Собрание сочинений - Леонид Трефолев

* Царь наш — юный музыкант — *

       Царь наш — юный музыкант —       На тромбоне трубит,       Его царственный талант       Ноту "ре" не любит:

       Чуть министр преподнесет       Новую реформу, —       "Ре" он мигом зачеркнет       И оставит "форму",

       "Что за чудное гнездо       Наша Русь Святая!       Как прекрасно наше "до",       "До"… до стен Китая".

       И с женою и с детьми,       Чувствуя унылость,       Царь не знает ноты' "ми"       (Есть словечко "милость").

       Помня ноты две "la-fa",       Царь не любит сплина, —       На Руси ему — "лафа",       Разлюл_и_-малина.

       Царь сыграет ноту "соль"       Без ошибки, чудом,       Если явится "хлеб-соль"       С драгоценным блюдом.

       Уподобясь на Руси       Господу-аллаху,       Он выводит ногу "си"       (Сиречь: "да")… на плаху.

ПОХОРОНЫ

       Хоронили его в полуночном часу,       Зарывали его под березой в лесу.       Бросив в землю его, без молитв, без попа,       Разошлась по домам равнодушно толпа.

       И о нем плакал только нахмуренный лес;       На могилу смотрели лишь звезды с небес;       Мертвеца воспевал лишь один соловей,       Притаившись в кустах под навесом ветвей.

       Тот, кто пулей свинцовой себя погубил,       Этот лес, это небо и звезды любил;       Он лесного певца на свободу пустил,       Потому — что и сам о свободе грустил.

КАЗАЧОК

       Фонари кругом бросают свет унылый, бледный.       На забитой, жалкой кляче едет "Банька" бедный.       Седоков у "Ваньки" двое: барыня-старушка       Да в истасканной ливрее казачок Петрушка;       Зябнет он, закрыв глазенки, с холоду трепещет,       А извозчик в рукавицах лошаденку хлещет.

       Ты не бей ее напрасно! Полно, перестань-ка       За двугривенный тиранить лошаденку, Ванька!       Посмотри: она устала, снег ей по колено…       Вздорожали нынче, Ванька, и овес и сено,       У твоей несчастной клячи кожа лишь да кости,       Привезти еще успеешь старушонку в гости!

       При фонарном слабом свете на нее взгляни ты:       Очи смотрят тускло, дико; сморщены ланиты…       А на них, бывало, страстно люди любовались,       Вкруг красавицы толпою шумной увивались;       Все ласкали, баловали барышню-резвушку…       Жаль ее… и жаль мне также казачка Петрушку!       Вот приехала старуха к внуку молодому,       Отказал бы он охотно бабушке от дому,       Да боится: у старухи водятся деньжонки.       "Эти ведьмы очень скупы, и хитры, и тонки…       Может быть, она оставит все наследство внуку?" —       И целует внук с почтеньем бабушкину руку.       Занялась она с гостями, по копейке, вистом,       А Петрушка спит в передней и храпит со свистом.       У старухи худы карты: двойка да семерки,       А Петрушке с голодухи снятся хлеба корки.       Обыграли на целковый барыню-старушку…       Жаль ее… ж жаль мне также казачка Петрушку!

ЧУДЕСНАЯ ХАТА

       Как прекрасна, как чудесна у меня бывает хата,       Если сладким вдохновеньем вся душа моя объята;       Если, сидя у оконца, я под шум густой березы       Стройно складываю в песни золотые думы — грезы.       Из груди моей открытой вдохновенье звучно льется,       И каким-то чудом песня для народа создается.       Из окна она промчится легкой ласточкой игривой       Над соседней Деревенькой, над соседней братской нивой

       И она прогонят горе, если кто в селе горюет,       И отрадно засмеется с тем, кто весело пирует.       Эта песня укрепляет в сердце веру в провиденье,       Для любви давнишней, старой в ней таится наслажденье.       И она с собой приносит благодатные надежды,       У рыдающих, гонимых утирает тихо вежды.       Я тогда себя считаю властелинам мира-света,       Восклицая: "Как чудесна хата бедного поэта!"       Как приветливо встречает чародейка, эта хата,       Гостя милого, родного, дорогого гостя-брата!       Как ему она радушно настежь двери отворяет       И в стенах веселым эхом речи гостя повторяет!       Этой хате-чародейке все знакомо, все известно,       И она хлеб-соль и мысли разделяет с гостем честно,       Вторит звону чаш, застольных и своим чудесным эхом       Отвечает гостю-другу задушевным громким смехом.       И звучит отрадно эхо в чудной хате без измены,       И каким-то дивным блеском озаряются в ней стены;       В ней, как встанешь после пира, так из каждого оконца       На тебя не солнце светит, а уж ровно… по два солнца!

