Аргентинец - Эльвира Барякина

Слышался стук молотков; рабочие заколачивали окна и двери — когда Нина вернется, это уже будет мертвый город. Семьсот десятин улиц, пассажи, храмы, театры, подземные галереи — все это действовало два месяца в году. Зимой Ярмарку заносило снегом — только сторожа ходили по едва приметным тропам.

Раньше отец с дядей Гришей каждый год снимали лавку на Модной линии и торговали тканями. Базиль Купин был гордостью и легендой Ярмарки. К нему ходили, чтобы посмотреть на его смоляные кудри, на умопомрачительные усики и серебряные часы с боем. Дождавшись богатых покупательниц, он ловко снимал с полок рулоны, кидал их на прилавок так, что подскакивали ножницы и коробка с мелками. Разматывал, показывал на свет воздушные шелка, сияющую парчу и нежный бархат. Дамы ахали, когда отец приказывал им «приложить матерьяльчик» и деликатно поправлял складки на пышных купеческих грудях.

— Шарман, — выдыхал он страстно и начинал врать, что сейчас продаст отрез себе в убыток, потому что сил нет смотреть на такую красоту. — Убью себя, ей-богу, если отпущу вашу милость с пустыми ручками.

С другой стороны лавки дядя Гриша бойко отмерял аршином ситцы. Он и вполовину не был так пригож, как Базиль, но и у него товар не залеживался. Деревенские девушки обступали его:

— Не натягивай, Григорь Платоныч! Побойся Бога! Ты по чести меряй!

Дядя Гриша бил себя в грудь, таращил глаза и кричал, что нисколько не натягивает, провалиться ему на месте. Маленькая Нина все ждала, когда доски под его ногами разъедутся и дядя Гриша рухнет под пол. Когда покупательницы уходили, он поднимал Нину под мышки и, хохоча, подбрасывал к потолку:

— Ах ты, племяшечка моя!

— Не трожь ребенка! — сердилась мама и пыталась отобрать Нину.

В кармане ее передника хранилась тетрадка с заказами на пошив платьев. Отец умел так обольстить богатеек, что они забывали о модных портных с Большой Покровской и записывались к ясноглазому Базилю.

Вечером отец с дядей Гришей шли в трактир на Самокатной площади, набирались и ехали домой, горланя песни.

— Я хоть и без ниверситета, а всему обучен и обхождение тонкое знаю! — кричал отец, размахивая картузом. — Гришка что в трактире заказывает? Пиво! Тьфу! А мне подавай бутылку лафита! У меня в предках французы были, и я сам чего хочешь могу по-французски сказать: хоть «пардон», хоть «мерси».

— Врешь! — хохотал дядя Гриша. — Мордва у нас с тобой в роду, а не французы. Да мы и мордве рады. А лягушатники нам — плюнуть да растереть.

Пролетка подскакивала на булыжной мостовой, кругом гулял нарядный народ, а в кулаке у Нины были зажаты величайшие сокровища — бархатные обрезки. Куклы ее были знатными дамами, носили платья с пышными рукавами и огромные шляпы с куриными перьями, подобранными на дороге.

7

Семейство Купиных было шумное, бестолковое и невезучее. Отец хоть и зарабатывал прилично, но все спускал: то в пульку продуется, то купит многоярусную вазу для фруктов — громадную, без верхней тарелочки, которая давно разбилась.

— Хочу, чтобы было как в Париже! — стучал он кулаком по столу.

Ему не хватало красоты, и он создавал ее по мере сил: говорил заказчицам цветистые комплименты, курил тонкие папиросы через костяной мундштук и мазал волосы филиокомом. Когда мама приставала к нему насчет денег, он кричал на всю улицу, что «Эта дура загубила мне молодость, а теперь со свету сжить хочет!».

Ему было томно в Ковалихе. Он листал купленные на Балчуге старые журналы мод и бормотал себе под нос:

— Мулинэ, Филипп и Гастон, Люсьен Лелонг энд Бернард[10].

Эти слова казались Нине волшебными. Она страстно хотела помочь отцу; сделать так, чтобы он не обижал маму; раз и навсегда вылечить маленького Жору, который постоянно болел… У нее были свои волшебные слова: «Когда я вырасту…»

Отец говорил, что Нина красотка и что ее надо выдать за почтмейстера. Он сажал ее на колени, прижимал к себе и говорил:

— Почтмейстер — это ого что такое! Ты представь: каждый день держать в руках заграничные письма! А некоторые открытки без конвертов посылают — можно все разглядеть и прочесть. Там и про любовь, и про море написано.

— Лишь бы муж не пил, — вздыхала мама.

— А… да пропади ты, холера! — отмахивался Базиль. — Слушай, Нинка, а может, нам тебя за офицера просватать? Видела драгун на параде, а? Каски с орлами, морды геройские…

От отца пахло пережженным утюгом, водкой и конфетами «барбарис».

На Успение его принесли домой в крови. Все бегали с тазами и марлей, Жора ревел, и Нине велели забрать его и не путаться под ногами. Они до вечера просидели на заднем дворе за кадкой с дождевой водой, где была их «пещера». А потом пришла соседка тетя Нюра и шепотом сказала, что Васька-греховодник приволокнулся за барыней и ейный муж проломил ему голову.

Отец умирал долго и мучительно: левая сторона не двигалась, а правую то и дело сотрясали конвульсии. За полгода от змея-обольстителя остались кожа да кости.

— Хоть и сукин сын, а все равно жалко, — вздохнула тетя Нюра, когда ему закрыли глаза. Мама беззвучно плакала в передник.

После смерти отца лавку на Ярмарке уже не снимали. Дядя Гриша устроился на Молитовскую льнопрядильную фабрику и перебрался за реку — виделись с ним редко. Мама шила, но она не умела обходиться с дамами, и заказчики ее были из простых: кому пододеяльник прострочить, кому тужурку перелицевать.

Однажды мама нарядила Нину в лучшее платье и отвела в гости. Перед тем как войти в богатый дом на Осыпной улице, она долго давала указания: как себя вести, как поздороваться и что ответить на вопросы, если их зададут. Наконец она перекрестилась и нажала на кнопку электрического звонка.

Горничная проводила их в большую залу с тремя полукруглыми окнами. Там не было никакой мебели, кроме десятка стульев вдоль стены, а в углу стояло что-то небывалое — огромный золотистый глобус. Он настолько поразил Нину, что она забыла поклониться, когда им навстречу вышла дама в шуршащем атласном платье.

— Как похожа! — сказала она и легонько ущипнула Нину за щеку.

Хозяйка увела маму, и Нина осталась один на один с прекрасным глобусом. Она долго сидела на стуле, потом кружилась по паркету — так, что юбка разлеталась колоколом. Потом разглядывала таинственные буквы на континентах и морских чудовищ, выныривающих из океанов. Роспись на лаковой подставке — трехмачтовые корабли с выгнутыми парусами и длинными развевающимися флагами; резные фигуры великих путешественников поддерживали плоское кольцо, проходящее вдоль экватора.