За сроком давности - Ирина Зарубина

— Здорово! — Клавдия улыбнулась. — Когда понадобится, обязательно обращусь к вам.

— Спасибо за комплимент. — Аристов покраснел от удовольствия. — Надеюсь, что вам не скоро понадобится. Ну а это… — Он посмотрел на номер коробочки, аккуратно приклеенный к крышке, достал толстую тетрадь с пожелтевшими страницами и долго листал, то и дело поплевывая на пальцы.

— Так, вот, кажется этот. Корытов Антон Егорыч. Протез из своего материала. Первое посещение пятого июня семьдесят шестого, второе, соответственно, через три дня, восьмого. Окончательный расчет десятого июня семьдесят шестого года. Жалоб не было.

— Корытов Антон Егорыч. — Клавдия записала в блокнот. — Вы его, Юрий Ильич, конечно не помните?

— Конечно. У меня по двадцать человек в неделю проходит, куда уж их упомнить. — Старик хотел спрятать футляр со слепком обратно в ящик, но потом подумал и протянул его Дежкиной. — Вот, мне больше не понадобится.

— Спасибо. — Клавдия сунула коробочку в сумку. — А телефона своего он не оставлял? Или адреса?

— Нет, я этого не практикую, виноват. — Юрий Ильич комично присел и развел руками. — Если передумает кто-то, или струсит, я его разыскивать не намерен. Я за клиентами не гоняюсь, у меня и так очередь на два месяца вперед.

— Ко мне тоже, — сказала Дежкина и рассмеялась…

— Да, приятный старик, — сказала Ирина, когда они с Дежкиной вышли от него на улицу. — Как говорил один литературный персонаж, теперь таких уже нет, а скоро совсем не будет.

— Будут. — Клавдия посмотрела на небо, где уже появились первые звезды. — Такие всегда будут.

— Ну, что теперь?

— А что теперь? Теперь по домам. А завтра давай запрос в архив, пусть поднимают все на Корытова Антона Егорыча. Вполне возможно, кстати, что это вымышленное имя. И обязательно разыщи все трудовые ведомости кладбища. Не зря кто-то Шилкиной шею… — Она вдруг замолчала на полуслове.

— Что такое? — Ирина настороженно посмотрела на нее.

— Старею. Мама дорогая, я уже старею. — Клавдия покачала головой. — Такое важное обстоятельство пропустить!

— Какое обстоятельство? — не понимала Калашникова.

— Ира, как был убит второй, молодой? — Клавдия внимательно посмотрела в глаза девушке.

— Перелом шеи.

— А как тот слесарь погиб?

— Поскользнулся и… — Ирина замолчала.

— Раскопаем, — твердо сказала Дежкина. — Мы это дело с тобой обязательно раскопаем. Завтра в девять быть на работе. Без опозданий.

ЧЕТВЕРГ

— Василюк Геннадий Ильич, двадцать девятого года рождения. Образование средне-техническое, ФЗУ. Судим за квартирную кражу. Отсидел с пятьдесят второго по пятьдесят девятый год. С шестьдесят девятого года по семьдесят пятый работал в мастерской при третьем трамвайном депо, с семьдесят шестого до девяносто пятого работал на нашем кладбище. Умер пятого августа девяносто шестого года. В пьяном виде упал с лестницы и сломал шею. Отделение милиции констатировало несчастный случай.

Прочитав, Клавдия протянула Ирине фотографию.

— Вот, это он, Василюк. Фотография нашего Феди Кузина. Так, поехали дальше?

— Поехали. — Калашникова внимательно всмотрелась в фотографию кряжистого седого деда в старой каракулевой кепке, какие когда-то носили выходцы с Кавказа.

— Тут еще трое, кто работал в семьдесят девятом году и подходят по возрасту. Егоршев Николай Андреевич, пятьдесят третьего года рождения. Образование восемь классов и строительный техникум. С семьдесят первого по семьдесят третий год — служба в армии, с семьдесят четвертого по семьдесят шестой работал каменщиком в пятом стройуправлении, потом на кладбище по восемьдесят первый год, с восемьдесят первого по восемьдесят пятый — токарем, потом бригадиром на заводе «Серп и молот». В восемьдесят шестом открыл кооператив по пошиву одежды, в девяносто первом — фирму по торговле оргтехникой. Сейчас владелец магазина на Остоженке. Жена, двое детей. Фотографии пока нет.

— Круто для могильщика, — вздохнула Ирина.

— Извивы судьбы. — Дежкина усмехнулась. — Ладно, поехали дальше. Мамин Дмитрий Петрович, сорок восьмого года. Десять классов, МГУ, филфак. Кандидатская диссертация. На кладбище устроился в семьдесят восьмом году. В восемьдесят втором получил восемь лет за нанесение в пьяном виде тяжких телесных повреждений, повлекших полную потерю дееспособности. Напился, пристал к какому-то прохожему, тот послал его. Наш филолог схватил булыжник и сломал прохожему позвоночник. Отсидел весь срок. В девяносто первом продал квартиру, жил сначала у сестры, потом его выгнали за периодические попойки. Теперь где-то бомжует. Фотография старая.

