Долг ведьмы (СИ) - Шагапова Альбина Рафаиловна

Плетусь в глубину комнаты, нахожу свободный мат, ложусь, и всё это под презрительными и злорадными взглядами однокурсников.

А ведь это только начало. Все они, обозлённые, раздражённые, обиженные несвободой, разрушением планов, разлукой с родными, весь свой бессильный гнев, своё отчаяние, свою злобу будут теперь срывать на мне. Ведь до ректора, Молибдена, императора и инквизиторов — не дотянуться. Но есть я — груша для ударов, кукла для битья, яма, в которую так легко можно слить весь свой негатив, слабое, больное, уязвимое существо, идеальная жертва. День изо дня они будут сводить меня с ума, упиваясь своим могуществом, придумывая новые и новые издевательства, а вечером, станут вспоминать своих милых малышей, их улыбки, их полные радостью и любви глазёнки, мысленно читать им сказки о добрых зайках и злых волках.

— Брать энергию природы вы научитесь позже, с преподавателем Молибденом, а сегодня, я хочу, чтобы вы смогли погрузиться в своё прошлое, пройтись по нему, как проходитесь по коридорам академии, открывая и закрывая двери.

— И как это связано с магией? — в темноте раздаётся хрустальный голосок Леры.

— Магия в том, — ровно отвечает преподавательница. — Что, вернувшись в картину своего прошлого, ощутив его вкусы и запахи, услышав звуки, увидев вновь дорогих людей или врагов, вы сможете переосмыслить какие-то события, избавиться от блоков, страхов и комплексов, мешающих каждому магу творить. День за днём мы станем очищать ваше подсознание от мусора, накопившегося за все годы жизни.

Мгновенно трезвею, даже ломящая боль, разлитая по телу, отступает. Мама! Я вновь увижу маму, и отца, и бабку, и Полинку, ещё совсем маленькую, такую милую, такую послушную, такую мою!

— Для вас, для тех, кто только начинает постигать основы магии, создано вот это колесо, — телеграфная женщина взмахивает рукой, указывая на потолок.

Колесо ускоряет движение, огоньки мигают чаще, и это, отчего-то, пугает, наполняет вены холодной жутью.

— В нём собрана очищенная энергия, её не нужно сортировать, не нужно создавать плетение, достаточно лишь мысленно погрузиться в один из цветов, нырнуть в него и раствориться, почувствовать его в себе, стать им.

— И какой из них выбрать? — робко произносит Светлана.

А ведь когда она лупила меня голой шершавой пяткой по почкам и животу, такой робкой не была. И откуда что взялось?

— А это зависит от того, что вас вдохновляет. Кому-то мил морской бриз, тогда, выбирайте голубой, кого-то манит лесная чаща, и в этом случаи вам поможет зелёный, а кому-то нравится сидеть у костра, и для них — лучший помощник оранжевый цвет. Погружайтесь и начинайте творить, петь, придуманную мелодию, рисовать в воздухе картину, сочинять стихотворение.

— Я слышал, что магия может спалить своего обладателя, или вырваться и нанести большой урон окружающим, — голос пузатого чиновника в темноте кажется натужным и неповоротливым, словно работа мотора, застрявшего в грязи автомобиля.

— Так и есть, — отвечает преподаватель и подходит ко мне близко, наклоняет голову, с прилизанными волосами непонятного цвета, смотрит осуждающе и сурово из-под выпуклых, круглых очков в роговой оправе. Чувствую густой, коричный запах её духов. — Но на вас форма, защищающая мага от бесконтрольного выброса магии. По тому, так важно являться на занятия в ученической форме, а не обернувшись в кусок от занавески.

Тонкие губы телеграфной тётки кривятся подковой, из темноты слышатся коротенькие смешки.

— Итак, преступить к выполнению задания!

Голубой цвет втягивает меня, закручивается воронкой. Теряю ощущение реальности, не понимаю, где нахожусь, что происходит. Лишь терпкий запах морской соли, шум прибоя, прохладные брызги на щеках. Остаться бы в этом голубом мареве навсегда, стать его частью. Но нет! Нужно выполнить задание, нужно попасть в своё прошлое. Рисую в воздухе дом с узкими оконцами, покосившейся забор и высохшую черёмуху. На крыльце, потрескавшиеся от мороза, старые колоши. Серая струя дыма, льющаяся из трубы, устремляется в, начинающее темнеть, небо.

