Быть может… - Вера Заведеева

– Ты адрес-то мне дашь? Тоже напишу хоть на праздник на какой, – смущенно попросил Николай Яковлевич. – Я их уж лет тридцать не видал. Как уехали из Нового Белокатая насовсем, так и след простыл.

– Конечно, дам, – лукаво улыбнулась Варвара. – Пиши, пиши, она-то, поди, рада будет…

«Ну что тут раздумывать, – уговаривал себя Николай Яковлевич, – когда еще доведется повидаться-то. Годы-то наши немалые. Заеду к ним, пожалуй, на денек и двинусь дальше к тетке».

Челябинск после войны сильно разросся. Пригородный поселок Першино, где жили Поповы, оказался зажатым между старым городом и соцгородом, построенным в сороковые годы для рабочих металлургического завода. Вот и нужная ему улица с одноэтажными типовыми «финскими» домиками вперемежку с разномастными постройками со странным для холодного Урала названием: Кавказская. Каменный белый дом с палисадником на две половины. Глухие ворота с врезанной в них калиткой, закрытой на щеколду. Николай Яковлевич нерешительно постучался. В ответ – ни звука. Внезапно калитка открылась.

– Кого вам? – сурово спросила пожилая грузная женщина в платке и галошах.

– Я вот тут по адресу… – засуетился Николай Яковлевич, – Поповых ищу… Василья Ивановича… Земляков из Нового Белокатая…

– Мы… Поповы… – выдохнула женщина, – а ты… не признаю что-то…

– Николай я, Колька-гармонист, помните меня… Кия?

– Ох, – всплеснула руками женщина, застеснявшись своего вида, – вот, в стайке убиралась… Ты в дом-то проходи, я сейчас…

Николай Яковлевич прошел через сени, разделявшие застекленную веранду, в дом. Справа кухня с печкой, слева прихожая, прямо – проходная комнатка с маленькой боковушкой без окон, дальше «зал» со смежной бывшей «девичьей».

– Где ж дружок-то мой Вася? Как он – жив, здоров?

– Дак нету Васи-то… Помер он полтора года назад, осенью. Тепло еще было… Болел долго, последний-то год все больше лежал. Лет шестнадцать назад простудился сильно: пошел поросенка забить после работы, а хозяин вместо денег иль мяса-сала самогонкой заплатил, да они ее тут же с ним и выхлестали. Василий-то голодный был целый день… До дома-то кое-как добрел, да под воротами и упал… Снегом быстро замело… Не видно его… Под утро уж я его нашла… Крупозное воспаление легких… Чуть не помер тогда. Выходили все ж. Курить махорку запретили врачи. Он уж и не курил больше, а все ж астма-то привязалась. Кашлял так, что все нутро выворачивало, и задыхался. Здоровье-то еще в войну, в трудлагере, подорвал. Да всю жизнь робил так тяжело… Врачи-то еще за год до его смерти сказали, что ему недели жить осталось. Съехались дети и внуки, а Вася-то посмеивается: «Что, хоронить меня приехали? А я вот раздумал помирать! Еще маленько поживу!». Дети-то так радовались, что повидаться довелось. А хоронили уж через год.

– Вот не знал-то… – растерялся гость.

– Что ж теперь, все там будем, когда-никогда. Ты садись, я счас на стол соберу… Ребята мои все по своим хатам, которые здесь, в Челябинске, которые разъехались… Одна теперь осталась. Вот квартирантку пустила, чтобы не так боязно было одной-то в доме. Она скоро придет с работы, хорошая женщина. А, может, кто и из наших заглянет. Старший сын в соцгороде живет, здесь у меня поросят держит, так вот приходит их проведать, да мне распоряженья дать, – пошутила хозяйка, накрывая на стол в «зале». – Старшая дочь директором в училище механизации в соцгороде, средняя в Москве, другая на Севере, а младшая тут, в старом городе, живет. Сын младший тоже в городе. Да я уже прабабушка: старшие внуки выросли и своими детьми обзавелись. Тоже далеко живут. А младшие-то прибегают…

– Мама! Что у тебя сенки-то раскрыты?

– Ну вот, легки на помине, – улыбнулась женщина и тотчас обернулась той прежней Кией с лукавыми ямочками на щеках. – Младшая с мужем приехала проведать.

– Да у тебя гости? Здравствуйте, я – Людмила, а это мой муж Виктор. Мама, мы ненадолго, привезли вот тебе кое-что.

– Ладно, садитесь за стол, земляка потчевать будем, вот и вино осталось с праздника.

Понемногу разговорились, вспоминая Новый Белокатай, родню и общих знакомых. Николай Яковлевич рассказывал, как изменилось их село, узнать трудно. Люди тоже стали какие-то другие – не отличишь от городских, не то что раньше: ходили в том, что было, не обращая на это никакого внимания. Дети были – кровь с молоком, а нынешние все больше бледно-зеленые…

Дочка заторопилась домой – дети одни, завтра рабочий день, пора ехать. Николай Яковлевич всполошился:

– Ой, загостился я у вас, мне ведь на поезд бы поспеть…

– Да куда вы поедете на ночь глядя? Переночуете, а завтра утром отправитесь, – хором уговаривали хозяева.

