О чем я говорю, когда говорю о беге - Харуки Мураками

Естественно, встречаются люди (но их, опять-таки естественно, очень мало), наделенные таким мощным талантом, которого хватает на всю жизнь, – он не ослабевает и не истощается. Каждое их произведение – шедевр, и сколько они ни черпают из своего источника, он не иссякает. Мы должны быть благодарны, что такие люди были и есть. Без них – без Шекспира, Бальзака, Диккенса – немыслима мировая литература. Но в конечном итоге великие они и есть великие – то есть исключение из правила, легендарные фигуры. Остальным писателям (в том числе, разумеется, и мне), тем, которые не в состоянии воспарить на вершины, приходится компенсировать несовершенство своего таланта всеми доступными средствами. Иначе они просто не смогут написать ничего стоящего. Способы, с помощью которых осуществляется такая компенсация, становятся частью личности писателя. Именно они делают его отличным от других.

Писать книги я во многом научился благодаря ежедневным пробежкам. В основе лежит практическое переживание – естественное и физиологичное. Как долго я выдержу? Насколько жестко смогу себя подгонять? Сколько времени мне нужно, чтобы полноценно отдохнуть, и с какого момента отдых уже во вред? Где кончается адекватная верность себе и начинается неадекватная зашоренность? Сколько внимания следует уделять окружающему миру и как глубоко стоит погружаться в мир внутренний? В какой степени верить себе? Насколько себе не доверять? Я знаю, что если бы тогда, когда я стал писателем, я не стал еще и бегуном, мои книги были бы совсем другими. В чем именно? Не могу сказать. Но разница была бы заметная, поверьте.

В любом случае, я очень рад, что все эти годы продолжаю бегать. Почему? Да потому, что мне самому нравится то, что я пишу. Я с нетерпением жду, что же у меня получится в следующий раз. Будучи писателем с ограниченными возможностями и к тому же человеком несовершенным, сотканным из противоречий, я могу считать это радостное чувство предвкушения настоящим достижением. И даже в некотором роде чудом, хотя, возможно, слово «чудо» здесь не совсем подходит. И если всем этим я обязан ежедневному бегу, то я, само собой, тем более должен быть ему благодарен.

Над бегунами часто посмеиваются, мол, эти на многое готовы, лишь бы жить подольше, но я думаю, что большинство людей бегают вовсе не поэтому. Им важно не продлить свою жизнь, а улучшить ее качество. Если уж тратить годы, так хотя бы интересно и полноценно, имея какую-то цель, а не блуждая в тумане. И как мне кажется, бег может здорово в этом помочь. Нужно достичь своего индивидуального предела – в этом суть бега. Но это еще и метафора жизни (а для меня и писательского труда). И я думаю, многие бегуны в этом со мной согласятся.

Иногда я хожу в спортзал неподалеку от моего токийского офиса. Разминаюсь там, если можно так выразиться, с посторонней помощью – в том смысле, что инструктор помогает мне разминать мышцы, которые я не могу расслабить самостоятельно. Из-за интенсивных тренировок некоторые мышцы у меня скованы, то есть непроизвольно напряжены, и если их как следует не размять, то я рассыплюсь на куски, так и не дотянув до марафона. Подгонять себя, доходить до предела – это важно, но бессмысленно шагнуть за него – значит потерять все.

Инструктор – молодая женщина, но силы ей не занимать. То, что она со мной проделывает, очень – можно даже сказать, неимоверно – больно. После этого получасового массажа-разминки я напоминаю взмыленную лошадь. От пота одежда промокает до самых трусов. «Ну, вы даете! – всякий раз изумленно говорит мне она. – И как это вы доводите свои мышцы до такого, еще чуть-чуть – и судорога. Другой бы на вашем месте давным-давно обратился к специалисту. Не понимаю, как вы вообще умудряетесь что-то делать в таком виде».

Она предупреждает меня, что если я буду продолжать в том же духе, то очень скоро что-нибудь в моем организме выйдет из строя. Может, так оно и есть. Но я подозреваю – точнее, надеюсь, – что все будет хорошо. Ведь я уже не первый год нагружаю свои мышцы до предела. В периоды затяжных тренировок они у меня всегда ужасно скованы. Так что когда утром я надеваю кроссовки и выхожу на улицу, ноги такие тяжелые, что кажется, я вообще не смогу сдвинуть их с места. Я начинаю бежать очень медленно, еле передвигая ноги. Вижу старушку, живущую по соседству, – она идет впереди быстрым шагом, но я даже не могу ее догнать. Однако чем дольше я бегу, тем больше расслабляются мышцы, и где-то минут через двадцать я уже могу бежать совершенно нормально. Тогда я начинаю ускоряться. А дальше бегу уже практически на автомате.

