Кризис психоанализа - Эрих Фромм

Другая базисная категория марксовой психологии – противопоставление жизни и смерти, притом не в биолого-физиологическом, а в психологическом смысле. (Во многих точках эта концепция соприкасается с фрейдовскими влечениями к жизни и смерти, но без приписываемой им биологической основы; в более прямом смысле концепция приближается к тому, что я назвал биофилией и некрофилией – любовью к жизни и любовью к смерти.) Возможно, ключевой вопрос в психологии Маркса – что движет человеком, классом, обществом – духовное родство с жизнью или со смертью? Его враждебность к капитализму и любовь к социализму коренятся в этой дихотомии – в той мере, в какой речь идет об эмоциональной подоплеке. Маркс упоминал это противопоставление во многих работах; я процитирую наиболее известную – «Коммунистический манифест»: «В буржуазном обществе живой труд есть лишь средство увеличивать накопленный труд. В коммунистическом обществе накопленный труд – это лишь средство расширять, обогащать, облегчать жизненный процесс рабочих. Таким образом, в буржуазном обществе прошлое господствует над настоящим; в коммунистическом обществе – настоящее над прошлым»[41]. Или, как он говорит в другом месте, правило капитала – «господствовать над живыми людьми с помощью мертвой материи». Эрос и любовь к жизни являются двумя основными побудительными силами неотчужденного человека. Они свойственны человеческой природе и проявляются при социальных обстоятельствах, дающих человеку возможность быть тем, кем он может быть. К страстям, продуцируемым капиталистическим обществом и руководящим человеком внутри этого общества, Маркс причисляет любой вид алчности как заменителя любви при ее недостатке, а более конкретно – стяжательство, корыстолюбие и сибаритство. Его анализ характеров буржуазного аскета-стяжателя XIX века и сибарита, позволяющего себе вести роскошную жизнь, – веха в развитии динамической характерологии применительно к разным классам. Поскольку все психологическое мышление Маркса является динамическим, а не бихевиористически-описательным, эти черты и концепции характеров должны пониматься в динамическом смысле. Это сравнительно постоянные страсти и склонности, определяемые конкретными экономическими и социальными условиями. Маркс здесь обращается к великим социопсихологическим трудам Бальзака, который полагал, что изучение характера должно быть изучением «сил, стимулирующих человека». Во многих отношениях произведения Бальзака уточняют и развивают марксовы психологические принципы. Попутно следует заметить, что, читая письма Маркса к Энгельсу, особенно в немецком оригинале, без сокращений, мы находим глубоко психологичные изображения людей. Изображения эти, хотя и лишены художественного качества бальзаковских описаний, принадлежат к лучшим изображениям характеров в терминологии диалектического и гуманистического психоанализа.

Краткое резюме марксовой психологии влечений можно закончить его отзывом о ярости, причем особенно интересна мысль о том, что ярость может обратиться на самого человека – мысль, которая впоследствии играла важную роль в психоанализе Фрейда. Маркс писал: «Стыд есть разновидность ярости, обращенной против самого себя, и если бы целый народ был по-настоящему пристыжен, он уподобился бы льву, припавшему к земле перед прыжком».

Вклад Маркса в гуманистическую глубинную психологию нельзя полностью оценить, не поняв его отношения к сознанию и его идеи о функции осознания. Классическое выражение этого есть в «Немецкой идеологии»: «Это не сознание определяет жизнь, а, напротив, жизнь определяет сознание». Позже, во «Введении» к работе «К критике политической экономии» он напишет: «Не сознание людей определяет их бытие; напротив, это их общественное бытие определяет сознание». То, что в первой формулировке он назвал «жизнью», во второй было названо «общественным бытием».

