За сроком давности - Ирина Зарубина

— «Хорошо вести»! — Дежкина никак не могла понять, серьезно этот человек говорит или шутит. — Да вы знаете, что мы за это и вас посадить можем в тюрьму, и всему вашему монастырю кучу неприятностей устроить! Насильно посадить человека в подвал и держать на хлебе и воде!

— Ну конечно. — Монах с ухмылкой посмотрел на Клавдию. — Лучше было оставить его там, возле метро, попрошайничать. Глядишь, уже и издох бы к этому времени где-нибудь на свалке. Да вы лучше у него спросите, в обиде он на меня, что его сюда заманил, или нет. Если в обиде, я сам в тюрьму приду.

— Спросим. Обязательно спросим. — Клавдия достала из сумочки несколько фотографий Корытова и протянула Симону. — Этого человека никогда не доводилось встречать?

— Нет, вроде не доводилось. — Симон одну за другой вернул снимки Ирине. — Не помню.

— Ну хорошо, а на это вы что скажете? — Клавдия протянула ему еще несколько снимков.

Симон взял, начал было рассматривать и вдруг побледнел.

— Что это? прошептал он, глядя на Дежкину испуганными глазами. — Зачем вы мне это показываете?

Руки у него начали трястись. Он аккуратно положил фотографии на скамейку и отодвинул от себя, как будто эта пачка снимков представляла для него какую-то опасность.

— Это что? — тихо спросил он. — Кто-то раскапывает могилы на нашем кладбище?

— Вы же сами хотели знать, зачем мы здесь. — Клавдия вдруг пожалела, что так грубо обошлась с ним. Хотя, может, он просто играет. А если так, то он очень хороший актер. — Эти люди были убиты двадцать лет назад и закопаны в чужой могиле. Их раздели догола, бросили в незарытую могилу и засыпали землей. Дядю Гену убили три года назад. А три дня назад была убита Мария Даниловна Шилкина. Мы знаем, что закопали этих людей те двое рабочих, которые обкладывали мрамором могилу. Одного из них звали Гена, а имени второго не помнят. Оба этих рабочих были на похоронах. Фотография, которую мы вам показывали в самом начале, на которой вы узнали себя, и есть с тех похорон. Что вы на это можете сказать?

Монах ничего не отвечал. Смотрел на нее полными ужаса глазами и как будто пытался загородиться от нее рукой. Как ребенок, которому рассказали страшную сказку.

— С вами все в порядке, Эдуард Артурович? — испуганно спросила Клавдия. — Может, врача позвать?

— Как же это? — наконец подал голос он. — Как же так? Машу убили?..

— …И не хочу я с вами разговаривать. Я вольный человек, ничего не нарушал, а вас я с вашими корочками красными в гробу видел!

— Так, может, нам повестку на ваше имя прислать?

— А присылайте. Хоть обприсылайтесь этими вашими повестками. Я газет не выписываю, мне бумага как раз пригодится. — Дмитрий Мамин попытался перед носом у женщин захлопнуть дверь, но Дежкина вдруг с такой силой толкнула ее, что Мамин чуть не полетел на пол.

— Перестаньте паясничать, Мамин! — Дежкина решительным шагом вошла в прихожую. — И не надо строить из себя жертву системы! Это не мы вам жизнь поломали, а вы сами себе. И не мы человека на всю жизнь к коляске приковали. А если хотите, то мы вам можем устроить и арест, и конвой до самой столицы, и подписку о невыезде! Так что давайте не будем капризничать и спокойно поговорим.

Мамин угрюмо глянул на Дежкину и ничего не ответил. Только открыл дверь своей комнаты и кивнул, чтобы заходили.

Комната была довольно маленькая. Пружинная кровать, как в армии, старый письменный стол, который, по-видимому, служил и обеденным, несколько полок с книгами и большой приемник на подоконнике.

— Только у меня стульев нету, — буркнул он и сел на кровать. Но тут же вскочил и вышел. — Я сейчас.

Через несколько секунд он вернулся с двумя тяжелыми самодельными табуретками.

— Вот, садитесь.

— Большое спасибо. — Клавдия села. — Это так галантно с вашей стороны.

— Ой, только вот не надо этого! — Мамин поморщился. — Выкладывайте, чего вам от меня нужно?

— Мы хотели с вами поговорить, Дмитрий Петрович, о делах давно минувших дней. О вашей трудовой деятельности в качестве могильщика на одном из кладбищ столицы.

— Чего ж в этой деятельности такого интересного? — Мамин бросал косые взгляды то на Клавдию, то на Ирину. — Маши лопатой, и всех делов.

— Ну я же просила, не надо паясничать, — спокойно сказала Дежкина. — Дмитрий Петрович, мы к вам пришли по очень серьезному делу. Если вы будете так себя вести, то мы просто не сможем вам помочь.

— А я и не прошу, чтобы мне помогали! — встрепенулся он. — Уж от кого я помощи не прошу, так это от вас!

