Свет Азии - Эдвин Арнольд

Многия женщины, стоявшия у воротъ своихъ домовъ, спрашивали:

– Кто это такой, благолепный и кроткий, несущий одного изъ животныхъ? Какой онъ касты? Почему у него такой чудный взглядъ? Сакра ли онъ или Девараджъ?

Другия отвечали:

– Это святой мужъ, живущий вместе съ риши на горе!

Господь нашъ между темъ проходилъ, погруженный въ размышления, думая про себя:

– Увы! Бедныя овцы мои, не имеющие пастыря! Оне бродятъ во тьме и нетъ у нихъ руководителя; оне слепо идутъ подъ ножъ смерти, подобно этимъ безгласнымъ жнвотнымъ, съ которыми связаны узами родства.

Тогда донесли царю:

– Въ нашъ городъ пришелъ святой пустынникъ, онъ привелъ стадо, которое ты потребовалъ сюда для жертвоприношения.

Царь стоялъ въ жертвенной палате, окруженный облаченными въ белыя одежды браманами, которые шептали мантры и поддерживали огонь, пылавший на среднемъ жертвеннике.

Изъ костра благовоннаго дерева подымались блестящие языки пламени, которые, шипя и извиваясь, лизали жертвенные дары-масло, пряности и сокъ Сома-эту усладу Индры. Вокругъ костра дымился и медленно текъ широкий красный ручей-кровь жертвенныхъ животныхъ, которую не могъ поглотить песокъ. Одно изъ этихъ животныхъ-пестрая длннорогая коза-лежала тутъ-же, голова ея была привязана назадъ стеблями мунжи; жрецъ держалъ ножъ у ея вытянутой шеи и бормоталъ:

– Великие боги! Примите этотъ даръ Бимбисары, какъ лучшую изъ жертвъ; взгляните съ благоволениемъ на эту струящуюся кровь, на дымъ жирнаго мяса, сожигаемаго благовоннымъ пламенемъ: да возложатся все грехи царя на эту жертву и да поглотить ихъ пламя вместе съ нею, готовою ныне принять смертельный ударъ моего ножа!

Но Будда кротко сказалъ:

– Не дозволяй ему наносить этотъ ударъ, великий царь!

И затемъ онъ развязалъ веревки, которыми было связано животное, и такъ велико было обаяние, внушаемое его наружностью, что никто не помешалъ распоряжаться, какъ ему хотелось.

Затемъ, испросивъ разрешение царя, онъ сталъ говорить о жизни, которую всякий можетъ отнять, но никто не можетъ даровать, о жизни, которую всякое творение любитъ и стремится сохранить, какъ некий чудный, драгоценный даръ, приятный для всехъ, даже для самыхъ ничтожнейшихъ существъ; о жизни, которая была бы счастьемъ для всехъ, если бы въ сердцахъ людей живо было милосердие, то милосердие, благодаря которому миръ скрываетъ свои тягости отъ слабаго и открываетъ поприще для подвиговъ сильнаго. И потомъ въ безмолвныя уста защищаемаго имъ стада онъ вложилъ слова мольбы и указалъ на то, что человекъ, взывающий къ богамъ о милосердии, являясь богомъ относительно животныхъ, самъ становится немилосерднымъ; и хотя все живыя существа находятся въ связи и въ сродстве другъ съ друтомъ, мы убиваемъ, однако-же, безропотно заплатившихъ намъ дань молокомъ или шерстью и съ довериемъ предающихся въ наши руки, – руки убийцъ. Онъ напомнилъ учение священныхъ книгъ о томъ, какъ после смерти люди становятся птицами и зверями, а эти последние – людьми подобно искрамъ, превращающимся въ пламя.

Такимъ образомъ жертвоприношение является новымъ грехомъ, останавливая роковой переходъ странствующей души.

– Никто не можетъ очистить свой духъ кровью, – говорилъ онъ, – добродетельный не можетъ кровью порадовать боговъ, злой-подкупить ихъ; никто не можетъ возложить на голову невиннаго, связаннаго животнаго ни крупинки того тяжелаго ответа, какой все должны держать за все содеянное зло, за всю совершенную въ миновавшия жизни неправду; каждый самъ за себя получаетъ по строго определенному для всей вселенной закону возмездия, установляющему добро за добро и зло за зло, меру за меру въ делахъ, словахъ, мысляхъ, точно, неизменно, непоколебимо, въ полномъ равновесии прошедшаго и будущаго.

Такъ говорилъ онъ, и слова его, проникнутыя милосердиемъ, были преисполнены такого величия, истины и любви, что жрецы старались скрыть подъ одеждою руки, обагренныя кровью, а царь приблизился къ нему и, почтительно сложивъ ладони, преклонился предъ Буддою.

Господь же продолжалъ поучать, объясняя, какъ прекрасна была бы земля, если бы все живыя существа были связаны дружбою, все употребляли пищу чистую и безкровную: золотыя зерна, прекрасные плоды, сладкия травы, светлую воду; этой пищи, этого питья, ведь, довольно на земле! Сила любви, заключавшаяся въ его словахъ, победила всехъ присутствующихъ. Сами жрецы загасили жертвенный огонь, бросили жертвенные ножи. На следующий день по всей стране изданъ былъ эдиктъ, провозглашенный глашатаями, вырезанный на камняхъ и столбахъ:

«Такова воля царя: до сихъ поръ у насъ убивались животныя для принесения жертвъ и для пищи, но отъ сего дня никто не долженъ проливать крови и вкушать мясо. Знание растетъ, а жизнь одна, и только милосердый можетъ ждать милосердия».

