Поводырь - 4 - Андрей Дай

- Ты, твое благородие, ежели в управу, так напомни там Петру Санычу, что ехать нам пора. Негоже в ночи-то глухой дорогой будет.

- Ты в своем ли уме, образина безмозглая! - рявкнул Колоткин. - Это ж ревизор Шмидт!

- Да по мне, хоть сам Черт с бесенятами, - засмеялся мужик.

- Не поминай, на ночь-то глядя. Не гневи Господа, Григорьич, - это уже реакция кого-то из женщин.

- А мне-то чего, бабоньки? Я ж кузнец! Что мне Диаволово племя?

Женщины почти синхронно, поплевали через левое плечо, перекрестились и согласились. Кузнец - это да! Без адского пламени в горне и нечистой силы даже гвоздь кривой получится.

- Это ты, что ли, с Фрезе приехал? - поинтересовался я. - Сам-то кто будешь?

- Так это, барин, все тутошние знают. Из Лебедянки я. Кузнец, значится. Иван Карышев. Петр-то Саныч, как выведал, что я горюч-камень уже почитай лет пять как в горн кладу, так и пристал - покажи, мол, где берешь. А мне чего? Отчего же не показать хорошему-то человеку? Ну и показал. И нору лисью, откель старший мой, Серега, камни вытаскивает, и чего потом с ними делаю. Так пристав, значится, самострелы мои увидал. Сказывал, мол, в управе подорожную будем брать и в Троицкое поедем. Там, говорит, мастер по железу знатный есть, и он, будто бы, непременно должен это увидеть.

- Вот значит как? А сам Петр Александрович, стало быть, у Фитюшина сейчас?

- Истина твоя, барин. Там и есть. Да долго чевой-то. И Ромашка вот моя остыла уже, и я зазяб. И ночь скоро. А до Троицкого ажно шесть десятков верст будет. Мне бы знать, что оно вона как выйдет, так я бы уже домой в Лебедянку бы. А завтрева бы и в путь...

- Хорошо, - кивнул я. - Я напомню господину Фрезе о тебе.

И даже шага к крыльцу не успел сделать, как вновь был остановлен. На этот раз в рукав полушубка клещом вцепилась какая-то тетка с лихорадочно блестевшими глазами.

- Урядник сказывает, ты, барин, рехвисор?

- Да, ревизор, - признался я и попытался освободиться.

- Еще он говорит, ты проверять кровопийцу нашего с самого Томска приехал? Говорит, ты больший начальник, чем Фитюшин?

- Так оно и есть. У вас есть претензии к управляющему?

- Не, - испугалась тетка. - Пертезиев у нас нет. Мы с бабами жаловаться тебе, родимый, будем. Совсем нас со свету сжить хочет. Вздохнуть не дает. Как нормы повысить, так он тут как тут. А жалование чеками дает! И что нам теперь? Чем мужиков наших кормить? Муки в лавке нет, масла постного нет. Одна водка проклятая! Старожилы вон кажный день лосятину возют, так и то за чеки не отдают...

- Чего же нам теперя? - завопила другая участница манифестации, судя по голосу - молодая. - На паперть? Милостыню корками просить, чтоб детушек кормить?

- Разберемся, - кивнул я, ловя себя на чувстве, будто держу разгадку творящихся здесь махинаций за хвост. - А не скажете ли вы мне, сударыни, какая нынче норма?

- Так это любому в артельных семьях-то ведомо! Пятьдесят пудов с носа!

- И сколько за выполнение нормы жалование положено?

- И сие невелика тайна. Пять пятиалтынных.

- Это сколько? Семьдесят пять копеек что ли?

- Истинный крест, барин, - женщина перекрестилась.

Я улыбнулся. И, видимо, было что-то в моей улыбке этакого, что бабенки в один миг отпустили рукава и даже отошли на шаг. Но это они зря. Это не им предназначалось, а тому, кто придумал на десяток пудов увеличить норму выработки, оставив при этом вознаграждение для артельщиков на прежнем уровне. Грубо говоря, деньги с продажи одного из каждых пяти пудов падали в карман управляющего, а не в казну компании. И это была более чем уважительная причина для немедленного увольнения местного начальника. Это еще не учитывая обрекающую артельщиков и их семьи на полуголодное существование систему чеков.

- Разберемся, - прорычал я и, теперь уже никем не задерживаемый, вошел в здание конторы.

Короткий коридор, четыре традиционно низких и широких, собранных из толстых плах, двери, но полоска света лежала только под одной из них. Как раз под той, из-за которой доносились голоса.

Один я сразу узнал - Петя Фрезе, однозначно. Трудно с кем-то спутать, особенно когда начинает, что-то горячо, импульсивно доказывать.

- Ну как же вы, Анастасий Борисович, понять-то не можете! Вы же, на крепях экономя, жизнями рискуете! Ведь завалит штрек, вот ей-богу завалит! И вам же хуже будет. Добыча угля сильно упадет!