— А вы знаете, что каждый день рискуете своей жизнью? — все так же спокойно поинтересовалась Клавдия. — Вы знаете, что не сегодня завтра вас могут убить?

— Меня? — Мамин хохотнул, но довольно наигранно. — Кто же это, если не секрет?

От глаз Дежкиной не ускользнуло, что он все же испугался.

— Те же самые люди, что убили Василюка несколько лет назад. Те, которые Марию Даниловну Шилкину убили двадцатого числа. Вы случайно не в курсе, кто бы это мог сделать?

— Я? — Теперь Мамин уже не скрывал своего испуга. — Нет, я не в курсе. А за что их?

— Кабы знать… — Клавдия развела руками.

— Ну хорошо, а я чем могу помочь? — уже гораздо более вежливо спросил Мамин.

— Вот! Совсем другой коленкор. — Дежкина подняла вверх указательный палец. — Ну, во-первых, не могли бы вы сказать, знаете ли кого-нибудь на этой фотографии? — Она протянула Мамину снимок с похорон.

Дмитрий Петрович долго разглядывал снимок. Вынул очки из стола, нацепил на нос.

— Ну, пожалуй, этот очень похож на дядю Гену. — Он ткнул пальцем в Василюка.

— А рядом с ним кто? — спросила Дежкина. — На кого похож?

— Не знаю. Тут плохо видно. — Он резко протянул фотографию Клавдии.

— Так не знаете или плохо видно? — Дежкина строго посмотрела на него.

— У меня зрение, знаете ли, не очень… — буркнул он, насупившись. — А вы кого вообще подозреваете?

— А мы всех подозреваем. — Клавдия спрятала фотографию в сумочку. — И вас в том числе. И Эдуарда Артуровича.

— Симона, — поправил Мамин.

— Эдуарда Артуровича, — повторила Дежкина. — И этого человека, очень похожего на дядю Гену. Сейчас ведь ни в чем нельзя быть уверенным, правда? Человек, очень похожий на Вальдберга, — не обязательно Вальдберг. Человек, очень похожий на кандидата наук, — не обязательно кандидат наук. Вон, даже на генерального прокурора кто-то очень похож оказался. То ли он, то ли не он. Так что давайте не будем играть в кошки-мышки. — Клавдия протянула ему несколько фотографий Шрама. — А этот человек на кого похож?

— Этот? — Мамин взял фотографии и принялся рассматривать. — Это Корыто. Он к Генке ходил несколько раз. Какие-то у него с ним дела были.

— Какие дела? Не могли бы уточнить?

— Не мог бы. Я в чужие дела не лезу. — Мамин швырнул снимки на стол. — Вообще он гад был, этот Корыто.

— Почему? — спросила Ирина, собрав снимки. — Почему гад?

— Ну гад и все. — Мамин надулся. — Я не хочу об этом говорить.

— Как это не хотите? — Клавдия заметила, как Мамин комкает руками покрывало на кровати. — У него что, на лбу было написано: «Я гад»?

— Ничего у него не было написано. — Мамин опустил голову. — Он Машку Шилкину того…

— Что «того»? Говорите громче. Он ее что, изнасиловал?

— Ну не так чтобы… Ну, в общем, пьянка у нас была. Посидели, шашлычок пожарили, выпили. Ну все как у людей. А этот Корыто все Машке подливал и подливал. Она окосела совсем к вечеру. Он ее тогда в охапку и потянул в сарай. Она вообще как кукла была, ни черта не соображала. Через десять минут возвращается, пояс застегивает. И спрашивает так нахально: «Кто еще хочет? Я сегодня угощаю!» И смеется, падла. Мне предлагал, подарок, мол, в день рождения. Я отказался, конечно. А Жорик Блондин, тоже чмо порядочное, стопарь гакнул и прям вприпрыжку.

— Что за Жорик Блондин? — Клавдия и Ирина переглянулись.

— А кто его знает… — Мамин неподвижно сидел на койке и разглядывал свои драные тапки. — Я его больше не видел ни разу. Он с Корытом, кажется, и приплелся.

— А кто еще был?

— Да все наши были. Я, Симон, то есть Эдик, Маша Шилкина, дядя Гена, Колян и этих двое.

— А как выглядел этот Жорик Блондин? — спросила Калашникова, стараясь скрыть волнение. — Это фамилия его, Блондин?

— Погонялово. — Мамин ухмыльнулся. — В смысле кличка. Нормально он выглядел. Длинный, худой, как аист, белобрысый. Такой весь, как на шарнирах. И татуировка на лопатке — голова леопарда, а внизу буквы какие-то.

— Какие буквы, не помните? — Клавдия встала и подошла вплотную к Мамину. — Постарайтесь вспомнить, это очень важно.

— Да не помню я! — взорвался вдруг мужчина. — Ничего я не помню. И вспоминать не хочу… Извините. — Взяв себя в руки, он сел на место. — Не помню, какие буквы. Латинские. Я его спросил, что это обозначает, а он лыбится и говорит: «Военная тайна».