НЕВЕСТА ССЫЛЬНОГО

       Что за мысли алые,       Как мне тяжело!       Капли дождевые       Глухо бьют в стекло,       Льются через крышу,       На полу вода —       Голос няни слышу;       "Сядь, дружок, сюда!       Бедная овечка,       Примечаю я:       Таешь ты, как свечка,       Умница моя,       Сохнешь и страдаешь,       Долго ль до греха?       Ждешь да поджидаешь       Друга-жениха.       Грешен он во многом,       Люди говорят…" —       "Но, клянуся богом,       Предо мной он свят!" —       "Твой жених в Сибири,       В тундрах да в степях;       На руках-то гири,       Ноженьки — в цепях.       Рассуди же толком,       Как бежать ему:       Обернуться волком?       Подкопать тюрьму?       Али от острога       Подобрать ключи?" —       "Няня, ради бога,       Будет, замолчи!       В этот день ненастный,       В дальней стороне,       Друг мой, друг несчастный,       Вспомни обо мне!"

       Нянюшка вздремнула…       Посмотри в окно,       Я рукой махнула:       _Там_ и _здесь_ — темно!       Та же непогода,       Тот же ветра вой…       Около "завода"       Ходит часовой…       Грезится мне Лена —       Ч_у_мы дикарей…       Возвратись из плена,       Милый, поскорей!

       Колокольчик где-то       Затрезвонил вдруг…       Няня, няня! Это —       Мой прощенный друг.       Верю я сердечку:       Как оно дрожит!"       И, покинув печку,       Нянюшка бежит.

       "Аль беда случилась?       Ты горишь огнем…       Лучше б помолилась       Господу о нем.       С верою глубокой       Крест прижми к устам!"      …Друг мой, друг далекий,       Горько _здесь_ и _там_!

ЧЕРНЫЕ И БЕЛЫЕ БРАТЬЯ

(Из В. Купера)

       Я хотел бы удалиться, убежать       В беспредельную пустыню от людей,       Чтоб меня не мог жестоко раздражать       Торжествующий над правдою злодей.

       Цепи рабства ненавистны для меня:       Эти цепи так пронзительно звучат!       Я их слушаю и, голову склоня,       Жду, когда они утихнут, замолчат.

       Но вокруг меня — разврат и нищета;       Кровь людская льется быстро, как поток.       Мы не помним слов распятого Христа:       "Да не будет ближний с ближними жесток!"

       "Братство", "равенство" — забытые слова;       Мы теперь их презираем и клянем.       Братство крепко, как иссохшая трава,       Истребленная губительным огнем.

       Наше равенство? Мы разве не равны?       И о чем же я, безумствуя, скорбел?       Я скорбел о том, что негры всё черны,       А плантатор, властелин их, чист и бел.

       В чем их разница? Один из них богат,       Кожа тонкая прозрачна и бледна;       У другого кожа блещет, как агат,       В этом вся его ужасная вина.

       "Белый" "черного" преследует с бичом,       И не брата в нем он видит, а раба…       Будь тот проклят, кто родился палачом,       Пусть казнит его жестокая судьба!

       Нет, невольником владеть я не могу,       Не желаю, чтобы в полдень, в летний зной,       Негр давая прохладу белому врагу,       Опахалом тихо вея надо мной.

       Нет, невольником владеть я не йогу,       Не желаю, чтоб он в рабстве взвывал       И, послушный беспощадному бичу,       Кровью-потом нашу землю обливал.

       В человеке _человека_ полюбя,       Не хочу я и не в силах им владеть.       Легче цепи возложить мне на себя,       Чем на _брата-человека_ их надеть.

ДОЧЬ ОХОТНИКА