Человек-землетрясение - Хайнц Конзалик

Снаружи у машины стоял толстый трактирщик Жюль Беранкур, приподнявший свою меховую шапку, когда Боб приблизился. По деревенской улице, едва очищенной от снега, не спеша подходил жандарм Лафетт. На нем была длинная шинель и положенное по уставу кепи. Однако под ним вокруг головы был обмотан толстый шерстяной шарф. Боб остановился и оглянулся. Гастон стоял позади него.

– Это полицейский?

– Да. Луи.

– Вы выдадите меня?

– Я должен, месье.

– Тысячу франков в месяц, Гастон.

– А если дьявол предложит мне двести лет жизни…

– Тогда подождите до завтра, пожалуйста. Подумайте еще раз обо всем. Я приеду снова, завтра…

– Зачем, месье? Ничего не изменится. Но я, конечно, могу подождать до завтра. Хотя это и не имеет смысла. Счастливого пути, месье.

– Спасибо.

Боб Баррайс быстро прошел к своей машине, не обращая внимания на толстого Жюля, и уехал. Жандарм Лафетт поспешил подойти к дому Брилье, прежде чем тот ушел.

– Что ему было надо? – крикнул Беранкур.

– Да, что он здесь потерял? – громко спросил Лафетт. Гастон пожал широкими плечами:

– Хотел купить корову.

Жюль громко засмеялся:

– Но у тебя ведь нет скота!

– Вот именно. Сделка не состоялась. – Он повернулся и зашагал к своей хижине.

Знакомство Гельмута Хансена и Пии Коккони, которое, во всяком случае со стороны Пии, обещало протекать как боевые действия, уже через несколько минут свелось к тихому, мирному компромиссу.

Пия сначала пошла в наступление:

– Так это вы друг Боба? – С этими словами она подошла к столику Гельмута и сразу положила конец неторопливому, благодушному завтраку. Они были произнесены таким агрессивным тоном, что Хансену пришлось молниеносно соображать, как лучше успокоить разбушевавшуюся женщину. Ему не пришло ничего другого в голову, кроме как дружелюбно улыбнуться и подняться.

– Да, это я, – ответил он. – А вы, очевидно, и есть то таинственное создание в соседней комнате, которое кашляло и посылало меня к черту.

– В преисподнюю! Вы вели себя невозможно! – При этих словах Пия улыбнулась. Чарующее сияние появилось на ее лице – искушающее, как плод с дерева познания. – Вы мне крикнули, чтобы я убиралась.

– Как я мог предполагать, что вкус Боба стал вдруг таким безупречным? – Гельмут Хансен подождал, пока Пия села, и подозвал ожидавшего неподалеку официанта. – Что пьют в Монте-Карло в девять часов утра?

– Индивидуалисты заказывают томатный сок с водкой. Но можно и апельсиновый с поммери.

– И то, и другое. – Гельмут Хансен кивнул официанту: – Дважды. Будем супериндивидуалистами.

По крайней мере теперь воинственное настроение Пии начало улетучиваться. Невольно она сравнивала обоих мужчин – игра, таящая в себе опасность для женщин. Боб Баррайс – красавчик плейбой. Чувственный юноша с вкрадчивым голосом, сияющими глазами и неконтролируемой нижней частью тела. Бездельник, сибарит, пустобрех, спортсмен, для которого занятия сексом – что упражнения на лыжах, на моторной лодке, в гоночном автомобиле, одноместном бобслее или самолете. Золотая рыбка в мутной воде. Два ряда блестящих зубов, как у барракуды. Пустое место, полное шарма.

А теперь этот: Гельмут Хансен – мужчина. И этим все сказано, просто мужчина. Трезвомыслящий, всегда собранный, подкупающий своей сдержанностью, не боящийся уступить. Интригующий невидимой стеной, которой он отгораживается от всех каждым своим словом. Человек с интеллектом, а не утроба, набитая фразами. Руки с трудовыми мозолями.

Пия Коккони разглядывала его с нескрываемым интересом змеи, перед которой сидит незнакомое существо. «Он меня сожрет, или я могу съесть его? Кто сильнее? Кто первым бросится на другого?»

Сравнения стерли из памяти портреты Боба Баррайса и принца Орланда, а с ними и многие другие картины, умещавшиеся в огромном сердце Пии. Она улыбнулась с искренней радостью, когда Гельмут Хансен спросил:

– А где же Боб?

– Ему нужно сделать кое-какие покупки.

– Мы договорились пойти после завтрака на море.

– А кто нам мешает исполнить этот план?

– Никто. – Гельмут Хансен поднял рюмку с томатным соком и водкой, пожелал Пие здоровья и выпил залпом. Пия живо наблюдала за этой демонстрацией внутреннего пожара.

Хансену было ясно, что Боб уклонился от встречи и подослал Пию, чтобы самому спокойно предпринять какие-то меры. Страх перед разговором заставил его даже пожертвовать Пией Коккони. Какое бремя скрывал он под маской самоуверенности и развязности? Что толкнуло его на то, чтобы выставить перед собой, как щит, лучшее развлечение, которое сейчас можно было придумать? Ощущение Хансена, что Боб балансировал на тонкой доске над пропастью, усилилось. Было совершенно необходимо как можно быстрее вывезти Боба из Монте-Карло. Чутье не подводило дядюшку Хаферкампа, хотя их разделяло больше тысячи километров. Уж если кто-то из Баррайсов оказывался втянутым в скандал, он никогда не оставался в роли зрителя на обочине, а всегда был главным действующим лицом!

День выдался приятным. Как и было обговорено с Бобом, Пия повела свою жертву в «Писсин де Террас» и привела в полное замешательство Гельмута Хансена серебристо-белым купальником, в котором ее стройное тело напоминало рыбку. Вскоре они лежали на солнце в шезлонгах рядом друг с другом и держались за руки.

– Чем вы занимаетесь обычно весь день, Гельмут? – спросила она.

– Например, сдаю экзамен по машиностроению.

– И потому такие мозоли на руках?

– Машиностроение – это не то же, что гладить женщину по спине. Я сижу не только в аудиториях, я и в цехах вкалываю.

– У вас красивые, сильные руки, Гельмут.

– С мозолями.

– Совершенно новые ощущения для женщины. – Она повернулась к нему: – Поласкайте меня этими мозолями…

– Но, Пия…

– Ну пожалуйста. Я хочу это почувствовать. Вы стыдитесь? Ее тело вытянулось и изогнулось. Серебристая чешуя призывно переливалась.

– Поласкайте меня… пожалуйста… мои плечи, бедра, колени… я повернусь так, что никто не увидит, когда вы будете ласкать мои груди… О господи, да начинайте же наконец…

– Вы с ума сошли, Пия.

– Да, сошла! Вы разве еще не заметили? – Она засмеялась воркующе, как голубка. – Если бы вы положили свою руку на мое лоно, вы бы почувствовали, как оно трепещет. Ну что вы так на меня уставились? Так с вами еще не разговаривала ни одна женщина, не так ли? Но я не стыжусь, посмотрите – мне вообще не стыдно! Мне это нужно, чтобы жить. Болезнь? Нимфомания? Меня это не волнует! Я хорошо себя при этом чувствую! Посмотрите на других женщин вокруг. Похотливые кошки, жарятся на солнце, растопырив ноги, чтобы разогреться к вечеру. Они ничем не отличаются от меня, только отчаянные лицемерки. А я честная и говорю, что мне хочется. Гельмут, не портите этот прекрасный день…