Поводырь - 4 - Андрей Дай

Оба острога на моих рудниках - что вот этот, угольный - Анжерский, что железнорудный, на речке Железянке - это попытка дать каторжникам шанс. Помню, как мы спорили с Нестеровским, как подсчитывали - во сколько этот мой идеализм обойдется. Тогда я все-таки сумел старого судью убедить, и все заключенные, выполняющие норму добычи, должны были получать небольшое, но жалование. Ну и конечно, все обеспечение продуктами питания, рабочей одеждой и инструментами тоже ложилось тяжким грузом на нашу казну. Отбывший, честно отработавший в моих шахтах свой срок, получал возможность выйти за ворота острога не только свободным, но и имеющим вполне приличные деньги. Подразумевалось, что тратить-то зекам заработанное - негде.

Но теперь вот выясняется, что моя идея не сработала. И по моему, тому могло быть два объяснения. Либо закон уголовной стаи преобладает над стремлением заработать, либо средства, ежемесячно выделяемые на жалование каторжных рабочих, кто-то нагло складывает в свой карман. И чтобы не краснеть потом перед Петром Даниловичем, мне нужно было всего лишь разобраться с ситуацией и принять меры.

Славно было бы отправить сюда Варешку, а неделю спустя вдумчиво изучить отчет - кто, сколько и куда дел. А потом выписать приказ на арест и препровождение в тюремный замок. Только - фигвам - индейская национальная изба, как говаривал коренной житель деревни Простоквашино, охотничий пес Шарик. Понятия не имею, где именно скрывается господин Пестянов, да и приказы мои больше силы никакой не имеют. Благо хоть я все еще владелец половины, так сказать, акций "Томскуголь". И по уставу нашего с Петром Даниловичем товарищества на вере, имею право "проводить ревизии лично, или перепоручать сие назначенным людям". И раз бывший губернатор, Герман Густавович Лерхе, теперь в неизвестном любопытным жандармам месте, значит, придется назначать людя, едрешкин корень!

Судженка скоро станет селом - нижние, лиственничные, не менее чем в два обхвата, бревна рубленой церкви даже из-под снега видно. И прямо рядом, так сказать, прямо на главной площади населенного пункта - усадьба, специально выстроенная для дежуривших в деревне казаков. Что бы мы ни делали, какой бы шанс на исправление уголовникам не давали, а они, как тот волк - все в лес смотрят. А кто лучше других каторжников по окрестным буеракам отыщет, как не местные же жители?

Ну, и кроме того, кто-то же должен был оказывать силовую поддержку властным структурам в новом Судженско-Троицко-Тундальском промышленном районе. И горному приставу, и правлению. Не дружину же мне личную создавать! Хотя - каюсь. Была такая мысль. Пара сотен хорошо вооруженных... гм... сотрудников собственной службы безопасности отличный аргумент... в некоторых спорах.

Управляющим отдельной командой Суходольский назначил сотника, командующего шестой сотней полка, Степана Никифоровича Глубокого. Отрекомендовал этого пятидесятилетнего матерого казака, как человека вдумчивого, не склонного сначала головы рубить, а разбираться после. Но жесткого. По словам Безсонова, так и вовсе - жестокого. В сотне у него был идеальный порядок и дисциплина. Но молодые под его начало идти не стремились - мог, если урон казачьей чести и традициям углядит, и плетями приказать выпороть.

А уж въедливый - ужас. Когда сотню свою в промрайон уводил, целый караван припасами нагрузил. И возражения, что, дескать, не на войну собирается, и всегда можно в Томск гонцов послать, не слушал. Одних патронов к спенсеркам чуть не треть от всего запаса забрал. Еще и скалился - вам-то они зачем? В кого вы тут стрелять собрались? А у меня там одних душегубов - полк! Может быть поэтому, об удачных побегах из шахтных острогов я и слыхом не слыхивал.

В местной, Судженской заставе главным был урядник Колоткин - седой, невысокий и кривоногий, с какими-то подозрительно грустными глазами. Я моих спутников успел заранее предупредить, что нужно говорить: дескать, ревизора из губернии сопровождают. Так что, убедившись, что прибыли мы не по его душу, успокоился и разместил на постой. Мне даже, как представителю каких-никаких, а властей, даже отдельную коморку выделил. Чему я, кстати, был очень рад. Не все, что я делаю, терпит чужие глаза.

Пока топили баню, я достал чистый лист бумаги и перо с чернильницей. И быстренько, пока кто-нибудь любопытный не сунулся, выписал сам себе грозную бумагу. Свидетельство, что господин Шмидт, Генрих Густавович, назначается ревизором, и что всем управляющим и приказчикам компаний "Томскуголь" и "ТЖЗ" требуется оказывать подателю сего всяческое содействие. Ну и конечно, под страхом увольнения - не препятствовать деятельности господина Шмидта. Честное слово, усилием воли заставил руку остановиться, когда она уже начала выводить вместо "господина" - "лейтенанта".

