Романтическая женщина и другие рассказы - Майкл Арлен

у лучших людей. Он прекрасно подлаживался под чужое настроение, не теряя в тo же время ни на йоту своего достоинства. Нет, торопиться было незачем. Миссис Ричмонд употребила все свое влияние и убедила в этом Карло. Брак должен был состояться только через полгода: она предпочитала, чтобы Фей достигла двадцати одного года, и тогда бы лишь пустилась на завоевание Италии. Но она очень странная девушка, исключительно щепетильная… да, вот правильное выражение, — добавила она: — с большей долей щепетильности и порядочности, чем полагается на долю каждого человека. Нотка самоуспокаивающей тревоги в ее голосе странно выделялась после счастливого бодрого тона всего сказанного ею предварительно. Желая помочь ей выпутаться, я после наступившей паузы отважился сказать, что именно эта щепетильность Фей, которую почувствовал даже иностранец, делала ее такой исключительно обаятельной для своих лет.

— Конечно… конечно, — тяжело согласилась миссис Ричмонд и круто повернулась на стуле в мою сторону, — но, мой дорогой, поймите, что, когда это доведено до крайности, оно может превратиться в очень обоюдоострое качество. Ну, скажем, если это становится руководящим принципом в жизни девушки, которая нуждается только в самой обыденной доле щепетильности, порядочности. Могут произойти всякие неприятности, — я, конечно, говорю это теоретически, в такую дурацкую минуту, как сейчас… Бедный Ховард! Он замучен материнской болтовней о добродетелях дочери, — благо, у дочери нет никаких настоящих недостатков. Это все-таки утешительно. Видите ли, — грустно сказала онa, — люди иногда ломаются под бременем слишком большой порядочности; они воспринимают все недостаточно легко, до той минуты, когда вдруг ломаются и начинают воспринимать все слишком легко. Мне случалось это видеть. Одна очаровательная женщина… Я так откровенно говорю с вами потому, что, я надеюсь, вы меня поймете и не станете делать потом каких-нибудь выводов. Вы, конечно, понимаете, что я говорю не о Фей, потому что было бы дико даже подумать, что может быть хоть какая-нибудь царапина на ее порядочности… нет, я говорю теоретически. За последнее время я приобрела привычку иногда думать за нее, также как я иногда до сих пор ее причесываю, — не все же горничной получать удовольствие!

Да, не все обстояло гладко для дорогой мистрис Ричмонд. Ее смутная тревога, — я не решаюсь назвать это самоупреком по-видимому, имела основание. Фей и сама заглянула вперед и стала раздумывать над тем, что мать продумала раньше. Мне был ясно виден узор, над которым обе они работали. Благодаря моему странному, быстро завоеванному положению в доме, я попал в роль доверенного лица. «Раз мама поссорилась со всеми своими зятьями, — вы единственный разумный человек в пределах досягаемости», — сказала однажды Фей. Незавидная и бескровная роль, настолько неподходящая к характеру Витиали, что он и не подумал бы спуститься ради этого с высот, на которые вознесло его счастье. Кому бы улыбалось положение «самого разумного человека в пределах досягаемости».

Месяц спустя я зашел к ним после недельного перерыва и в гостиной столкнулся лицом к лицу с Витиали, который как-раз закрывал за собой дверь.

— Я так рад, что вы пришли, Ховард, — сказал он; с приветливой улыбкой задерживая мою руку в своей.

Мы, как видите, были большими друзьями.

— Я сейчас покинул Фей, у нее такой вид, будто она собирается писать книгу или трагедию. Ох, какая она серьезная… Пойдемте скорее, — сказал он, схватывая меня под руку и быстро увлекая к дверям, пускай она посмотрит на вас раньше, чем возьмет перо в руки. Пусть она увидит человека, который что-то написал. Это будет для нее предостережением. Конечно, вы не смахиваете на писателя, — успокоил он мой протест. — Вы такой, как все, но более симпатичный. Вот потому-то я и прошу вас рассеять серьезное настроение Фей. Это ужасно, такая серьезность.

Он неожиданно схватил меня за руку.

— Вы можете заставить женщину смеяться? — спросил он.

— Я только это и умею, — ответил я.

— В таком случае, Ховард, я сочту, что вы мне не друг, если Фей не будет широко улыбаться, когда я вернусь вечером, чтобы повезти их обедать.

У него была улыбка торжественно насмешливая, которая особенно шла к его темным подвижным чертам.

— Ну, так скорее. Пока она не взяла это противное перо.

Он открыл дверь, втолкнул меня в комнату и, закрывая дверь, шепнул какое-то пожелание.

То состояние, которое бедный Карло назвал «серьезностью», я сам стал замечать в Фей за последнее время, и насильственная комедия моего появления с тем, чтобы побороть это настроение, была характерна для того беспечного отношения, которым Витиали обыкновенно хотел рассеять и умиротворить Фей… Эту «серьезность» я замечал в ней уже давно. Это была какая-то тень мысли, которая скользнула по лицу и, точно соблазнившись чем-то, нечаянно осталась там. Нет более интересного для наблюдения объекта, чем молодая, серьезная, миловидная незлобная девушка. Когда мы, иногда вчетвером, садились играть (в особенности, когда я бывал партнером миссис Ричмонд), я часто украдкой бросал взгляд в сторону Фей и улавливал на ее лице эту тень, как нежный рисунок на очаровательном фоне. Над какой загадкой работала эта дорогая головка, хотел бы я знать? И работала отважно… Видите ли, она была из тex девушек, которые невольно вынуждают каждого дать благородную оценку их поступкам; описывая таких девушек, даже великие писатели не могут дать ничего, кроме картонных фигур, просто потому, что надо обладать редким личным совершенством, чтобы создать превосходное описание красоты, соединенной с подлинной непосредственностью. Я даже не пытаюсь это сделать, я довольствуюсь тем, что завидую себе в юности, когда я проводил время в ее обществе, и проклинаю эту юность за то, что, растрачивая силы на обыкновенную, честолюбивую светскую суету, смотрел на эту девушку, как на подругу по играм, вместо… вместо того, чтобы избрать ее подругой целой жизни.

— Я сегодня здесь в качестве клоуна, — сказал я, подходя к ней, сидящей за письменным столом у окна.

Она повернулась ко мне, держа задумчиво перо между зубами.

— Вам не надо быть клоуном, — решительно заявила она. — Несмотря на то, что Карло сказал вам сейчас целую речь. Разве он не прелесть, когда волнуется?

— Он имеет на то причины. Главный пункт в его речи заключался в том, что вы сидели перед ним с вытянутым лицом, а ни один порядочный итальянец этого не допускает у своих женщин.

— Но это не по его адресу, Ховард. Разве какая-нибудь женщина могла бы дуться на Карло? Он так очевидно мил, что с ним нельзя обращаться как с обыкновенным человеком…

— Так я же сказал, что я клоун, — прошептал я скромно,

— Нет, сегодня вы «дядя», дядя Ховард, — сказала