Анатом - Федерико Андахази

Видя, что здоровье Инес окончательно расстроилось, аббат вспомнил, что некий падуанский хирург чудесным образом спас жизнь одному умирающему, о чем в свое время много говорили. И потому он, не колеблясь, обратился с ходатайством к своему знатному кузену, близкому к Медичи, и тот, не останавливаясь перед затратами, прислал ему тысячу флоринов в качестве гонорара для светила и еще пятьсот на дорогу и другие Непредвиденные расходы.

Открытие

По узким улочкам Падуи мчался всадник. На рыночной площади он опрокинул лоток торговца фруктами —тот даже не успел раскричаться, — и груда апельсинов покатилась вниз по улице. Бока коня лоснились от пота, на губах выступила пена — он мчался галопом с другого конца Эвганских гор. Всадника заметил ворон Леонардино. Он тайно следовал за ним, кружа высоко в небе, еще с тех пор, как тот въехал в древние городские стены через Эвганские ворота и поскакал вдоль набережной Сан-Бенедетто. Когда же всадник оказался на мосту Тади, ворон, словно разгадав его намерения, полетел вперед и уселся на капитель аудитории, в которой его хозяин обычно проводил занятия.

Перед университетскими воротами всадник спешился и быстро зашагал через двор.

— Где мне найти Матео Колона? — спросил он человека, с которым вскоре поравнялся.

Тот оказался деканом, Алессандро де Леньяно.

Посланник коротко объяснил, что прибыл по срочному делу, и после необходимых приветствий немедленно, не вдаваясь в дальнейшие подробности, повторил свой вопрос — не возникало сомнений, что он не уполномочен информировать о цели своего визита никого, кроме самого анатома.

— Мне приказано вручить послание messere Матео Ренальдо Колону, — только и сказал посланник.

Алессандро де Леньяно глубоко возмутило слишком почтительное упоминание о цирюльнике, barbiere, а также намеренное неуважение к его, декана, полномочиям, словно он был простым лакеем, в чьи обязанности входило объявлять Его Высокопреосвященству Матео Колону о вновь прибывших.

Пожалуй, мне следует уведомить вас о том, что в этих стенах распоряжаюсь я.

— А мне, пожалуй, следует уведомить вас о том, кто является отправителем послания, —парировал незнакомец, дерзко позволив себе передразнить собеседника. И показал подпись и печать на обороте письма.

Декану ничего не оставалось, как обещать посланнику вручить письмо анатому, как только тот возвратится из поездки.

Увидев больную, Матео Колон первым делом подумал, что перед ним невероятно красивая женщина, а вслед за тем, что ее болезнь не из обычных. Инес лежала на кровати без сознания, не подавая признаков Жизни. Он осмотрел ее глаза и горло. Ощупал голову и уши. Аббат с недоверчивым любопытством следил за движениями лекаря. Ощупав щиколотки и запястья больной, тот попросил аббата оставить его с «учеником» Бертино наедине с больной. Не без некоторого опасения аббат покинул спальню.

Матео Колон приказал Бертино помочь ему раздеть больную. Пожалуй, никому бы и в голову не пришло, что под этим строгим одеянием скрывается женщина редкой красоты, о чем свидетельствовали рука ученика, дрожавшие, как осиновый лист.

— Похоже, ты никогда не видал обнаженной женщины? — не без лукавства спросил Матео Колон, давая понять, что может нажаловаться на подосланного деканом шпиона.

— Да нет, видал… но не живых… — пробормотал Бертино.

— Так ВОТ, я тебе напоминаю, ты видишь перед собой не женщину, а больную, — произнес анатом, подчеркивая разницу между этими двумя понятиями.

Сказать по правде, Матео Колон также не остался равнодушным к красоте пациентки, но он умел держать себя в руках, ничем не выдавая своего волнения. К тому же он знал, что врачу не следует оставлять без внимания субъективные впечатления, чувствовал, что его замешательство и беспокойство имеют какое-то отношение к болезни этой женщины. Он осмотрел каждую мышцу живота, прислушался к дыханию. Заметив, что Бертино замешкался, он приказал ученику быстрее снять с больной оставшуюся одежду. Но только анатом собрался сосчитать пульс, как услышал испуганный крик Бертино:

— Это мужчина! Мужчина! — вопил ученик, осеняя себя крестным знамением и призывая на помощь всех святых. — Господи, спаси и сохрани! — молил он, скорчившись от ужаса.

Матео Колон решил, что Бертино совсем рехнулся. Маэстро распрямился и начал успокаивать ученика, как вдруг с изумлением заметил между ног больной самый настоящий крепкий крошечный член.