Другими словами, мышцам нужно время, чтобы разогреться. Они долго раскачиваются, но если уж раскачались, то их без особого напряжения хватает надолго. Именно такие мышцы подходят для длинных дистанций. А для коротких – не подходят. На короткой дистанции, к тому моменту как мой мотор наберет обороты, гонка уже закончится. Честно говоря, технические подробности мне неизвестны, но думаю, что тип мышц передается по наследству. И еще мне кажется, что тип мышц так или иначе влияет на то, как человек думает. Ведь разум контролируется телом, так?

А может, наоборот, работа разума обуславливает строение тела? Или правильнее говорить о взаимодействии и взаимовлиянии? Наверняка знаю только одно: у каждого из нас есть врожденные наклонности, от которых никуда не деться, нравится нам это или нет. Эти наклонности хоть и поддаются некоторой корректировке, по сути своей остаются неизменными.

Взять, к примеру, сердце. Мой стандартный пульс – около пятидесяти ударов в минуту, что, в общем, немного. (Между прочим, я слышал, что у золотой медалистки Олимпиады в Сиднее, Наоко Такахаси, пульс вообще тридцать пять.) Но после тридцати минут бега он подскакивает до ста семидесяти. А если я бегу изо всех сил – то до ста. То есть для того, чтобы пульс у меня был такой же, как у большинства людей в состоянии покоя, мне надо хорошенько побегать. Это еще одно отличительное свойство тех, чья конституция подходит для бега на большие расстояния. Причем сердцебиение у меня замедлилось после того, как я начал систематически заниматься бегом. То есть сердце оптимизировало свою работу в условиях бега на длинные дистанции. Если бы оно билось быстро, когда я нахожусь в покое, то, ускоряясь во время бега, в какой-то момент просто бы не выдержало.

Американские медсестры, измеряя мне пульс, неизменно говорят: «А вы, должно быть, бегун». Подозреваю, что много кому из бегунов со стажем доводилось слышать то же самое. Если в городе вам попались навстречу бегуны, то отличить новичков от ветеранов несложно. С отдышкой – это новички. С тихим, ровным дыханием – ветераны. Их сердца, погруженные в раздумья, неспешно отсчитывают время. В тот момент, когда пути наши пересекаются, мы вслушиваемся в дыхание друг друга, улавливаем ритм, постигаем иную систему отсчета времени. Так же и писатели постигают иную систему словоупотребления в произведениях друг друга.

Ну так вот, мышцы у меня сейчас здорово скованы. Обычная разминка не помогает. Понятно, что я тренируюсь интенсивно, пожалуй, можно сказать, я сейчас на пике интенсивности, но даже с учетом этого слишком уж они твердые. Иногда приходится бить себя по ногам кулаком, чтобы чуть расслабить мышцы. (Ну да, это больно.)

Мои мышцы такие же упрямые, как я сам, а иногда еще упрямее. Они хорошо запоминают нагрузки и многое могут вынести, способны к прогрессу, но не способны на компромисс. Они никогда не сдаются. Это и есть мое тело, со всеми его изъянами и несовершенствами. Люблю я его или нет, другого не будет. И другого лица тоже – надо жить с этим. Чем старше я становлюсь, тем спокойнее мирюсь с этим. Можно открыть холодильник и очень неплохо – и даже весьма изысканно – перекусить вчерашними остатками. И если остатки – это всего лишь яблоко, луковица, сыр и моченая слива, все равно жаловаться глупо. Нужно радоваться тому, что есть. А этому учишься с возрастом. В этом, так сказать, преимущества старения.

Давно же я не бегал по улицам Токио. В сентябре здесь все еще жарко. Эта оставшаяся с лета томительная жара свойственна большим городам. Я бегу молча. Обильно потею. Даже кепка моментально становится насквозь мокрой. Тень падающих капель пота сопровождает мою, скользящую по асфальту. Попадая на асфальт, соленые капли моментально испаряются.

Во всем мире у бегунов на длинные дистанции одинаковое выражение лица. Как будто они сосредоточенно думают о чем-то. Может, на самом-то деле они ничего и не думают, но вид у них такой, будто все-таки думают. И как это они бегают по такой жаре? Молодцы! Хотя, если вдуматься, то я точно такой же молодец.

На трассе в Дзингу Гайэн меня окликает по имени женщина. Оказывается – читательница. Иногда такое со мной случается, но не очень часто. Я останавливаюсь, мы обмениваемся парой фраз. «Я читаю вас уже двадцать лет», – говорит она. Начала подростком, а сейчас ей под сорок. Все мы стареем. «Спасибо», – говорю я. Мы улыбаемся, пожимаем друг другу руки и прощаемся. Боюсь, рука у меня жутко потная. Я возвращаюсь на трассу, а женщина идет дальше по своим делам. А я – бегу по своим. Куда? В сторону Нью-Йорка, конечно.