Кузьма Минин на фоне Смутного времени - Валерий Перхавко

деле 1623 г. имеется словосочетание «торговка дворянка», смысл которого не вполне ясен: «…Искал в Посольском приказе англичанин торговой человек Ивашка Иванов жемчюжново ряду на торговке на дворянке за два перстня золотых тритцати дву рублев, не вершено»{189}. Скорее всего, речь здесь идет не о покупательнице-дворянке, не расплатившейся за приобретенные украшения, а о женщине из дворянской среды (быть может, овдовевшей), торговавшей ювелирными изделиями. Тут же заметим, что термин «продавица», известный в России с XVII в., применялся по отношению к особам женского пола, продававшим землю и прочую недвижимость, а не к профессиональным торговкам{190}.

К рыночной деятельности приобщались в XVII в. многие представительницы слабого пола, пользуясь правом раздельной собственности супругов. Не только незамужние, но и замужние женщины из посадской среды могли заключать имущественные сделки, связанные с приобретением либо продажей торговых помещений, дворов. Чаще всего женщины наследовали лавки после смерти мужей. Так, 6 августа 1626 г. в Москве была оформлена «жаловальная грамота вдовы Дарьи Сырейщиковы мужа ее Якова Сырейщикова, на каменную лавку в верхнем Медовом ряду». В Иконном ряду в 1626 г. владели лавками две вдовы и просвирница Евлампия, жена Остафия Команихи. Несколько торговых помещений принадлежали женщинам также в Завязочном, Котельном, Мыльном, Подошевном и Старом Москотильном рядах Москвы. Немало мелких торговок (причем, не только вдов), продававших молоко, сметану, квас, горох, можно было увидеть тогда на скамьях у Пирожного ряда{191}. Судя по переписной книге 1630–1631 гг., торговки встречались и среди населения Кадашевской слободы Москвы{192}.

То же самое происходило и в других городах. В Ветошном ряду Новгорода Великого в 1612 г. находилась лавка Ирины, «вдовы скупницы», занимавшейся скупкой и перепродажей подержанной одежды. У Волхова располагалась лавка Марьи Громолихиной, серебряницы (1612 г.){193}. В сентябре 1612 г. портной Филипп Леонтьев приобрел за 2 рубля 20 алтын у старицы Евфимьина монастыря Евфимьи лавку в Белильном ряду, которая находилась между двумя лавками некоей вдовы Анны. 27 октября 1612 г. «Александра Иванова дочь, Кириловская жена перечникова» продала «Матвею Степанову сыну олмазнику» за 9 рублей лавочное место своего мужа в Перечневом ряду Великого Новгорода{194}. Женские имена встречаются порой среди владельцев лавок и других оброчных заведений в Белоозере (1617/18 г.) и Романове (1621 г.){195}. Согласно писцовой книге 1623–1626 гг., 11 из 203 лавок Великого Устюга принадлежали вдовам. Они составляли 8 процентов от посадских жителей города, промышлявших на тот момент торговлей{196}. Овдовевшие женщины занимались главным образом выпечкой и продажей хлеба, именуясь «хлебницами»; кое-кто из них производил на рынок толокно, крупу, рукавицы. Несколько представительниц женского пола, в том числе старица Софья Скамейкина, содержали харчевные избы{197}. В ярославской писцовой книге 1619 г. зафиксирован двор «посадцкой вдовы Марьицы соленицы», заготовлявшей и продававшей соления, но не соль (как полагает кое-кто из филологов){198}.

В писцовой книге Великого Устюга 1623–1626 гг. упоминаются 72 женщины — 70 овдовевших и 2 незамужние. Там указаны следующие источники существования 50 из 70 вдов: нищенство (38), хлебница (8), крупеница (1), масленица (1), прянишница (1), рукавишница (1), толоконница (1), торговка (I){199}. Причем рукавишница «вдова Офимьица Михайловская жена» являлась складчицей хлебника Ефрема Кузьмина{200}.

Всем им приходилось платить оброк за любую постоянную торговую точку (лавку, полку, скамью, «место горшечное», харчевню). Иногда женщины владели лавками вместе с компаньонами мужского пола. В большинстве случаев вдовам не удавалось удержать торговые помещения, которые, как правило, передавались наследникам по мужской линии либо продавались другим лицам{201}.

Русскими традициями не поощрялось прямое и активное участие женщин в торгово-предпринимательской деятельности, считавшейся уделом мужчин. Но жизнь вносила свои коррективы, ведь никто, кроме самих вдов, не мог позаботиться о достатке их семей после смерти кормильца. Хотя, конечно же, богатым купчихам, прежде всего вдовам гостей и членов Гостиной сотни (даже овдовевшим), которые в социально-бытовом отношении приближались к феодальной аристократии, не приходилось, в отличие от женщин из рядовой посадской массы, часами сидеть в лавках и на торговых скамьях, заниматься физическим трудом.

За весьма редкими исключениями представительницы слабого пола занимались мелочной внутригородской торговлей, а не крупным межобластным товарообменом. Из 10 овдовевших женщин Великого Устюга, владевших в 1623–1626 гг. лавками, только «вдова Офросиньица Семеновская жена Клеунова да сын ее Баженко» торговали «отъезжими товары» с Сибирью{202}. Кстати, в Варшаве, Гданьске, Кракове, Познани и других городах Польши женщины в XVI–XVII вв. также занимались в основном мелкой, розничной торговлей, а кроме того давали в долг деньги. В польских документах того времени нередко можно встретить специальные термины, обозначавшие женщин, которые участвовали в торгово-предпринимательской деятельности («крамарки», «буднички», «крупнички», «масларки» и др.). «Хлебницы» упоминаются в жалованной подтвердительной грамоте великого литовского князя Сигизмунда киевским мещанам от 8 декабря 1506 г.{203}

Можно утверждать, что в целом женщина в допетровской России не была бесправной. Вместе с тем юридическое, экономическое и бытовое положение женщины из посадской среды (как, впрочем, и из других социальных групп российского общества) было от равноправия с мужчиной далеко. Женщины не привлекались к участию в выборных органах (в земских соборах, местном самоуправлении), за единичными исключениями не входили в состав привилегированных купеческих корпораций, почти не обучались грамоте, были вынуждены подчиняться строгому диктату главы семьи, несли более суровую, чем мужчины, уголовную ответственность за убийство супруга.

Глава 2

Бедствия накануне

и в годы Смуты

Буквально накануне Смутного времени, в 1601–1603 гг., населению многих уездов России пришлось пережить страшный голод («велик глад»), вызванный крайне неблагоприятными климатическими условиями, неурожаями и социально-имущественным неравенством в обществе. Это невиданное по масштабам бедствие, ускорившее Смуту, привело к массовым болезням и смертям.

Русский крестьянин издревле занимался земледелием в сложных погодных условиях умеренно континентального климата, отличающегося контрастностью и непостоянством. Ему приходилось сталкиваться с засухой и с затяжными дождями, с поздними весенними и с ранними осенними заморозками, с болезнями растений. Посевы озимых культур страдали при малоснежных и морозных зимах. Даже под Калугой и Каширой овес порой убирали осенью из-под снега. К тому же почвы (за исключением южных уездов) не отличались большим плодородием. Вот почему в малоурожайные годы урожай в центре и на северо-западе России обычно не превышал сам-два.

На протяжении XVI в. хлебные цены на внутреннем рынке России, по подсчетам А. Г. Манькова, выросли в 4–4,5 раза.

Наряду со светскими феодалами в торговле хлебом участвовали монастыри: одни закупали его для собственного потребления, другие, наоборот,