Таково было содержание эдикта и, начиная съ этихъ поръ, благодатный миръ установился между всеми живыми существами, между людьми и животными, служащими имъ на пользу, и птицами, и всемъ живущимъ на берегахъ Ганга, где господь нашъ поучалъ святымъ милосердиемъ и кроткими речами.

Сердце учителя, было всегда милостиво ко всемъ, кто дышетъ дыханиемъ этой скоропреходящей жизни, ко всемъ связаннымъ одною цепью радостей и страданий.

Вотъ что разсказываютъ священныя книги:

«Въ древния времена, когда Будда явился на земле подъ видомъ брамана, жившаго на скале Мунда, близъ деревни Далиддъ, засуха опустошила всю страну; всходы риса пропадали ранее, чемъ успевали околоситься; въ лесахъ знойное солнце изсушило все пруды и озера; трава высыхала, звери разбегались въ разныя стороны, отыскивая пропитание.

«Однажды, проходя мимо раскаленныхъ стенъ одного нуллаха, господь Будда заметилъ тигрицу, лежавшую на голыхъ камняхъ и умиравшую отъ голода. Отчаяние светилось зеленымъ огнемъ въ ея глазахъ, ея сухой языкъ свешивался изъ открытой пасти на исхудалыя щеки, ея пестрая шкура висела складками на ребрахъ, подобно сгнившей отъ дождя соломенной крыше, держащейся на однихъ стропилахъ; около изсохшихъ сосцовъ ея пищали отъ голода двое детенышей, тщетно отыскивая молоко, котораго не было. Мать нежно лизала неугомонныхъ тигрятъ и подставляла имъ свои груди съ любовью, превосходившею даже ея голодъ, съ любовью, смягчившею крикъ отчаяния, съ какимъ она опустила на песокъ изможденную страданиемъ голову.

«При виде этой грустной картины господь Будда почувствовалъ невыразимое сострадание.

– Помочь этой лесной убийце можно только однимъ средствомъ, – подумалъ онъ. – До заката солнца она умретъ отъ недостатка пищи. Ни одно живое существо не сжалится надъ нею, надъ этой хищной кровопийцей, страдающей отъ недостатка необходимой ей крови. Что, если бы я отдалъ себя въ пищу, отъ этого никто ничего не потерялъ бы, кроме меня самого, а разве можетъ любовь потерять, когда она остается верна себе, даже до последняго предела?

«Съ этими словами Будда отложилъ въ сторону сандалии и посохъ, снялъ свой священный шнуръ и вышелъ изъ-за куста на песчаную поляну.

– «Смотри, мать, вотъ тебе пища!» – сказалъ онъ, и умирающая тигрица отскочила отъ своихъ детенышей съ хриплымъ резкимъ крикомъ и, поваливъ на землю эту добровольную жертву, стала разрывать ее на части своими острыми когтями, обливая ея кровью свои желтыя десны, смешивая свое горячее дыхание съ последнимъ вздохомъ безстрашной, самоотверженной любви».

Такъ любвеобильно было сердце учителя ужъ въ давния времена, а не только теперь, когда онъ своимъ милосердымъ словомъ прекратилъ жестокое жертвоприношение. Царь Бимбисара, узнавъ объ его высокомъ происхождении и святомъ предприятии, просилъ его остаться въ своемъ городе.

– При твоемъ сане, – говорилъ онъ ему, – нельзя выносить такихъ подвиговъ воздержания; твои руки созданы держать скипетръ, а не протягиваться за подаяниемъ. Живи со мной до моей смерти, такъ-какъ у меня нетъ сына и наследника, и учи мое царство мудрости; живи въ моемъ дворце съ прекрасною невестою!

Но Сиддартха, не колеблясь, отвечалъ ему:

– Все это было у меня, великий государь, и все это я оставилъ ради поисковъ истины; я все еще ищу ее и буду искать; я не остановлюсь даже, если дворецъ Индры отворитъ предо мной свои жемчужныя ворота и боги станутъ приглашать меня вступить туда! Я иду воздвигнуть царство Закона и направляюсь къ тенистымъ лесамъ Гайи, где, я надеюсь, светъ осенитъ меня; этотъ светъ не можетъ явиться здесь среди риши, его не дадутъ ни священныя книги, ни подвиги воздержания, доводящие до принесения тела въ жертву душе. Теперь дело идетъ о томъ, чтобы открыть светъ и познать истину; и если это мне удастся, дорогой другъ, я, конечно, вернусь къ тебе и воздамъ тебе за любовь твою!

После этого, царь Бимбисара трижды обошелъ вокругъ царевича, почтительно поклонился до земли и пожелалъ ему успеха.

Господь направился къ Уравильве, все еще неутешенный, съ исхудалымъ лицомъ, ослабевший отъ шестилетнихъ поисковъ и усилий.