Маркс продолжил традицию, одним из первых выдающихся представителей которой был Спиноза и которая обрела кульминацию в работах Фрейда пятьдесят лет спустя: атаковал распространенное мнение, что сознание является первичным уровнем и свойством всей психической жизни. Он понимал – в этом отношении глубже, чем Фрейд, – что сознание есть продукт жизненной практики, которая характерна для данного сообщества или класса. Оно «с самого начала является общественным продуктом», оно проистекает «из потребности, необходимости общения с другими людьми. Хотя человек и думает, что им руководят и побуждают его к действию собственные идеи, в действительности им руководят силы, о которых он не знает, стоящие у него за спиной». Маркс уже в «Немецкой идеологии» использовал термин «подавление» (Verd rangung), имея в виду подавление «обычных природных желаний». Роза Люксембург, следуя мысли Маркса, вполне недвусмысленно говорила о дихотомии «сознательного» и «бессознательного». Интерпретируя высказывание Маркса о том, что общественное бытие определяет сознание, она писала: «Бессознательное идет впереди сознательного. Логика исторического процесса идет впереди субъективной логики людей, участвующих в историческом процессе». В классовом обществе сознание человека с неизбежностью является ложным; видимость рациональности действиям человека придает идеология, тогда как из-за противоречий, свойственных любому классовому обществу, истинная мотивация иррациональна.

Марксова концепция сознания и идеологии привела его к одному из самых важных положений теории революций. В письме от сентября 1843 года он говорит о сознании как о «вещи, которую мир должен принять, хоть он этого и не желает… и тогда наш лозунг должен быть таким: перестроить сознание не через догмы, а путем анализа мистического, неясного для него самого сознания, будь оно религиозным или политическим». Разрушение иллюзий и анализ сознания – понимание того, что человек не осознает реальности, – таковы условия для социальной революции. Маркс выразил это во многих блестящих высказываниях, например: нужно заставить «застывшие обстоятельства плясать, напевая им их собственную мелодию»; или: «Просьба к кому-то отбросить иллюзии насчет его обстоятельств есть просьба отбросить обстоятельства, нуждающиеся в иллюзиях». Человек должен стать «разочарованным существом, которому надо прийти в чувство, чтобы он смог обращаться вокруг себя самого, то есть вокруг своего истинного солнца». Для Маркса знание действительности – ключ к переменам и одно из условий социального прогресса и революции, а для Фрейда – условие терапии душевного недуга. Маркс, не интересовавшийся проблемами индивидуальной терапии, не упоминал об осведомленности как условии для личностных перемен, однако, рассмотрев всю его психологическую систему, которую я пытался здесь очертить, можно говорить о таком переходе, и это никак не будет натяжкой[42].

Я верю в то, что когда направление главнейшей заботы Маркса – о человеке – будет полностью осознано, его вклад в психологию найдет признание, которого он до сих пор был лишен.

Гуманистическое планирование

[43]

Самый важный шаг, с которого началась работа и продолжилась в дальнейшем, сделал Элтон Мэйо, когда он осуществил свой знаменитый эксперимент на заводе компании «Дженерал электрик». Он хотел определить, как влияют на повышение производительности труда различные способы воздействия на рабочих. Мэйо пригласил для проведения эксперимента неквалифицированных работниц, ввел в их рабочее время перерывы и другие стимулы труда, в результате чего их производительность выросла. Затем он ликвидировал все эти стимулы, но производительность труда продолжала расти. В конечном счете он догадался – и это было прозрение большого ученого, – что перерывы и другие стимулы не только не влияли на рост производительности труда, но даже не уменьшали количество прогулов и не сделали более дружественными отношения между работницами. Все это осуществилось совсем по другой причине, а именно из-за возникновения интереса к тому, что делали эти работницы. Они активно и заинтересованно участвовали в эксперименте, частью которого были, когда им объяснили значение эксперимента. Таким образом, впервые чисто механический, односторонний, однообразный и утомительный труд превратился в работу, заинтересовавшую их. Это-то и послужило причиной роста производительности труда. Эксперимент Мэйо наглядно подтвердил, что интерес к работе – это мощный побудительный мотив, не имеющий ничего общего с монетарным стимулом.

Индустриальные психологи – последователи Мэйо (Ликерт, Макгрегор, Уайт и др.) дополнили его открытие новым материалом. Наиболее радикальные результаты получил Макгрегор. Он подчеркивал, что на увеличение производительности труда влияет не только стремление удовлетворить Эго, то есть гордость и самоуважение, но и возможность «самовыражения», или «самореализации», по терминологии, принятой в современной психологии, начиная с Курта Голдстейна.