Новый Мир ( № 12 2012) - Новый Мир Новый Мир

Вдруг — на Новый год — сообщение: наши высадились в Феодосии и Керчи. Конечно, подаем рапорт — хотим туда. В мыслях — освободим Севастополь, ну и Алупку с ждущими нас и горюющими в оккупации одноклассницами! Не ведали мы, фантазеры, что идем на самый позорный за всю войну фронт, а я — навстречу презрению этих девчонок, родной алупкинской школы до конца дней своих. Кихот атакует зверинец. Комроты наш обеспокоен: куда вы рветесь! Война только начинается! А я с кем останусь? Пополнение из Средней Азии, по-русски не понимают. Сами видите: “Курсак больной”, куриная слепота. Он сопровождал нашу колонну добровольцев 25 километров: авось устанут — одумаются. Устать устали (полное боевое снаряжение — трехлинейка, сто патронов, две гранаты, лопатка, противогаз, каска, НЗ и пр.), но не отступать же. Это был третий акт добровольности.

Прибыли в Новороссийск. Через пару дней ночью погрузка на теплоход “Львов” — тот самый, на котором в 39-м ехал поступать в институт. Тогда — на люке, теперь — в трюме. Да и цель другая.

По льду пролива вышли на берег в Камыш-Бурун. Сумрак, сыро. Немец не бомбит. Ждем в ложбине команду. Вдруг неподалеку взрыв, валятся три солдата. Средний взорвал в руках ручную гранату. Тьфу, предзнаменование?

Команда поступила — напрямик по полю вперед! Шли весь день без присеста — грязь, поле изрыто сапогами и ботинками, видны оторвавшиеся подметки и каблуки — земля вязкая, ноги нужно вырывать. В темноте созывают всех вместе. Авось за весь день покормят . Политрук приветствует “свежее” пополнение.

— С питанием пока туго, сами понимаете — сначала грузят оружие, боеприпасы. Но тут есть яма с пшеницей. Если пару часов поварить — съедобна. Огонь можно разводить только в укрытии.

Разрушенное село Тулумчак. Из-под развалин видим утром — красивая женская рука. Пару дней побегали с катушками телефонного провода. И на тебе — вручают передвижную рацию, на машине ГАЗ-ААА. С фанерной будкой, с буржуйкой! 27 лошадиных сил тогда казались внушительными. Позже выяснилось, что без наших шести солдатских грязь не одолеть. А вот чтобы замаскировать машину с будкой в ровном поле, нужно вырыть яму по антенну, да спуск в эту яму, да с поворотом, для безопасности. Что-то побуждало наше командование еженедельно менять диспозицию, то есть яму-убежище копать заново. Спасибо, грунт был мягкий.

Фронт наш был какой-то нервозный, обе стороны нервничали, обстрелы велись непрерывно, ночью немцы освещали передовую яркими ракетами, долго висящими над головами. Пока она висит, двигаться нельзя: увидят — стрельнут. Сидим в норах. Грезим. Дежурим у рации.

Василий — примерный солдат, всегда безотказно копал и выкидывал песчаный грунт. Надо спешить — скоро утро, надо успеть загнать машину и замаскировать бруствер. Вот очередная порция из шестиствольного миномета. Кричу: “По щелям!” А он зло машет лопатой. Хватаю за гимнастерку, падает. Тр-рах! Рукоятка лопатки — в щепки! “Видал? Что бы мы тут с тобой сейчас делали!”

Плотность войск и техники росла. Появился отряд бесшабашных моряков, каких-то беспечно лихих: на ветру и в снегопад раздеваются по пояс, моются гурьбой. Как-то артиллеристы невдалеке стали грохотать своими орудиями смерти. Пошел полюбопытствовать (налетов самолетов не было). Большие пушки — штук за двадцать — стоят построенными плотно в линию и, задрав стволы, бахают залпом куда-то. По фильмам помню — в стороне стоит командир с биноклем, смотрит результаты взрывов, корректирует “прицел и трубку” или телефонист принимает от где-то сидящего наблюдателя нужные поправки. Тут ничего подобного. Командир кричит: “По фашистам!” — или: “За Зою Космодемьянскую — огонь!” Бьют и бьют, не меняя прицела. Большие штабеля снарядов тают. Гром, летящие гильзы, суета зарядки. Куда? Зачем?

Через полчаса артиллеристы строятся, все возбуждены, довольны: дали немцу прикурить! Отомстили! Благодарность, дружный ответ. С недоумением возвращаюсь. Так надо? Я что-то недопонимаю? Непрерывно дежурим с наушниками, ведем журнал, следим за аккумуляторами. Но никто нами не пользуется. Скрытность?

