Колыма - Том Роб Смит

— Зоя…

Раису охватило непреодолимое желание дать этой девочке все, чего она хочет. С другой стороны, она была еще очень молода — ее следовало направлять и поддерживать, и она не имела права выдвигать нелепые требования и ожидать, что они будут выполнены.

— Лев изменился. Давай поговорим с ним сегодня же вечером: ты, я и он.

— Я не хочу разговаривать с ним. Я не хочу его видеть. Я не хочу слышать его голос. Я хочу, чтобы ты оставила его.

— Но, Зоя… я люблю его.

Надежда на лице Зои угасла, сменившись холодностью. Не сказав более ни слова, она сорвалась с места и побежала к главным воротам. Раиса заторопилась следом.

Глядя, как Зоя исчезает за дверями школы, Раиса замедлила шаг: она не собиралась разговаривать с девочкой на глазах у других учеников, и, кроме того, было уже слишком поздно. Зоя будет хранить молчание и не станет ее слушать. Момент был упущен, и Раиса дала ей прямой ответ: «Я люблю его». Девочка встретила ее слова с мрачным стоицизмом, подобно осужденному, выслушивающему смертный приговор, в вынесении которого он и не сомневался. Раиса выругала себя за то, что поспешила с ответом. Она переступила порог школы, не отвечая на приветствия проходивших мимо учеников и преподавателей, думая о мечте Зои — жизни без Льва.

В учительскую она вошла в расстроенных чувствах и обнаружила, что на столе ее ждет бандероль. К нему прилагалось письмо, и она вскрыла конверт: ей предлагалось прочесть содержащийся в бандероли документ всем своим ученикам, во всех классах. Письмо было отправлено из Министерства образования. Разорвав коричневую бумагу, которой была обернута бандероль, она увидела надпись на крышке: «НЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ».

Раиса подняла крышку и вынула из коробки стопку листов с аккуратно отпечатанным на машинке текстом. Как преподаватель истории, она регулярно получала подобные материалы вкупе с указанием ознакомить с ними своих учеников. Раиса прочла сопроводительное письмо и отправила его в мусорную корзину, попутно отметив, что та доверху забита аналогичными посланиями. Очевидно, подобные бандероли разослали всем учителям, и доклад будет прочитан в каждом классе. Раиса и без того уже опаздывала на занятия, поэтому, подхватив коробку, поспешно вышла из учительской.

Войдя в классную комнату, она заметила, что ученики вовсю переговариваются друг с другом, пользуясь ее отсутствием. В классе у нее было около тридцати ребят в возрасте от пятнадцати до шестнадцати лет, большинству из которых она преподавала вот уже три года. Положив пакет на стол, она пояснила, что сегодня зачитает им речь их руководителя Хрущева. После того как стихли аплодисменты, она стала читать доклад вслух:

— Доклад Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева на XX съезде Коммунистической партии Советского Союза 25 февраля 1956 года. Закрытое заседание.

Это был первый съезд после смерти Сталина. Раиса напомнила своим ученикам, что коммунистическая революция грядет во всем мире и что на таких вот заседаниях присутствуют посланцы международных рабочих партий и руководители Советского государства. Внутренне приготовившись около часа зачитывать очередные банальности и хвалебные здравицы, она стала думать о Зое, от всей души надеясь, что сегодняшний день обойдется для девочки без скандалов.

Но очень быстро мысли ее вернулись к тому материалу, который она читала. Это был отнюдь не обычный доклад. Он открывался не перечнем впечатляющих достижений Советской власти. Уже на середине четвертого абзаца листок задрожал в ее руках. Она умолкла, не веря своим глазам. В классе воцарилась мертвая тишина. Дрожащим, срывающимся голосом она продолжила чтение:

— …речь идет о том, как постепенно складывался культ личности Сталина, который превратился на определенном этапе в источник целого ряда крупнейших и весьма тяжелых извращений партийных принципов, партийной демократии, революционной законности[9].

Изумленная, она перевернула несколько следующих страниц, чтобы узнать, неужели и продолжение последует в том же духе, и прочла про себя: «…те отрицательные черты Сталина, которые при Ленине проступали только в зародышевом виде, развились в последние годы в тяжкие злоупотребления властью…»

Во время работы в школе она неуклонно прославляла государство, вкладывая в головы своих учеников мысль о том, что государство всегда поступает справедливо и честно. И если Сталин был повинен в создании собственного культа, то Раиса была его верным орудием. Она оправдывала преподавание подобных фальсификаций тем, что ее ученики должны овладеть языком лести и подхалимажа и словарным запасом славословия государству, чтобы не попасть под подозрение. Взаимоотношения ученика и учителя строились на взаимном доверии. И она считала, что выполняет это условие, пусть и не в ортодоксальном смысле, говоря чистую правду, а преподнося те правильные установки, которые они должны были усвоить. И вот теперь слова доклада выставляли ее обманщицей. Она подняла голову. Ее ученики были слишком растеряны, чтобы немедленно осознать все последствия и сделать выводы. Но вскоре это непременно произойдет. Они поймут, что она — не просвещенный пример для подражания, а раб того, кто в данный момент пребывает на вершине власти.

