Романтическая женщина и другие рассказы - Майкл Арлен

богатый римлянин, окруженный с самого рождения всякими благами, вступивший в жизнь с рекомендательным письмом от богов, которые награждают смертных дарами. И в то же время — такой милый сам по себе. Казалось, в первые месяцы мать и дочь обходили помолвку угрюмым молчанием. Это умалчивание продолжалось и после того, как в моих глазах он стал членом их семьи; я сам дерзко начал распросы. Я редко видел миссис Ричмонд или Фей наедине; он почти всегда находился тут же. Довольно странно, что с таким страстным женихом, каким он, несомненно, был, обращались как с членом семьи. Странно и более чем лестно для иностранца, находящегося в английском доме. И я вскоре нашел тонкую причину этого, как я сказал, угрюмого умалчивания о нем. Эта самая угрюмость, которая кажется немного непонятной, объяснялась странной и почти подсознательной работой совести у миссис Ричмонд и не менее странным и полным пониманием того, что в ней происходит, со стороны Фей.

Представляете себе весь пафос положения: мать и дочь, горячо любя друг друга, редко говорят о предстоящем браке, потому что обе усматривают в нем повод для взаимного непонимания. Так оно было, иначе вся история приняла бы другой оборот. Я ясно представляю себе, как миссис Ричмонд старается убедить себя, что она по-настоящему глубоко удовлетворена предстоящим браком дочери с маркизом Витиали, которого она так любит. Она, которая с негодованием отвергла бы предположение, что может впутываться в выбор дочерью мужа, должно быть, испытывала грустное недовольство и сомнение, — не ее ли искреннее желание, чтобы Фей согласилась на этот брак, побудило последнюю дать слово, так как она счастье матери ставила выше собственного. При небольшом давлении нерешительность переходит в согласие. А что со стороны Фей это было только, «согласие» — было ясно для меня. Вообще никто не сказал бы, что Фей влюблена в своего жениха, то есть влюблена так, как бывает в молодости, когда присутствующему третьему лицу, уходя, хочется прижать к сердцу первую попавшуюся хорошенькую женщину, чтобы в свою очередь приобщиться к красоте дивного мира… Но с другой стороны, в их отношениях не было пошлости навязанного чувства. Вероятно, любовь была, но только бледная, худосочная, так что у третьего лица в их присутствии никогда не являлось чувства, что оно может быть помехой.

При Витиали Фей делалась какой-то взрослой и с его уходом совершенно менялась. Когда я заставал их вдвоем, — а это случалось, если я забегал днем, и миссис Ричмонд отдыхала, — я всегда старался поскорее уйти, но я это делал не ради нее, а ради прекрасного Витиали, чьи глаза выдавали его тайну. Я ничего не слыхал от Фей про их предварительное знакомство. Она никогда не говорила о вчерашнем дне, очень редко о завтрашнем. Все ее слова и смех относились к переживаемому моменту. Когда вы находились с ней, вы бывали зачарованы ее прелестными, искренними коричневыми глазами, которые умели слегка насмехаться. Даже тогда я рад был бы посадить ее на бархатную подушку под стеклянный колпак, чтобы любоваться и радоваться ей. Она была совсем не похожа на своих скучных однолеток, которые еще не сменили свое детское хихиканье на улыбку женщины. Я никогда не сопоставлял ее с другими девушками, наполнявшими гостиные, даже когда она находилась среди них. В ней была смесь застенчивости и самообладания, так что невольно навязывался эпитет, столь не подходящий для девушки: — она была приветлива и милостива. В то время было значительно легче отличить женщин полусвета от порядочных, и девушки еще не научились скептицизму до замужества. Итак, все, что я знал о Витиали и о материнском вмешательстве, исходило от самой миссис Ричмонд; я понял источник неясного волнения доброй женщины по поводу всего случившегося.

Витиали появился в Лондоне года два тому назад, и занимал какой-то неопределенный пост при посольстве: он пользовался немного большими социальными преимуществами, чем обыкновенный атташе. Материнские сердца бешенно забились при мысли о его богатстве и приятной наружности, а его титул, хотя и итальянский, был древнего происхождения. Миссис Ричмонд была очаровательна, когда она с сарказмом говорила о себе, но настоящая нежность звучала в ее отзывах о «партии» дочери; ведь, эта «партия» совершенно растаяла перед Фей, превратилась в умоляющего поклонника, настолько безумно влюбленного, говорила мать, что, если бы не ее воспитанность, она сама возгордилась бы перед другими матерями. Образно выражаясь, он расстилался в ногах Фей. Только-что начавшая выезжать Фей решительно отклонила его первое предложение. После отказа девушки каждый англичанин опрометью бросился бы на Гебридовы острова ловить семгу. Но Карло любил без примеси фальшивой гордости, как истый венецианец; он добежал только до дверного коврика и там остановился. Он совсем не был смешон в таком положении, которое запятнало бы достоинство более испорченных молодых людей. Он нравился миссис Ричмонд, она одобряла его поведение. Она следила за ним с первых дней его ухаживания, а после отказа еще мягче и более бережно его поддерживала, потому что Витиали так ловко справлялся со своей трудной задачей, что она впервые за всю свою жизнь поняла, чем легче всего завоевать девушку.

«Да, наконец, не каждый день можно встретить такую сильную и достойную любовь!» — говорила она Фей, и я догадываюсь, что скрипучий голос таил в себе при этом некоторую долю нетерпения.

Кроме главного преимущества, было столько других, которых несносная девочка не замечала. Например, вопрос климата; юг был бы так полезен ее слабому здоровью после перенесенного ею воспаления легких. Они без того вынуждены проводить часть года на юге… Конечно, никакие расчеты не должны насиловать, если есть чувство отвращения; но, ведь, отвращения не было, — была, напротив, подлинная привязанность, которую маленький толчок пальчика времени мог обратить в чувство любви. И каприз девочки очень раздражал мать. И разве сама Фей не доказала, что это был каприз? Спустя восемь месяцев после первого предложения Карло получил согласие и, по уверению миссис Ричмонд, это согласие было дано так же решительно, от всего сердца, как некогда был выражен отказ.

Конечно, Фей была очень скрытной натурой… может быть, это и к лучшему для спутницы итальянца, экспансивности которого хватило бы на супружество. Миссис Ричмонд с самого начала решила, что торопиться не следует. Я представляю себе, что она ухватилась за это решение, как за целебное средство — от чего, неизвестно… Они были помолвлены месяцев шесть, и она, полная тревоги о счастье своего единственного ребенка, вынесла полную уверенность в удачном выборе Фей. В Карло не было ни одного режущего штриха, какие бывают