— Да, тоже извивы судьбы. — Ирина посмотрела на снимок, с которого на нее грустно глядел высокий брюнет с мешками под глазами. Старый турецкий свитер был явно ему мал, зато джинсы болтались на нем мешком. — Да, и бывает же такое. Тупица, с трудом окончивший восемь классов, держит магазин в столице, а кандидат наук по филологии бомжует где-то по свалкам и подвалам.

— Это все пустяки. Вот ты послушай про третьего. — Дежкина вынула из папки фотографию, но Ирине не дала. — Вальдберг Эдуард Артурович. Родился в пятьдесят пятом году в Париже.

— Где? — Калашниковой показалось, что она ослышалась.

— В Париже, столице Франции. — Клавдия иронично ухмыльнулась. — Отец был атташе по культуре. В шестидесятом году семья вернулась в Россию. Отец умер от рака в семидесятом. В семьдесят втором Эдуард с золотой медалью окончил школу с английским уклоном. В том же году женился на гражданке Намибии и выехал по ее месту жительства. Вернулся в сентябре семьдесят третьего, разведенным.

— Ненадолго его хватило.

— Слушай дальше, не перебивай. В ноябре того же года вступил в брак с гражданкой Швеции, выехал с ней в Стокгольм, откуда возвратился разведенным в январе семьдесят пятого. В марте состоялась свадьба с гражданкой Индии, после чего…

— Выехал в Дели, я угадала?

— Нет, не угадала. В Мадрас. Оттуда возвратился в апреле семьдесят шестого. До июня семьдесят седьмого еще потерпел, а в июле сочетался браком с гражданкой Бразилии. Но туда его уже не выпустили наши бдительные товарищи из государственной безопасности. И тогда он устроил сидячую забастовку перед Большим театром. Забастовка продлилась примерно двадцать минут, после чего гражданин Вальдберг на полгода был поселен в Кащенко. Оттуда вышел в начале семьдесят восьмого и сразу устроился работать…

— На кладбище?

— Нет, статистом в тот самый Большой театр. Но оттуда был уволен через два месяца за моральное разложение коллектива. Ходили слухи, что он за это время умудрился вскружить головы приме-балерине и солистке оперы сразу. Под угрозу встал репертуар. Дамы из-за него два раза дрались.

— Какой мужчина! — Ирина грустно вздохнула. — Вот бы посмотреть на него.

— Посмотришь еще… И вот после Большого театра он был принят ночным сторожем на кладбище. Наверное, посчитали, что тамошним обитательницам он не страшен. Проработал там до лета восьмидесятого. В дни Олимпийских игр был выдворен из столицы за сто первый километр, — но как-то умудрился снюхаться с японской гимнасткой. Бедная девушка даже хотела просить приютить ее в советской стране. Ну, нашим это было, естественно, на руку. Эдуард Артурович был возвращен в Москву, устроен на работу переводчиком — вспомнили про его золотую медаль. Но в тот день, когда должно было состояться очередное бракосочетание, на которое, кстати, пригласили всю прогрессивную прессу, наш Казанова пропал.

— Как это пропал?

— Вот так. Пропал и все. Бедная гимнастка провалила выступление, что, впрочем, нашим тоже было на руку. Прогрессивная пресса осталась без сенсации, а пара товарищей из органов получила выговоры за плохую подготовку торжеств. А наш Казанова всплыл через два года. Только звали его уже не Эдуард, а Симон. Брат Симон. Его и сейчас так зовут.

— Так он что же?.. — Ирина недоуменно посмотрела на Клавдию.

— Да, принял постриг. Монах Троице-Сергиевой лавры.

— И до сих пор?

— Да. Вот, посмотри на его фото, ты же хотела на него посмотреть.

Ирина сначала даже не поверила своим глазам. Со снимка на нее глядел маленький, худой, лопоухий и конопатый мужчинка. Такой плюгавенький, даже комичный, что, увидев его на улице, Калашникова постаралась бы сдержать улыбку, чтобы не обидеть его.

— Ну, каков красавец? — Дежкина с интересом наблюдала за Ириной.

— Это что, шутка? — Калашникова повертела снимок в руках. — А это точно он?

— Фотография сделана как раз в восьмидесятом году, летом.

— Неужели этот недомерок мог заставить стольких женщин потерять голову?

— Не знаю, мог, наверно, — сказала Клавдия, еще раз глянув на снимок. — Меня больше волнует, мог ли он убить двух человек и закопать их в могиле Бербрайера, а амурные его дела меня не волнуют.