Дверь класса с грохотом распахнулась. На пороге появилась Юлия Пешкова, учительница. Лицо ее раскраснелось, а рот приоткрылся, но она не могла выговорить ни слова. Раиса встала из-за стола:

— В чем дело?

— Идем со мной. Скорее!

Юлия была учительницей Зои. Раиса положила доклад на стол, попросив своих учеников оставаться на местах, и вышла вслед за Юлией в коридор, а потом спустилась по лестнице, но так и не смогла добиться от коллеги внятного ответа.

— Что случилось?

— Это Зоя. И доклад. Я читала, а она… Ты должна увидеть все своими глазами.

Они подошли к аудитории, и Юлия шагнула в сторону, предоставляя Раисе возможность войти первой. Та открыла дверь. Зоя стояла на столе учительницы, который был придвинут к стене. Остальные ученики столпились в противоположном конце комнаты, словно боясь заразиться от Зои чем-нибудь нехорошим. У ее ног валялись страницы доклада и осколки стекла. Зоя стояла, выпрямившись во весь рост, горделивая и торжествующая. По рукам у нее текла кровь. Они сжимала обрывки плаката, сорванного со стены, на котором был изображен Сталин, а под его портретом красовалась надпись: «Отец всех детей».

Зоя залезла на стол, чтобы сорвать картину со стены. Она разбила раму и порезалась, прежде чем сумела разорвать плакат надвое, обезглавив изображение Сталина. Глаза ее светились торжеством. Она подняла обе половинки плаката, заляпанные ее кровью, словно выставляя на всеобщее обозрение тело поверженного врага:

— Он — не мой отец.

Тот же день

В общем коридоре перед дверью квартиры Николая валялись разрозненные страницы доклада. Увидев скомканные листы и мельком взглянув на текст, Лев вытащил пистолет. Тимур последовал его примеру. Бумага зашуршала под его ногами, когда Лев шагнул вперед и взялся за дверную ручку. Дверь была не заперта. Он толкнул ее носком ботинка, и они вдвоем вошли в пустое жилое помещение. Везде царил образцовый порядок. Двери в другие комнаты были закрыты, за исключением одной — двери в ванную.

Сама ванна была полна до краев, и над поверхностью красной от крови воды торчали лишь голова Николая да остров его толстого, поросшего волосами живота. Глаза и рот его были открыты: он как будто удивлялся тому, что ему явился не демон, а ангел смерти. Лев присел на корточки рядом со своим бывшим наставником, уроки которого он так старательно пытался забыть на протяжении трех последних лет. Но тут его окликнул Тимур:

— Лев…

Расслышав странные нотки в голосе заместителя, Лев встал и вслед за ним прошел в соседнюю спальню.

Казалось, две девочки мирно спят, укрытые по самую шею одеялами. Будь за окном ночь, их неподвижность выглядела бы вполне естественной. Но там стоял уже полдень, и в щель между неплотно задернутыми занавесками заглядывало солнце. Обе девочки лежали лицом к стене. Длинные блестящие волосы старшей дочери разметались по подушке. Лев откинул их в сторону и коснулся пальцами шеи. Она еще сохраняла последние остатки тепла под толстым стеганым одеялом, любовно подоткнутым с одной стороны. На ее теле не было заметно следов насилия. Младшая дочь, лет четырех, лежала в точно таком же положении. А вот она была уже холодной. Ее маленькое тельце потеряло тепло быстрее, чем тело старшей сестры. Лев закрыл глаза. Он мог спасти обеих.

За другой дверью, подобно своим дочерям, забылась вечным подобием сна и жена Николая Ариадна. Лев немного знал ее. Семь лет назад после очередного ареста Николай обычно тащил Льва к себе в гости. Как бы поздно они ни приходили, Ариадна всегда готовила им ужин, предлагая окунуться в атмосферу тепла и гостеприимства после тех зверств, что они творили вместе. Эти ужины были призваны продемонстрировать ценности домашнего очага и уюта, где не было места для их кровавой работы и где можно было поддерживать иллюзию обычной любящей семьи. Присев у ее туалетного столика, Лев рассматривал щетку для волос с ручкой из слоновой кости, духи и пудру — предметы роскоши, которые Ариадна воспринимала как плату за свою безусловную верность. Она так и не поняла того, что незнание было не сознательным ее выбором — оно было условием ее существования. В ином качестве Николай бы ее не принял.