Летчик и ведьма - Татьяна Рябинина

она все-таки даст мне шанс. Сейчас это кажется сомнительным, но вдруг? Действительно ли я готов к этому? Вывернуться ради нее наизнанку — это одноразовый подвиг. Как стометровку пробежать. А способен ли на марафон? Способен ли каждый день быть рядом, видеть страдания любимого человека, не имея никакой возможности помочь?

Ничем — кроме повседневного, самого необходимого. Кроме любви и заботы.

Вопрос не в том, что я могу получить, а в том, что могу дать. Причем так, чтобы не выдохнуться, не выгореть, не впасть в разочарование и отчаяние. Здесь не работает «не попробуешь — не узнаешь». Я не могу позволить себе стать той лошадью из анекдота, которая «не шмогла».

И понять все это я должен сейчас, когда шанса практически нет, а не тогда, когда он появится.

Если появится…

Алгоритм возможных действий был очень разветвленным, но меня сейчас интересовал только один вариант: мы вместе, и она инвалид. Надейся на лучшее, но готовься к худшему, как говорила бабуля. Я рассматривал его так, будто он единственный. Как будто все уже произошло. Чтобы понять: вывезу или нет. Если нет, еще было время и возможность тихо отступить, не причиняя ей лишней боли.

А потом сомнения исчезли — сами собой. Вот только что были, и вдруг их не стало. Видимо, накопилась какая-то критическая масса, и они самоуничтожились. Стало кристально ясно.

Да, я смогу.

Теперь все зависело от нас обоих. Буду ли я достаточно убедителен — и доверится ли она мне.

Произошло это как раз накануне возвращения Марго в Питер. На следующий день она написала, что долетела благополучно. Я был в рейсе, поэтому выждал еще денек и предложил встретиться.

Ну… момент истины!

Она не отвечала долго. Наконец прилетело:

«Хорошо. Мне на работу только с понедельника. Выбирай сам, где и когда».

Глава 16

Марго

Да, надо было заблочить его сразу. А я дрогнула, ответила — и все. Потом уже не смогла. Понимала, что это идет вразрез с моим намерением справиться с ситуацией самостоятельно, без чьей-либо помощи. И все равно не могла.

Хорошо, сказала я себе, пусть будет эта переписка. Сейчас — пока я только привыкаю к тому, что моя жизнь кардинально изменилась. Вроде костыля, чтобы научиться ходить на сломанных ногах. Все-таки совсем одной тяжело. Когда вернусь, будет уже не до того. Обследование, работа. И, скорее всего, развод.

Если я сама не писала Мишке, он молчал. А если писала, отвечал парой слов.

«У меня все нормально».

«Хорошо. У меня тоже».

Это была такая формальность, что сводило зубы. А еще я никак не могла забыть его трясущиеся руки и серые губы.

Извини, Миша, но мне достаточно своего страха. Твой — за себя, а не за меня! — мне не нужен. Да и ребенка я тебе теперь точно не рожу.

Я готовилась к объяснению, но оно не понадобилось. Когда я приехала домой, он был на работе. Первым делом выгуляла обезумевшую от радости Лорку, поиграла с ней. Потом разобрала вещи, понесла в ванную то, что нуждалось в стирке, и сразу же, с порога, увидела на полу сережку. Маленькую, с синим камешком. Точно не мою.

Какая-то барышня провела здесь эту ночь… напоследок. Но странно, что ни она сама, ни Мишка не заметили потерю. Или, может, ее специально здесь оставили? Чтобы я увидела? Сама подружка? Или… Мишка?

Я не знала, что противнее, но любой расклад ставил точку в нашем браке. Отвращение и злость мешались с облегчением. Не нужно никаких объяснений, ничего.

Вечером, когда он пришел с работы, его вещи уже были сложены в сумки и выставлены в прихожую.

— Что это? — очень натурально удивился Мишка.

Вместо ответа я разжала кулак, в котором сжимала сережку, и протянула ему на ладони. Помолчав, глядя в пол, он обошел квартиру, забрал еще какие-то незамеченные мною мелочи и начал вытаскивать сумки к лифту. Я стояла и ждала в недоумении: неужели так и уйдет, не сказав ни слова? После стольких лет вместе, после шести попыток родить ребенка?

Не дождалась.

Хотела сказать себе: «ну и прекрасно», но не смогла. Ничего тут прекрасного не было. Мерзко. Отвратительно.

Но… к лучшему. Определенно к лучшему.

Лорка забилась в угол и тихо скулила: чувствовала, что происходит что-то плохое. Вот кто не обманет, не предаст. Я взяла ее на руки, прижала к себе и дала волю слезам.

Все, эту страницу перевернули. Хотя и придется еще встречаться, когда будем разводиться, но это уже мелочи.

Поздно вечером я вдруг поймала себя на том, что мне не хватает привычного Кешкиного сообщения. Днем я написала ему, что долетела, он ответил лаконичным «ок». На этом можно было и закончить, но… мне и правда не хватало этих нескольких строчек от него.

Так, все. Я ведь сказала себе, что это только до возвращения. Костыль на переходный период. Он кончился. Живем дальше. До конца недели схожу к врачу, потом выйду на работу, навалятся всякие дела. Будет не до Кешки.

Но он написал на следующий день и снова предложил встретиться.

Что ж ты настырный-то такой, попугай?

Ну зачем?

И тут до меня дошло! Если Маша не проболталась, он толком и не знает, что со мной такое. Спрашивал, но я не ответила. Сказала только, что ничего хорошего. Может, теперь как раз самое время рассказать? Чтобы не было никаких иллюзий?

Мы встретились на следующий день в маленькой кафешке на Просвете, причем мне еще пришлось подождать: Кешка написал, что едет из аэропорта и застрял в пробке. У меня было время сочинить и прорепетировать свою речь. Как мне казалось, очень убедительную. Но когда он вошел, снял пальто и сел за стол, все заготовки из головы вылетели.

Подошедшая официантка записывала заказ и строила Кешке глазки, а я думала с тоской, что вот сидит напротив красивый мужчина, и форма идет ему обалденно, а еще он умный, заботливый, надежный и влюблен в меня уже тысячу лет. А я…

А мне это ни к чему. Нет, я вполне могла бы в него влюбиться. Вот сейчас — запросто. Но не должна. Потому что не хочу быть ему обузой. И, кстати, он женат. Почему-то о Кате я вспомнила в последнюю очередь.

Именно обо всем этом я ему и сказала, когда девушка принесла кофе с круассанами и