Я стройнее тебя! - Кит Рид

— Нет, религия, — говорит Дарва. — Просто в ней нет бога.

— Но это же безумие.

— Нет. — Послушница изо всех сил морщит открытый лоб, пытаясь сообразить, как же это объяснить. — Ведь невозможно доказать существование Бога, по крайней мере, никто не может быть в этом полностью уверен, понимаешь?

Энни качает головой.

— То есть, я хочу сказать, видел ли кто-нибудь Бога? Я имею в виду, видел ли его в последнее время кто-нибудь из наших знакомых?

— Не слышала о таком.

— Вот именно. О Боге мы знать не можем, но есть некоторые вещи, которые нам известны, и вот ими мы здесь и занимаемся. — Дарва делает размашистый жест. — Вот это — одна из них.

— Эта тюрьма?

— Твое тело. Оно есть храм.

Энни рассматривает мелкий ажурный узор из вен, пульсирующих под бледной кожей на щеках Дарвы, и рисунок, образованный расширенными порами вокруг ее носа. Энни поднимает голову. Да.

Дарва улавливает первый намек на согласие.

— Так вот, Бога мы найти не можем, но твое тело — храм…

— И что?

— Ergo voila, что и требовалось доказать, — торжествует сестра. — Все это. Вот это место. Мы с тобой здесь сидим, это и есть новая религия.

— Сидеть и толстеть?

— Стать прекрасной.

Невероятно. Энни Аберкромби, сидя напротив приставленной ее откармливать сестры, кивает.

— То есть это путь.

— Вот именно. Это стезя. — Впервые за сегодняшний день Дарва успокаивается. Пациентка почти на ее стороне. — Понимаешь, если помнить о нашем месте в мире и о расположении нашего мира во вселенной, то полагаться на Бога крайне ненадежно. Так почему бы нам не заняться тем, что мы видим и о чем мы уже знаем? Почему бы нам не посвятить себя тому, чем мы можем управлять?

Ошеломленная созвучием сказанного со своими собственными мыслями, Энни шепчет:

— Нашим телам.

— Да, в большой степени.

Энни улыбается. Да — именно управлять! Она говорит:

— Теперь ты понимаешь меня, — и отталкивает ложку.

Но вместо того чтобы кивнуть в знак согласия, Дарва качает головой.

— Не телам, — медленно произносит она.

— М-м… душам?

— Облику наших тел, — ликующе договаривает Дарва, и когда у Энни от удивления открывается рот, она отправляет туда полную ложку. Теперь она уверенно придвигается поближе, чтобы погладить по горлу эту упрямую тощую девочку, поскольку теперь, когда, благодаря ее усилиям, пациентка сделала такой важный шаг на пути к спасению, она не сомневается, что заставит ее проглотить пищу.

Вдыхая ароматы, Энни дрожит от возбуждения и омерзения, а потом, не в силах удержаться, разом проглатывает все макароны, позволяет им попасть в свое тело. Преданная Дарва ставит на поднос крышку, с торжествующей улыбкой вытирает руки о свое бурое одеяние и выходит из палаты.

«О боже, о боже! Что же мне делать?»

Оставшись одна, страдая от боли и неловкости, Энни пытается выбраться из кресла-каталки, но Дарва от восторга забыла отстегнуть ремни. Ей не встать, а это значит, что она не может пойти в туалет и вызвать рвоту или начать бегать на месте, чтобы сжечь калории. Так что сейчас она попалась: опьяневшая от непривычной пищи, она здесь совершенно беспомощна. Что с ней пытаются сделать Преданные Сестры? Прикончить ее, что ли? Вот именно, прикончить.

Калории наступают на нее. Они бушуют внутри ее тела, не дают сосредоточиться и грозят лишить ее всякой власти над собой. Слезы сами наворачиваются на глаза, но даже в этой западне Энни Аберкромби не сдается. Она выберется отсюда, обязательно выберется! Но как?

Глава 7

Запись в дневнике. Сильфания

Происходит что-то странное.

Дорога на небеса здесь начинается с пыток. В пять часов — овсянка, и если возьмешь добавки, то они умножат вес добавки на три и все эти унции вычтут из твоей обеденной порции; жалко смотреть на меня, взрослого мужчину, тайком таскающего еду. Все здесь должно способствовать искуплению грехов, как будто страдания облагораживают. После еды ты чистишь зубы, но зубная паста должна быть такой, чтобы ты не мог ее съесть. Вымой за собой посуду, почисти ее песочком, потом пробеги милю по беговой дорожке, а затем в семь утра ты пойдешь на проповедь, после которой будут занятия степ-аэробикой, полчаса бега на месте и групповая психотерапия, а затем тебя отправляют работать. На ланч — батончики «Молоко тигра»[21], в них добавлен разработанный Преподобным особый «растительный состав», без которого все наши лишения ничего бы нам не дали. Не знаю, что это за волшебный препарат с засекреченным рецептом, но платить за него приходится бешеные бабки, и в итоге ты мучаешься от сильнейшего голода. И вот это вопрос номер один. Почему ты чувствуешь такой сильный голод?

