Стертый мальчик - Гаррард Конли

мной расстанется. Хлоя так легко не отступит, я никогда не встречал столь оптимистичного человека. Но я не верил, что она останется со мной, что мы будем и дальше встречаться, узнай она о моем изъяне. Едва сознавшись, я тут же перечеркну и без того слабую надежду на нормальную жизнь. Справься я самостоятельно и будь у меня время, я бы сохранил нашу невинность. Если бы мне это удалось, я бы ужился с обманом, считая свои прошлые желания лишь сатанинским искушением. Я бы испытал радость от того, что устоял перед ним, сдержал себя и выбрал жизнь с Хлоей. В то время такой ход мыслей не казался мне эгоистичным.

Теперь мы перешли к молчаливой части нашего разговора. В этой части я обычно злился, потом чувствовал вину, а затем скуку. Однако, несмотря на скуку, меня не оставляло чувство, что Господь хочет, чтобы мы были вместе. Разве могло быть иначе? Разве могла церковь ошибаться? А то, что я чувствовал, было, возможно, побочным проявлением нашей незрелости. Мы должны были перерасти ее, должны были срастись друг с другом, с Господом. Поэтому каждый вечер часами мы молчали в трубку: Хлоя на одном конце, с книжкой или уставившись в телевизор, я на другом с видеоигрой – в ожидании неловких реплик друг друга.

Я отбросил простыни, поднялся и сел посреди спальни, скрестив ноги и зажав телефон между ухом и плечом. Сгоревшие на солнце колени жгло; я чувствовал исходивший от кожи лимонный запах моющих средств. Включив телевизор, взял джойстик от приставки и нажал на кнопку. Зажглось меню, а потом на экране возник высокий мужчина с торчащими в стороны черными волосами. Он стоял посреди леса. На нем была подбитая мехом кожаная куртка; с широкого черного пояса свешивалась длинная цепь. В руках он держал меч, который завораживал меня не столько потому, что был наполовину мечом, наполовину ружьем, сколько потому, что его рукоятка была отделана блестящими серебристыми камнями. Они напоминали мне мамину коллекцию браслетов «Брайтон», которые при любом свете сверкали на ее тонких запястьях и ослепляли своей невероятной красотой.

Смысл игры заключался в передвижении из одного городка в другой в поисках определенных объектов и заданий. Опасности подстерегали на каждом шагу: машин в этом мире почти не было, поэтому приходилось передвигаться пешком, и в самый неожиданный момент экран словно засасывало в воронку, краски леса размывались, и передо мной оказывался враг, обычно какая-нибудь химера, словно соскочившая со страниц средневекового бестиария, некто вроде плюющей зеленой слизью лошади с рычащей львиной головой, ветками вместо рук и собачьими клыками. Победа над врагом приносила не только новое блестящее снаряжение, которое ловко добавлялось на предметную панель, но и полное удовлетворение от достигнутого.

Словно порядок, восстановленный из хаоса. Дух Божий, парящий над водами в «Бытии». Или Творец, пронзающий Левиафана в Книге Иова.

Бывало, я часами неподвижно сидел, уставившись в экран, где в барочном дворце персонаж игры чесал в затылке и стоял в позе контрапост – перенеся вес на одну ногу и чуть задрав бедро; в позе, которую любой сотрудник автосалона счел бы женственной и вызывающей. Я чувствовал, что если шевельнусь, то разрушу чары и снова окажусь в мире, в котором я уже слишком взрослый, чтобы залезать к маме в кровать из страха перед адом.

Когда я достиг половой зрелости и меня все чаще стали одолевать фантазии о мужчинах, я так увлекся видеоиграми, что мог целые выходные провести перед экраном. Несколько раз, когда я больше не мог игнорировать естественные потребности организма, я вставал у изножья кровати и мочился прямо на ковер. Не знаю, входила ли мама в мою комнату, пока я был в школе, но я очень этого хотел. Хотел, чтобы она расшифровала влажные иероглифы, которые я чертил для нее и смысл которых сам не мог понять: иногда я рисовал собственное имя, чаще восьмерку или, в зависимости от угла зрения, знак бесконечности. Чувствуя вину, сразу после школы я пробирался в ванную, доставал чистящие средства и распылял по ковру, чтобы замаскировать запах мочи. Ближе к шестнадцати я перестал так делать, но мне все равно казалось, что я оскверняю наш дом, и иногда я даже фантазировал, будто он горит, а мы стоим снаружи, прижавшись друг к другу, и словно в замедленной съемке наблюдаем, как рушатся стены. Нет, я не считал, что осквернение решит мои проблемы. Просто я хотел донести до родителей что-то, что пожирало меня изнутри, но подобрать слов не мог.

Я отправил персонажа вперед на лесную тропинку. Его шаги звучали так, будто он был в деревянных башмаках. Деревья обступили его, перед ним зияла распахнутая пасть пещеры. Я подвинул героя вперед, к пещере, заставил нагнуться и войти внутрь, совсем позабыв о телефоне, прижатом к плечу. И тут услышал, как Хлоя вздохнула.

– Нужно что-то сделать, – сказала она, – я волнуюсь.

– Гроза скоро закончится, – ответил я.

– Нет, – отрезала она, – я говорю про нас. Мы должны что-то предпринять.

Мы еще не говорили о том, как будем встречаться после того, как уедем в колледж, каким волшебным образом сможем сохранить счастливые отношения на расстоянии. Мы поступили в разные колледжи (правда, в одном штате) и собирались развиваться в совершенно разных направлениях. Это была еще одна проблема, о которой я старался не думать. Хлоя была права. Если мы хотим сохранить отношения, нужно предпринять что-то решительное. Но мы не знали, что именно. Сделать это? Не делать этого? Пожениться? Порвать друг с другом? Вопросы сводили с ума. А еще вставал вопрос с девственностью. Чьей девственностью? Моей? Ее? И если мы собираемся это сделать, то когда?

– Времени на самом деле не существует. Время есть только на земле. На Небесах не будет никакого времени, так что технически мы уже женаты. Технически мы уже занимаемся этим.

– Значит, технически мы уже давно этим занимаемся. В чем тогда проблема?