- Не велика потеря, - это уже другой голос. Незнакомый. Я как-то не побеспокоился узнать имя с отчеством местного управляющего, но судя по уверенному, давящему авторитетом, тону - принадлежащий именно Фитюшину. - Нашли о ком беспокоиться. О кандальниках! Да мне хозяева в ноги кланяться будут, когда я их от этакой обузы освобожу! Такие деньжищи, господин пристав, на душегубов тратим, а толку - чуть.

- Но ведь это люди!

- Люди?! Люди землю пашут, а это злодеи и преступники! Они против человеческих и Божьих законов пошли. Будет воля Господня, так останутся живы. А нет - знать заждались их черти-то в Преисподней!

Пора было вмешаться. Мне ли Петра Александровича не знать. Мягкий он. Интеллигентный. Спорит, пытается объяснить и убедить там, где нужно власть применять. Стукнул бы кулаком по столу, да пообещал бы закрыть шахту до исправления выявленных нарушений, а он канючит что-то, к совести взывает.

Я взялся за рукоятку и решительно распахнул дверь.

- Какого дьявола?! - взревел управляющий, обнаружив ворвавшегося меня. - Пшел вон!

Он был похож на бычка. Не на взрослого, полного жизненной силы и неукротимой энергии быка, а именно что на бычка. Лобастого, большеголового, на тонких ножках, забияку. Так что, не смотря на грозный вид, никакой опасности для себя я не чувствовал. Да и ребристая рукоять револьвера в кармане придавала уверенности.

- Я полагаю, вы горный исправник, поручик Фрезе, Петр Александрович? - поклонился я старому знакомому.

- Герман Густавович? - вытаращил глаза тот.

- Генрих. Генрих Густавович Шмидт, к вашим услугам. Назначен ревизором по здешним предприятиям, - не удержался, и подмигнул растерянному Петру. И только потом протянул ему документы. - Вот бумаги, подтверждающие мои полномочия.

- К чему этот маскарад? - улыбаясь, спросил по-немецки Фрезе. - Он нас не поймет... Борода вам не идет, Ваше превосходительство.

- У нас еще будет время для разговора, дорогой друг, - поторопился ответить я. - Пока же вынужден просить вас, меня не узнавать.

- О, конечно. Это будет даже любопытно.

- А вы? - снова по-русски обратился я к управляющему. - Должно быть, Анастасий Борисович Фитюшин? Управляющий Судженскими шахтами?

- Дайте сюда! - глухо, как из бочки, выговорил местный начальник и протянул руку за моей бумагой. Вместо приветствия, едрешкин корень. Специально ли он пытался меня разозлить, или это вышло случайно, но результат ему не понравился.

- Урядник! - крикнул я в сторону входной двери. И когда убедился, что Колоткин меня услышит, приказал:

- Двоих сюда. Пусть следят, чтоб этот... сударь, ни к чему не прикасался.

- Да как вы смеете?! - хороши все-таки у Фитюшина голос. Сильный. Если легкую хрипотцу убрать, так хоть сейчас на оперную сцену.

- Какова установленная главной конторой норма выработки? - коварно поинтересовался я. - И где хранятся высылаемые на жалование артельщикам деньги? Сэкономленные на бревнах средства вы, господин Фитюшин, где храните? В пямяти все держите, или записываете?

Дальше было не интересно. Узкоплечий, головастый, как-то подозрительно легко сдавшийся и тут же смирившийся с неизбежным, бывший начальник покорно, как зачарованный, рассказал все. И пока мы с Фрезе-младшим и урядником выслушивали эту исповедь, я снова, который уже раз удивлялся тому, как сейчас все в моей Сибири оказывается тесно переплелось.

Анастасий Борисович был женат на родной сестре Каинского окружного начальника, Фортуната Дементьевича Борткевича. Это того, с которым старого судью Нестеровского все мир не брал. Власть они, понимаешь, в Каинске делили. А тут я, рыцарь, блин, на белом коне. Петра Даниловича поддержал, да еще городничего, ставленника Борткевича, на другого, лояльного нам с Нестеровским, сменил.

Другой бы, кто духом послабее, смирился бы. Новая метла, и все такое. Но Фортунат Дементьевич не из таких. У него родни - чуть ли не в каждом городе от Тюмени до Красноярска. Этот решил бороться.

И тут же выяснил, что новым, молодым и энергичным губернатором множество людей недовольно. И главный среди них, самый старший по чину - горный начальник Алтайского округа - Александр Ермолаевич Фрезе.

К чести Петра, кстати сказать, когда речь зашла о его отце, Томский горный исправник отчаянно покраснел.

Так вот. Пока я занят был своими, сугубо административными делами, пока путешествовал по Чуйской степи, Фрезе-старший меня просто недолюбливал. Я его не трогал, и он задевать меня опасался. Но надо же такому случиться, что практически на пустом месте, этот наглый выскочка - это про меня, если что - вторгается в вотчину горных инженеров. Те, едрешкин корень, ежегодно экспедиции по поиску новых месторождений из бюджета АГО финансируют, и ничего путнего за последние двадцать лет не нашли. А я, не тратя ни копейки, устраиваю аукцион и продаю концессии на двести тысяч! Двенадцать, а учитывая Судженские угольные и Ампалыкские железорудные - четырнадцать месторождений!