Кузьма Минин на фоне Смутного времени - Валерий Перхавко

на покупку вотчин, принадлежавших их мужьям и отцам (указ от 16 февраля 1628 г., подтверждавший положения приговора 9 октября 1572 г.){152}. Овдовевшая русская женщина с одним ребенком могла рассчитывать на треть наследства, что было известно даже заезжим иностранцам{153}. Митрополичьим указом, принятым не позже 14 марта 1561 г., в дополнение к более раннему указу от 2 января 1557 г., объявлялись недействительными те духовные грамоты женщин, которые удостоверялись одними лишь мужьями без других свидетелей воли душеприказчиц из числа их родственников («их племя»): «Которая жена умрет, а напишет в духовной мужа своего в приказщики, и тому мужу в приказщикех не быти, а та духовная не в духовную, потому что жена в его воле: что ей велит писати, то она пишет» (1557 г.); «А в которых духовных муж у жены в приказе пишется один, а сторонних людей с ним в той духовной не будет, и тем духовным не верити» (1561 г.){154}. Согласно статейному списку из девяти указов, одобренных 3 декабря 1627 г., бездетной вдове после смерти мужа доставались приданое и четверть имущества и недвижимости, за исключением родовых и выслуженных вотчин{155}. Таким образом, законодательство феодальной России ограждало имущественные интересы представительниц «слабого» пола, в том числе из посадской среды, от посягательств мужей и их родичей.

Женщины упоминаются в пяти статьях главы XIX «О посадских людях» Соборного уложения 1649 г. Согласно статье 21, «которые посадские люди давали дочерей своих девок за водных за всяких людей, и тех водных людей их в черныя слободы не имати». Вместе с тем, если вольный человек женился на тяглой посадской вдове (статья 22) либо переходил после женитьбы в дом супруги, дочери посадского жителя (статья 23), то его причисляли к тяглому посадскому населению{156}. Посадские девицы и вдовы, вышедшие замуж за беглых кабальных людей, крестьян или бобылей, вместе с мужьями и детьми отдавались владельцам беглецов (статья 37). Но если отец бежавшей из дома девицы либо вдовы, вступившей без его согласия в брак с подневольным человеком, обращался с челобитной к царю, всю новую семью переводили в состояние тяглого посадского населения (статья 38){157}. При этом имена и прозвища женщин не встречаются ни среди поручителей, ни среди свидетелей («послухов») при составлении разного рода частных актов (купчих, меновых, продажных, рядных грамот, завещаний и др.).

Кажется, не вполне объективно по отношению, по крайней мере, к русским высказывался Михалон Литвин, автор трактата «О нравах татар, литовцев и москвитян» (1550 г.): «Ни татары, ни москвитяне (Mosci) не дают женщинам никакой воли… Они не имеют у них прав»{158}. В переписной книге Можайска 1595–1598 гг., наряду с владельцами дворов из числа мужчин-ремесленников и мелких торговцев определенной специализации, на каждой улице указывались вдовьи дворы{159}. В 1673 г. вдовам принадлежали 49 из 503 дворов на посаде в Пскове, и посадские люди обращались к воеводе с просьбой освободить вдовьи дворы от тягла{160}.

Женщины могли не только продавать, но также закладывать и жертвовать принадлежавшие им торговые помещения и другие владения. Аксинья, жена посадского человека Костромы Ивана Никитина, пожертвовала в 1569 г. Ипатьевскому монастырю две пожни{161}. Кто-то из вдов уходил в монастырь. Очевидно, перед постригом в 1566/67 г. «Анна Анфимова, дочь Дылева, сделала вклад в Троице-Сергиев монастырь по сыне своем Андрее Бахтияре да по муже своем Иване у Соли Галицкие на посаде двор свой и с огородом, а на дворе хором; две горницы да 2 повалуши, да двои сени, поварня пивная, погреб, сенница изба ветчаная, ледник, сушило дощаное на зарубе с переходы, мыльня с сеньми, конюшня, сенница, да в огороде житница; варницу ватагу на большом колодязе с цреном и со всеми варничным нарядом, да анбар соляной с полатьми в струбех 23 венца, да на реке на Солонице луг повыше посаду»{162}. Приведенная вкладная запись позволяет представить быт зажиточной семьи, занимавшейся добычей и продажей соли.

Согласно дозорной книге Софийской стороны Великого Новгорода 1586 г., вдове Марьице Федотовой, переведенной из Прусского заполья, по челобитью было выделено на пустых тяглых местах Прусской улицы полдвора площадью 38×7 сажен. Она относилась к числу малоимущих («молотчих») людей города{163}. Жительница Кадашевской слободы Москвы получила в качестве наследства в 1654 г. одежду и деньги своего двоюродного брата, кадашевца Д. К. Чекана, умершего во время эпидемии чумы{164}.

Женщины из посадской среды (как и представительницы других социальных групп русского общества) могли самостоятельно брать деньги в кредит, а также распоряжаться приданым и родовой недвижимостью. Согласно Статейному списку английского посольства в Россию Дж. Флетчера (1589 г.), англичанин Э. Мерш (Марш) обвинял дьяка Андрея Щелкалова в том, что тот «взял на Смирнове жене Араксалимова по кабале, которая ему была дана, 120 рублев»{165}. Вдовам приходилось отвечать и за долги умерших мужей. Как правило, вместо посадских жительниц в документах расписывались мужчины. Отстаивая свои интересы, русская горожанка могла обратиться и к самому царю.

Согласно российскому законодательству, имелись кое-какие нюансы в положении тех, кто вступал в брак с представителями (представительницами) иной чиновной группы. 1 апреля 1655 г. из Земского приказа последовало указание: стольников, стряпчих и дворян московских, женившихся на вдовах и дочерях членов Гостиной, Суконной и черной сотен, «по женам имати в сотни в тягло и дав их на поруки с записьми, что им жить и тягло тянуть в тех сотнях, кто которой сотни возьмет»{166}. Но чаще всего браки заключались внутри посадской среды. В рядной записи от 18 мая 1643 г. жителя Вологды рыбного прасола Ивана Аверкиевича Девкина «с вологжанкою с посадцкою вдовою Огрофеною Ивановою дочерью Мичюрина а с Федуловскою женою Аверкиева сына Костоусова» он прежде всего обязался: «взяти мне Ивану у нея вдовы Огрофены за себя ея девица Ульяна Федулова доч на срок майя в 24 день нынешнего стопятдесят перваго году». Далее перечислено приданое невесты: «образ пресвятыя Богородицы на золоте», верхняя одежда из сукна, шапка, жемчужное ожерелье, две пары серег с камнями и с жемчугом (с указанием стоимости всех вещей), корова, амбар деда невесты в рыбном ряду, полдвора, огород{167}. В случае нарушения сговора неграмотный жених, за которого расписался его духовник, обязался уплатить матери невесты 30 рублей.

Не обходилось в сфере брачных отношений без курьезов. Так, например, посадский человек из Великого Устюга «Митка Емельянов сын Ходутин» жаловался в октябре 1626 г. на Наталью Бовину, задолжавшую ему по кабале 2 рубля, приходившую к его лавке и буквально требовавшую взять ее замуж. Отец