Глава 8

Мне шесть, и я лежу на продавленном диване в жарко-натопленной избе. В маленькие, узкие, разрисованные морозом окошки едва просачивается синий свет сгущающихся вечерних сумерек. Мерзко пахнет кислым молоком и моей гниющей плотью. Лица людей, наполняющих комнату, шипящих, злых, кажутся синими. На руках отца плачет двухлетняя Полька, трещат дрова в печи.

Я представляю, что все мы в подводном царстве. Папа- царь всех морей и океанов, мама- царица, бабушка — ключница, а мы с Полинкой — прекрасные принцессы, которых выдадут замуж за принцев. Но мы замуж не хотим, и готовим побег из дворца, чтобы путешествовать по миру. Обычно, эта, придуманная мной сказка, помогает справиться с болью и позволяет не слушать ссор, что всё чаще происходят в нашем доме. Однако сегодня, боль такая и вонь от ноги такая, что фантазии не помогают. Упрямо смотрю в деревянный потолок, на тёмные балки и лампочку, болтающуюся на толстом проводе, чтобы не кинуть случайный взгляд на ногу, которая раздулась, покрылась зелёными пятнами, а в местах, куда вонзились зубья капкана, постоянно пузырится и лопается жёлтое, горячее и липкое.

— Не дури, Зинка, — грозно шипит бабушка, огромная и толстая, как бочка, что стоит у нас в огороде. — Тебя заберут, на кого Польку оставишь?

— У неё гангрена. Ей нужно в город, — словно не слыша, произносит мама. Натруженные, шершавые руки с обломанными ногтями сжимают карандаш и ученическую тетрадку в клетку. — Но до нас не добраться, дороги замело, а вертолёт ради одной деревенской девчонки никто посылать не будет, и вы это знаете.

— Значит, так угодно господу, — выплёвывает бабушка, и брызги её слюны падают мне на щеку. Хочу вытереть, но не осталось сил. С каждым днём я становлюсь слабее. — У тебя есть ещё одна дочь, подумай о ней.

— Как ты можешь? — мама беззвучно кричит, карандаш и тетрадка летят на пол, красные мамины кисти впиваются в тёмные, кудрявые волосы с серебристыми ниточками. Мне эти ниточки очень нравятся, и я хочу себе такие же. Но мама говорит, что нет в них ничего хорошего, что это ранняя седина, и скоро мама постареет и станет такой, как бабушка. Я не верю. Мама- добрая и красивая, а бабушка злая и всегда ворчит.

— Я мать, и не могу спокойно наблюдать за тем, как мой ребёнок будет гнить заживо и умирать. Вот только что может деревенский фельдшер здесь, в глуши, без антибиотиков и оборудования. У меня есть только магия.

— Ты никогда этого не делала, — подаёт голос отец. — А вдруг сделаешь хуже?

— Куда ещё хуже? — отмахивается мама, наклоняется, подбирает с пола тетрадь и карандаш.

— Ох, чует моё сердце, вломится в наш дом инквизиция, — причитает бабка, закрывая ставни. — Заберут тебя они, дура, как пить дать, заберут.

— Значит, доля моя такова, — отрезает мать и проводит линию по тетрадному листу, а моё тело прошибает разрядом боли, от которой я кричу.

Картинка вспучивается, очертания лиц и предметов становятся уродливо-безобразными, пугающими. Надуваются, надуваются и лопаются со стеклянным звоном.

— А вот и не сказки! Не сказки! — мой голос пронзает тишину зимнего леса. Мороз слегка покалывает щёки, кусает за голые, покрасневшие пальцы. Воздух пропахший снегом и хвоей упруг и чист.

Стайка ребят плотно жмётся к Евке- дочке старосты. Ещё бы, они ей в рот беззубый не смотрели? У неё всегда в избытке водились и конфеты, и новая одёжа, и куклы, какими играют лишь столичные девки. И дома у Евки, как утверждала баба Нюра, что к ним убираться приходит, как в заграничных фильмах, мупов видимо-невидимо. Есть и улучшенная стиральная бочка, и утюг, и пылесос. Вот все вокруг этой зазнайки и кружат, авось что-то из её богатства им перепадёт. Дураки!

— Сказки, — выпятив грудь, обтянутую полосатой курткой, на два размера больше, пискнул Лёшка. — Не существует ни месяцев твоих, ни волшебных перстней. Ева права.