Николай Яковлевич решился: «А, была не была, мы ведь с Кией-то и не поговорили толком». Вскоре пришла квартирантка, посидела с ними за чаем немного и отправилась к себе. Пора было укладываться на ночь. Кия постелила ему в проходной комнатке, а сама ушла в боковушку. Николай Яковлевич долго ворочался и никак не мог уснуть.

– Кия, – позвал он тихонько, – ты не спишь?

– Нет, – прошептала хозяйка, нету сна ни в одном глазу.

– А помнишь, как мы тогда на Варварином сеновале? Лежали с тобой рядышком и боялись дышать. Глупой я был, мальчишка совсем, не смел даже дотронуться до тебя… А ты домой с Митькой ушла… А потом на Масленице на горке, ты уж за Васей была, помнишь, на санках на меня налетела и кубарем в снег… Тогда-то я не растерялся… Теперь вот опять лежим… в разных комнатах… через пятьдесят шесть-то лет… А я ведь уже тогда сильно любил тебя, Кия, хоть и малой еще был. И всю жизнь тебя помнил… Долго я куролесил после твоей свадьбы – сегодня одна, завтра другая… Потом женился назло всем… А вскоре уехал из села, чтобы сердце себе не рвать. Махал кайлом в Первоуральске. Дети пошли. Свыкся. Хорошо хоть жена покладистая попалась, а все одно меня к тебе ревновала до самой старости. Что ж ты меня не дождалась, Кия? Уломали бы как-нибудь родителей, а нет, так и уехали бы без их благословения куда-нито на стройку. Все бы вместе были…

– Отец сказал: «Замуж» – и все, никаких разговоров. Ты уехал, вернешься, нет ли, кто знает… Может, другая уже на уме… Как отца-то родного ослушаться? Семьища большая, время страшное, того и гляди всех вышлют… Вася-то хоть из нашего села, не чужак какой…

– Как жили-то вы с ним? Ладно ли? Не обижал он тебя? Ведь шибко задиристый был парнишка.

– Всяко жили, время-то какое было! Страсть такая. Пока молодые да бедные были – хорошо, дружно жили. Дети посыпались, как горох: только одного с рук на пол спустишь, а уж тут другой стучится, – тихонько засмеялась она. – Дети-то нас крепко держали. Девятерых родила, почти как мамка, да выжили только шестеро.

– Да, ребята у тебя видные, красивые, все в люди вышли. Такие только от любви получаются.

– Наверное, – застеснялась она. – Дома-то своего долго у нас не было. Сначала у него жили. Потом у дальней родни на заимке скрывались, когда Вася с комбедчиком подрался. Ты, наверное, это помнишь. Хорошо, Митька ночью прибежал сказать, что за Васей утром придут. Запрягли корову, покидали барахлишко и поехали. У меня уже дочка была и второй ходила… Когда затихло все, вернулись. В Ункурде жили сколько-то, в Верхнем Уфалее, в Златоусте, да где только не были… Вася лесником работал, а как забрали его в трудлагерь в войну, так я пошла на его место. Трудно было, конечно. В лесу лихоимцев полно стало, а у меня защитников – только старая берданка да два волкодава. Сколь мужиков-то война забрала, в колхозе одни бабы да ребятишки ворочали. Тогда эвакуированных из Ленинграда ко всем подселяли. Свои ребята не доедали, а что поделаешь, ведь кусок-то в горло не полезет, когда рядом с тобой голодный человек, хоть и чужой.

– Мне тоже досталось. Работал на шахте, там все на соплях держалось, авария за аварией. Чуть что – орут: «Вредительство!». Сколь людей-то сгубили понапрасну. На смену идешь, а вернешься ли домой, не знаешь… Домишко был засыпной, холодный, с земляным полом, потом уж, после войны, построились. На фронт не взяли. Я уже тогда на заводе танки делал. В цеху всю войну и спали. Жена почтальонкой работала… дети маленькие… хлеба, молока не достанешь, огород только и спасал. Думали, после полегчает, так голод разразился в сорок шестом… Ничего, выдюжили… Меня как в петлю-то бывало потянет от этой жизни, так я баян отцовский (сохранил!) достану, уйду куда подале да и пою, что сам сочиню, а то и пореву в голос под музыку… Которые вот пили до беспамятства, а меня баян спасал… и ты… во сне.

– В Челябинск приехали всем семейством, уж и первая внучка народилась. Жили по квартирам сначала, у родных и знакомых… Вася металлургический комбинат строил. Там и сосланные со всей страны были, и заключенные, и разный деревенский люд – всем одинаково доставалось… Потом сами построились, полегче стало… Вася на бойню пошел работать. Тут недалеко, у Цинкового… Я ходила туда кишки мыть – их вываривала, это и ели. Когда и кости дадут… О мясе нельзя было и подумать: за разделкой туши следили НКВДшники в кожаных регланах. Тут же стояли, расставив ноги, прям как фрицы какие… Дети вырастали и разлетались в разные стороны… Об них душа-то болела сильно…