Анатом приказал ученику прекратить орать. Сделанное ими открытие, вне всякого сомнения, угрожало жизни больной — которая и так еле теплилась. Матео Колон сразу вспомнил, как пятнадцать лет назад на костре сожгли мужчину, который, пользуясь тем, что был похож на женщину, занимался проституцией. Однако анатомия Инес де Торремолинос была совершенно женской, а три рожденные ею дочери являли собой неопровержимое доказательство не менее женской физиологии. И тем не менее, крохотный орган торчал под носом у оторопевших эскулапов, глаза которых сделались круглыми и блестящими, как две пары золотых флоринов.

Лучше всего подходила к случаю гипотеза о гермафродитизме. В древних арабских и египетских летописях не раз упоминалось о существах с признаками как мужского, так и женского пола. Сам анатом однажды сумел подтвердить наличие гермафродитизма на собаке. Однако последняя догадка также противоречила фактам: как отмечалось во всех медицинских трудах, гермафродитов отличала полная атрофия как мужских, так и женских органов, откуда проистекала полная невозможность размножения. Не говоря уже о том, что Инес де Торремолинос произвела па свет трех дочерей, крошечный орган, находившийся у них перед глазами, был вовсе не атрофированным, а напротив — возбужденным, пульсирующим и влажным.

Чисто интуитивно анатом взял безымянный орган большим и указательным пальцами одной руки, а указательным пальцем другой начал слегка поглаживать маленькую «головку», красную и возбужденную. Тело больной, до тех пор совершенно расслабленное, непроизвольно напряглось, тогда как орган слегка увеличился в размере и стал ритмично сокращаться.

— Он шевелится! — завопил Бертино. — Молчи! Или ты хочешь, чтобы пришел аббат?

Пальцы Матео Колона скользили по странной выпуклости, словно добывали трением огонь. Вскоре анатому и впрямь удалось высечь искру: по телу больной пробежала дрожь, бедра приподнялись, туловище выгнулось, подобно арке, опираясь на ступни и затылок. Стан И нес заколебался, подчиняясь ритму пальцев анатома. Дыхание участилось, сердце бешено колотилось, кожа блестела от пота —под руками анатома тело Инес явило все болезненные симптомы, терзавшие ее по ночам. Хотя больная по-прежнему лежала без чувств, сеанс, казалось, не причинял ей страданий. Она шумно и тяжело дышала. Безжизненное выражение лица сменилось похотливой гримасой. Между полураскрытых губ виднелся трепещущий язык.

Бертино перекрестился. Он никак не мог понять, что происходит: то ли его учитель изгоняет нечистую силу, то ли, напротив, вселяет дьявола в тело Инес. Он чуть не упал в обморок, когда больная открыла глаза, осмотрелась и в полном сознании предалась дьявольской церемонии анатома. Ее соски набухли и затвердели, и вот уже она сама принялась мять их пальцами, не отрывая от незнакомца похотливого взгляда и бормоча непонятные слова.

Казалось, агония Инес сменилась исступлением страсти — frenesi veneris. Пребывая в полном сознании — если позволительно так выразиться, — она откинулась на подушку, лежавшую в изголовье грубой кровати.

Несмотря на стоны, конвульсии и укоризненные «как-вы-смеете», Инес не противилась анатому.

— Как вы смеете? — шептала она и проводила языком по соскам. — Я целомудренная женщина, — и увлажняла пальцы губами.

— Ах, как вы смеете? — вздыхала она и шире раздвигала ноги. — Я мать трех дочерей, — и продолжала теребить соски. Да как вы смеете? — молила она и не сопротивлялась.

Задача анатома была не из легких: с одной стороны, не поддаться заразительному возбуждению больной, с другой — не позволять этому возбуждению угаснуть. Вдобавок Бертино, не перестававший креститься, непрерывно задавал вопросы, вскрикивал и даже позволил себе предостеречь учителя:

— Вы совершаете кощунство, святотатство!

— Закрой-ка рот и подержи руки.

Бертино, впавший в помрачение рассудка, подчинился.

— Да не мои, идиот, а больной!

— Как вы смеете? — шептала Инее. — Ведь я вдова, — и раскачивала бедрами в такт движения руки анатома.

— Как вы смеете? — всхлипывала она. —Вы — мужчины, а я — бедная беззащитная женщина, — и тянула руку к чреслам ученика, напрасно взывавшего к небесам: член Бертино понемногу затвердевал, что гарантировало анатому его молчание.