Милый, не спеши! - Гунар Цирулис

— Разрешите курить? — небрежно спросил он у Ратынь.

По всем классическим канонам криминалистики предлагать в решающий момент сигарету является прерогативой следователя — чтобы тем облегчить задержанному признание. Но на сей раз беседа грозила направиться по другому руслу. Это подтвердили первые же слова Силиня:

— Снова попался на пустяке. Янис, Янис, и когда ты, наконец, поумнеешь?

— Что же я могу поделать, если меня после третьей рюмки черт начинает так дергать, что хочешь не хочешь принимаешь еще три, а тогда я уже себе не хозяин, вы же знаете… — Чувствовалось, что из разговорчивого парня не придется выжимать ответы, как последнюю каплю из сухой губки.

— Знаю, только на этот раз твой любимый номер не пройдет. Кирсис, мол, накрылся на крыше и ничего не помнит. Лучше и не пробуй начинать старую песенку.

— Жаль, — не смутился Кирсис. — Но под газом я все же был, не скрываю, хотя и понимаю, что за это могу лишиться шоферских прав.

— После такого предисловия мне, видно, следует поверить, что и продолжение будет столь же откровенным, — усмехнулся Силинь. — Намотай на ус, Малый Янис, мы о тебе знаем столько же, сколько ты сам.

— Если от Вайвара — тогда сдаюсь. Третий Янис ведь был трезвым, сосал только дрянные зеленые леденцы. Угадал?

Я ожидал в ответ традиционного «Здесь вопросы задаем мы», однако тут же выяснилось, что во власти штампов находятся не милицейские работники, а их бытописатели.

— Совершенно верно, — подтвердил Силинь. — Один-ноль в твою пользу.

— Тогда он, наверное, рассказал и о том, что меня так и тянуло к девчонкам. Что делать, если у меня такой темперамент? Я вот уже говорил той дамочке, — кивнул Кирсис в сторону Ратынь, — что в такие моменты я хоть милицейскую машину вскрою…

— А пришел в себя ты только тогда, когда в лесу наткнулся на Лубиетиса… Читал, читал. Странное совпадение, и выгодное к тому же. Вместе начинали вечер и вместе закончили. В точности как новобрачные в медовый месяц. — Дальше Силинь шутить не стал. — Беда только в том, что Янис Лубиетис ничего такого не припоминает. Можешь ознакомиться с его показаниями: без задних ног спал в своей берлоге и ни друзей, ни недругов не встречал.

— Верю вам на слово, зачем ворошить бумажки, мы же с вами не первый день знакомы, — старался Кирсис выиграть время, чтобы разгадать тактику собутыльника. — Раз он говорит, значит, так оно и было. Я, как только что признался, был в лежку, а чего только не примерещится с пьяных глаз…

— Не крути, а скажи коротко и ясно: почему ты любой ценой хочешь доказать, что ночью ни на миг не оставался один? Не потому ли, что не можешь поручиться за свой прославленный темперамент?

— Ну, если уж честь по чести… Все равно за эту машину придется пострадать годик-другой, нам, у кого срок уже был, условное наказание вроде бы не грозит… О чем договорились Лубиетис с Вайваром, мне при всем желании никак не вспомнить. Я залез в машину, чтобы ехать к дамам! И ничего в ней не тронул! Хватит с меня и статьи за угон.

— Стоп, стоп! — поднял руку Силинь, словно регулируя слишком стремительный поток слов. — Говоришь так, словно за рулем сидел кто-то другой. Давай сперва выясним один вопрос: почему ты не остановился, когда за вами погналась автоинспекция?

— Впервые слышу! — Кирсис врал мастерски, однако следующими словами сам же вырыл себе яму. — Что же она не включала ни сирены, ни мигалки на крыше? Я как поехал, так и жал до самого конца.

— Почему остановился в лесу?

— Кончился бензин. Не бросать же такую славную машину на дороге, еще украдут. — В глазах Кирсиса я прочитал, что шутка эта ему самому понравилась. — Оставил Третьего Яниса сторожить, а сам…

— Пошел к девочкам, слышали. И сколько можно повторять одно и то же? — потерял терпение Силинь. — Вот приди только еще раз ко мне, чтобы помогли устроиться на работу — я тебе покажу! Мне и так стыдно книжникам в глаза глядеть…

— Гражданин начальник, разве же я в рабочее время? — оправдываясь, заявил Кирсис. — Да и сегодня накрутил бы свои тонно-километры, если бы не ваше дружеское приглашение. Да я ночь напролет стану работать, только бы дать план…

— Ночью ты сумеешь поразмыслить над своими делами и освежить память, советую от души, — и Силинь встал. — Хочешь что-нибудь добавить к своим показаниям?