В то же самое время фавориты Преподобного нежатся в клубе, попивают «Май-тай»[22] и едят салаты с омарами; они готовятся к очередной рекламно-миссионерской телепрограмме, намазывая друг другу широчайшие мышцы и трицепсы кремом, чтобы выигрышно смотреться в кадре. Избранные надевают трусики танга и ежедневно вышагивают перед цифровыми камерами, а я в это время тяну лямку на силосной башне или вкалываю в ангаре, где при сорокаградусной жаре обрабатываются травы, а потом иду есть специальный диетический обед, от которого и кролика бы стошнило.

Не буду утомлять вас подробностями наших ежедневных унижений — ты стоишь голышом перед огромным зеркалом, помощник Преподобного водит линейкой по твоей спине, когда ты встаешь на весы, а всех остальных тут же построили в шеренгу, чтобы они на это смотрели. Но зачем нужно нас так унижать? Это вопрос номер два. Когда я спросил об этом, врач ответил:

— Это же часть программы, ты собираешься в нее вписаться, или как?

И после этого он пихнул меня обратно в строй.

Мы должны вести дневник питания, где нужно записывать все, что ты планировал съесть, а в соседнем столбике — то, что на самом деле отправил в рот. Естественно, даешь поспешные обещания, которые не можешь выполнить. Затем ты перечисляешь каждую крошку пищи, которую собираешься съесть за неделю, начиная с этой покаянной субботы и до следующей. После этого все рыдают вместе с тобой и обнимают друг друга, но боже упаси сбиться с пути. Да-да, никому нет дела до того, насколько ты, стыдясь за себя, недооценил свои пищевые потребности, они все равно настаивают на выполнении плана, и если это не удалось, то тебе приходится исповедоваться и терпеть публичное порицание.

По воскресеньям нас пытаются воодушевить показом моделей в бикини, как будто и мы когда-нибудь сможем надеть такие треугольнички на веревочках, и как раз тогда, когда ты уже ощущаешь себя человеком второго сорта, они заставляют тебя раздеваться и выставлять на всеобщее обозрение твои гигантские трусы-боксеры и твою дрожащую жирную плоть. Ты не просто унижен, ты раздавлен. Не это ли они имели в виду, когда говорили об умерщвлении плоти? Я не говорю о том, что каждый раз нас обыскивают, проверяя, не спрятали ли мы чего-нибудь на теле, а потом строем отводят в ангар переработки трав, где, под бодрые гимны, мы, порабощенные собственным внешним видом, производим сырье для изобретенного Преподобным зелья.

Они обещали мне счастье, и посмотрите, что вышло.

Я похудел, но какой ценой? И как получается, что я завис в этом ржавом фургоне, а Найджел стремительно взлетает вверх, в клуб, где вовсю резвятся избранные, которые черт знает что там для нас придумывают?

Еще одна деталь. Почему, приходя нас осматривать раз в неделю, Преподобный Эрл смотрит на меня так, как на сплюнутый под ноги сгусток мокроты, о котором он уже забыл? Нас учат, что добродетель и самопожертвование будут вознаграждены, но, раз уж худение стало нашей истинной религией, почему такое значение придается внешнему виду? Ведь я же так стараюсь, а? Избранные, самые ценные, взвешиваются и возносятся в Послежирие, и одним прекрасным утром — может, и сегодня, — кому-то из нас достанется этот золотой ключик. Я еще не видел, как это случается, но об этом все знают. Этого может удостоиться стоящий рядом со мной Найджел Питерс, накачавший великолепные мышцы груди. И со мной это тоже может произойти.

Нас построили в столовке, и мы почти не дышим. Когда он заходит, по рядам пробегает волна.

Взгляните, как он осматривает нашу шеренгу, посмотрите на его подтянутое загорелое тело, на струящуюся шелковую рубашку и белые теннисные шорты. Преподобный Эрл проповедует совершенство, и сам он совершенен. Как высокомерен его пристальный взгляд, когда он оценивает нас; глаза у него ледяные, волнами струятся золотистые волосы. Он разглядывает нас, отмечая наши успехи. Он что-то шепчет сопровождающей ангелице безупречного вида, одетой в бикини и футболку-сеточку, и она что-то пишет в блокнот.

«Меня, — думаю я. — Мне этого всего больше не вынести. Выберите меня».