Объяснил Герочке причину веселья, помахал бумагой, чтоб чернила подсохли, сложил вчетверо и прибрал в серый конверт без подписи. Который, тем не менее, прятать не стал. Оставил на столе. Пусть особо любопытные удостоверятся, что личность я важная, и где-то даже опасная.

Потом достал ножнички и подровнял отросшую до состояния "борода куцая" щетину на подбородке. Светлую, кстати, почти рыжую - к вящему нашему с Германом удивлению. Толи мороз на волосы так влияет, толи есть-таки в роду у Лерхе истинные, едрешкин корень, арийцы или белокурые бестии.

В сумерках уже, после бани и раннего ужина, накинул полушубок на нейтральный, достойный любого господина со средним доходом, костюм, сунул в карман револьвер и отправился гулять по обеим двум улицам рабочего поселка. И снова обратил внимание на контраст - белая дорога с темными, на закате так и вообще чуть ли не черными, обочинами. Специально остановился, ткнул ногой в сугроб. Интересно стало - весь ли снег испачкан угольной пылью? Оказалось - нет. Слоями. Поверх свежего, только нападавшего - траурная ниточка отложений человеческой деятельности.

Задумался об экологии. Мысли плавно переползли с угольной пыли на снегу, на отходы железоделательного производства. Припомнились Новокузнецкие удушающие ветра в оставленном в том, прошлом моем, мире. Пришлось морщить лоб в попытках восстановить в памяти планы Троицкого и Тундальского заводов. Предусмотрены там какие-нибудь очистные сооружения или все-таки нет? Печально будет, если нет. Не хотелось бы оставлять потомкам в наследство лунный пейзаж на месте девственной природы.

Не заметил как, добрел до двух, стоящих рядом, стена к стене, приземистых строений с пестрыми вывесками. На одной из них значилось: "Судженская лавка шахтуправления". Другая, рядом, сообщала, что торговлю ведет томский купец третьей гильдии И. И. Тихонов.

Зашел к купцу. Просто, ради любопытства. Цены сравнить. Так-то, по большому счету, и сам поселок, и земля под ним и шахтами, была нами с Нестеровским арендована у Империи, и окажись торговец слишком жадным, можно было бы и прекратить это безобразие. На счастье для Тихонова, слишком уж больших, по сравнению с губернской столицей, наценок я не обнаружил. Удивился даже, что несмотря на это в лавке было малолюдно.

А вот возле широких дверей в лавку шахтуправления, собралась небольшая демонстрация, состоящая большей частью из женщин. Наверняка - жен шахтеров. Тем больше удивляла пара верховых казаков, замерших шагах в десяти от лавки.

- Что здесь происходит? - строго, словно начальник у подчиненных, спросил я у кавалеристов. - Я ревизор Шмидт!

Гоголь был не совсем прав. Никаким особенным, прямо-таки - волшебным, как Николай Васильевич утверждал, действием слово "ревизор" не обладало. Сибиряки сейчас вообще гораздо спокойнее и увереннее в себе, чем полторы сотни лет вперед. Подумаешь, к пятидесяти другим напастям добавится еще какой-то... назойливый господин! Так ведь - дальше Сибири не сошлют! Некуда дальше-то!

Немецкая фамилия, в этом отношении, куда лучшее действие отказывает. В головах нынешнего населения Империи укоренилась стойкая ассоциация - немец, значит - начальник. В столицах, на жестких лавках университетских аудиторий, еще можно было найти бледного, полуголодного студента с нерусской фамилией. А уже за первыми заставами - живут и благоденствуют целые династии иноземцев всевозможного происхождения. Не зря же кто-то из великих, как бы не фельдмаршал Суворов, просил Екатерину сделать его немцем.

Отсюда - мой выбор имени при создании образа ревизора. Шмидт - это в Сибири звучит гордо! Многозначительно! Веско. Не то, что какой-нибудь Носкович, или, не дай Бог лошадиную фамилию - Овсов.

- Бабы бузят, ваше благородие, - доложил мне один из казаков.

- Это я и сам вижу, - раздраженно дернул я плечом. - В чем причина?

- Так они хлебушка хочут, а в лавке одно винище хлебное, вашбродь. Тихонов-то - крохобор - за шахтные чеки не торгует. Говорит - бумажки энти в банке не имут.

- Чеки? Что еще за чеки?

- Дык известно какие, ваше благородие. Которые здеся заместо денег артельным дают. Управляющий-то, господин Фитюшин, сказывает будто в Томске, в главной конторе, их можно обратно на рубли поменять. Только, кто ж туда поедет? Кушать-то здеся хочется. Вот бабы и бузят, чтоб в лавку продукты возили, а не водку. Да вы, вашбродь, не сумневайтесь. Оне сейчас распалятся, да к управе пойдут. А тут уж и мы с нагайками. Парочку горячих приложим, оне и разбегутся.