Ну, и что-то про лошадей своих. Тут уж я ничего не разобрала.

— Любопытно. А как вел себя Федор?

— «Деньги, говорит, тебе отдам, не беспокойся. Я не нищий». И верно, если б он за работу взялся, так у него б денег на все хватило.

— Не помните, какая машина у Гаджиева?

— Как — какая? Легковая!

— А марка: «Волга», «Москвич»?

— Не понимаю я в них, — ответила соседка.

…По пути в управление Скворцов сказал:

— В доме Живых потребуется провести тщательный обыск. Может, найдем какие-то вещи Кранца. Слышишь, Игорь? Ты что задумался?

— Я думаю о сейфе.

Сосновский не удивился. Он тоже думал о сейфе.

ГЛАВА V

— Боб, ты сегодня непохож на себя, — сказала Юля.

Сосновский утратил самоуверенность. В отличие от Мазина, который по мере усложнения обстановки становился спокойнее и, кажется, попал в родную стихию, Борис стал замечать, что теряется. Это было непривычно и удивительно. Но факт оставался фактом: Сосновский, считавший, что любое преступление примитивно и к раскрытию его ведут прямые и ясные пути, не чувствовал себя хозяином положения и был склонен поверить в вещи неожиданные, с несерьезно-фантастическим привкусом.

«Я становлюсь авантюристом, — думал он, вспоминая, зачем пришел к Юле. — Дед бы меня засмеял. Но чем я виноват, если не могу уловить связи между происходящим?! Очищен сейф. Сработано чисто. Убит приехавший в город человек с темным прошлым. Не все понятно, но есть логические закономерности. Нужно найти пружину. Убийца — опустившийся морфинист — попадает по машину. Рядовой несчастный случай? Вот тут-то и начинается! Не рядовой. И связанный какими-то запутанными узлами и с ограблением, и с убийством! Именно запутанными и, к несчастью, как ни парадоксально звучит, слишком многочисленными. Узлов много, а концов нет».

Так размышлял Борис, чтобы хоть немного оправдать себя, свои нелепые, с точки зрения здравого смысла, подозрения.

Они возникли впервые, когда он узнал, что синяя «Волга», замеченная на ипподроме и у дома Зайцева, принадлежит Филину. Правда, похождения супруги профессора нарушали лишь законы нравственности и не попадали под действие уголовного кодекса, однако некоторые факты не давали покоя Борису. Он не мог не вспомнить о Диане Филиной, когда эксперт рассказывал об окурке со следами лиловой помады, найденном возле тела погибшего Федора Живых. Ведь Борис не раз бывал в доме профессора.