Была и хорошая попытка прорваться на просторы Крыма в марте 42-го. Как выяснилось после войны, 22-я немецкая танковая дивизия была на пределе своих сил. Нам не хватило настойчивости.

5 мая 1942-го нас отводят на 20 километров в тыл. Отдых, мытье, ремонт. Откомандировываем Алексея Малярчука в штаб фронта на курсы повышения квалификации. Оказалось, это его спасло от нашей участи. Он эвакуировался, воевал до конца успешно, что и определило карьеру в мирное время.

Через три дня — восьмого — небывалый рев немецких самолетов. Тревожно. Нам команда — уплотнять передовую против станции Владиславовка. Части располагаются по полю. Поле чистое, никаких запасных позиций, второй линии обороны. Кто-то оставил незанятой большую яму. Загоняем машину. Получаю команду — с запиской явился боец — выделить переносную рацию с надежным радистом. Направляем Николая Сорокина, снабдив соответствующей картой связи. Идет беспорядочная, на наш взгляд, стрельба, постоянно пикируют штукасы. Но по радио — тишина! Или пользоваться не привыкли? Иногда возникает немецкая скороговорка, ровный голос, быстро рубит фразу и исчезает — без фонажа до и после разговора. Вдруг мимо нас пробежало в тыл несколько солдат, за ними — гуще, а сзади — толпа. Один нырнул в наше укрытие. “Чего бежите?” — спрашиваю. “Танки идут!” — “Ну и что? На то и война!” — “Все бегут, и мы бежим”. Вот те на!

Сажусь за наушники: наступает, видимо, ответственный момент боя, дело серьезное! Эфир молчит. Слышу: над головой ревет пикирующий самолет, по звуку понятно — точно на нас! Сжимаюсь. Рев содрогает ребра, вот выходит из пике, сейчас должна грохнуть!

И грохнуло, в бруствер. Земляной волной обдало будку. Жду взрыва. Все нет и нет... Распахивается дверца, Василий:

— Жив?

— А чего не рвется?

— Кусок рельсы... видно, кончились бомбы.

Сменился. Подъезжает машина-рация комроты:

— Ты что застрял?! Трах-тарарах! Не видишь, танки! Догоняй! На развилке у Семи Колодезей или в поселке Ленино!

— Так я же дежурю у рации! Почему не сообщаете?

Мотор, выталкиваем машину, все впрыгивают. Подбегает напарник Николая Сорокина.

— Где Коля? — спрашиваю.

— Убит.

Нет! Через полвека прочитал у Е. А. Бродского: “Н. Сорокин, 1921 года, расстрелян гестапо в лагере Бухенвальд”.

Удираем. По подвесной лесенке лезет Колин напарник. Неловок. Я — последний — вталкиваю его головой. В вечереющем свете видны трассы пуль танкового пулемета. Вдруг напарник запричитал: в зад получил пулю, это в сантиметре выше моей головы. И тут хлынул дождь. И я хорошо понимаю — это же задержит немца! И Манштейн напишет — дождь задержал.

Пять дней и ночей мы мотались вдоль и поперек фронта в поисках своего командования, регулярно слушали вызовы и в назначенный час сами вызывали “верх”. Глухо. Кутерьма, неразбериха. В Ленино — бывшем штабе фронта — домики пусты, окна-двери болтаются, летают листки бумаги... Нигде ни одного офицера, никаких постов, регулировщиков, ни звука по рации! Где они все, такие строгие и красивые в портупеях? Что делать нам — мы готовы!..

13 мая 1942-го. Село Марфовка. На рассвете попали под бомбежку. Два осколка долетели до меня, но кто-то охранял, видно: один в каблук сапога, другой звякнул каской. Выскочили газиком на горку за деревней, осмотрелись — хорошая позиция! Хватит мотаться, решаем. Машину — за бугор, сами окапываемся. Слева-справа тоже подтягиваются отступающие — так, сами, без команды.

Вдруг выше нас, на гребне бугра, выдвигается осторожно задним ходом полуторка. Человек двенадцать автоматчиков и офицер. Картинный такой, чистенький, бритый, розовый, портупеи и козырек блестят.

— Товарищи! — кричит зычно. — Командование фронта приказывает здесь оборону не занимать, а отходить к Керчи! Там организуется мощный рубеж обороны! Нельзя распылять силы! Двигайтесь к Керчи!

Грузовик сник за бугром. Решили — команды надо исполнять, начальству виднее.

Едем-едем — пусто! Нет ни рубежа, ни техники, ни солдат. Как же так? Что-то не то. И офицер был какой-то маскарадный. Наш-то батальонный приезжал грязный, вшей жарил на костре. А автоматчики странные — все в новеньком, одинаково толстенькие, ни слова между собой, не курили, каски не поцарапаны... Ах вы сволочи! То ж немцы были!