На прощание Кирсис изобразил человека, погрузившегося в мучительные раздумья и почти готового оказать своему доброжелателю ожидаемую услугу. Потом вздохнул, печально покачал головой и тоже поднялся на ноги.

— Все они актеры, не только твой Большой Янис, — сказал Силинь следователю после того, как Кирсиса увели. — Знаешь, что меня беспокоит? Как Кирсис почуял, что следует любыми средствами открутиться от происшествия на лесной полянке?

— Очень просто. Он сам в нем участвовал.

— Допустим. А как ты объяснишь историю с фарами? — Силинь повернулся ко мне. — Вы, наверное, еще не слышали. Наши эксперты уверяют, что фары разбиты не камнем, а пулями. Из пистолета «парабеллум», это старая модель военных лет. И со снайперской точностью: ни одна пуля не прошла мимо. — Он снова обратился к Ратынь: — Как угодно, но представить себе Кирсиса с оружием я не могу. Это не в его характере.

— Если уж говорить о характере, то права я, — не согласилась она. — Все указывает на Кирсиса. Ты ведь не забыл, за что его осудили в первый раз?

В отличие от Силиня, Байба Ратынь уже на этой стадии расследования имела свое представление о ходе событий и держалась за него с женским упрямством, истолковывая все полученные материалы именно под таким углом зрения. Так решил я тогда с типично мужской ограниченностью. И попытку Силиня оспорить ее аргументы счел безнадежной.

— Был бы я судьей — я бы их обоих посадил, — повернулся Силинь ко мне, — вместе со шлюхой, которую он избил. Просто трагикомедия в итальянском вкусе. Хотел подпоить новую приятельницу, да нашла коса на камень. Когда он проспался, то оказался обобранным дочиста, так что ему пришлось выбить даме четыре зуба, чтобы получить назад свои золотые часы.

Ратынь не ожидала такого наплыва воспоминаний. Ей хотелось поскорее возвратиться к действительности.

— Ты думаешь, он и Вайвар виделись еще раз?

— Если бы я это знал, мы сделали бы большой шаг вперед.

— Что за Вайвар, о ком речь? — спросил я. — О неуловимом сержанте?

— О ее брате Ярайсе.

Ярайс был на три года моложе и на целую голову выше Аспы. Только на этом и держалось чувство превосходства, необходимое ему, чтобы компенсировать неизбежную зависть: сестра играючи достигала всего, о чем он мечтал и чего ему приходилось добиваться в поте лица. Она почти не занималась — но приносила хорошие отметки; закончив школу, получила рекомендацию в университет; без сожаления отвернулась от него — и устроилась в автоинспекцию, хотя в машинах разбиралась куда хуже брата. А главное — Аспа стала независимой от родителей и сама присылала им подарки в государственные и семейные праздники. Ярайсу, напротив, все еще приходилось выпрашивать у матери рубль на кино и часами доказывать, что в джинсах местного производства являться на школьные вечера неприлично.

Отец хорошо помнил свою молодость, сочувствовал сыну и по возможности поддерживал его — когда мог сделать это без ведома жены. В потомке Петер Вайвар узнавал самого себя — такое же абсолютное отсутствие честолюбия. Жаль только, что Ярайс при этом отнюдь не был мечтателем. Однако с годами безразличие заполнит какая-то цель, у него появится свое рыбоводство — интерес, без которого и жить не стоит.

С дочерьми проще. Рано или поздно они выходят замуж. Хорошими женами и матерями становятся те из них, у которых нет других четко выраженных интересов. Для сыновей таким спасательным кругом является военная служба, которую один считает лучшей школой мужской закалки, другие — чем-то вроде исправительного заведения для сбившихся с пути истинного и пугалом для молодых людей, не желающих учиться в институте. В семье Вайваров ее считали обязательной составной частью мужской биографии. Так что несогласие возникало лишь при обсуждении вопроса, как использовать время между школьным выпуском и осенним призывом.

— Пусть отдохнет, — Так, естественно, рассуждала мать, желавшая подольше удержать в лоне семьи хотя бы одного ребенка.

— От безделья? — возразил отец. — Пусть повидает мир, пусть привыкает жить среди людей, сам заботится о себе. Здесь он все время проболтается с удочкой у озера, а в доме моего брата, возможно, возьмет в руки лопату или тяпку и почувствует, что такое труд.

Это Ярайс понял быстро. И пришел к выводу, что садоводство — дело хотя и не слишком утомительное, но не для него. Если уж приходится работать, то так, чтобы видеть результаты своего труда сейчас, а не месяцы спустя, когда что-то там взойдет, зазеленеет, покраснеет и принесет плоды. Плевать он хотел на клубничное варенье, которое тетка обещает присылать ему в армию. Пускай сама гнет спину, если это доставляет ей такое удовольствие.