Поздняя осень в Венеции - Райнер Мария Рильке

Чужой

Но я приплыл к тебе морем.

Слепая

Как? На остров? Где я с моим горем?

Чужой

Я все еще в лодке.

Причалю вот-вот

к тебе. Она все еще плывет.

Моей находке машет мой флаг.

Слепая

Я остров, и я одна.

Я клад.

Когда в моих нервах былые дороги

еще таились, а с ними тревоги,

цепкая память потерь,

мучилась я, как теперь.

И все это из сердца ушло,

сама не знаю куда,

но все равно мне тяжело,

со мною моя беда,

с ней чувства мои, их крик у моих

недвижных окаменевших глаз,

все мои отчужденные чувства;

годами, что ли, они тут стояли,

или недели подобны утратам,

но они, сломленные возвратом,

друг друга могут узнать едва ли.

Пускай до моих дорастает глаз

неизвестный мне путь.

Мне лишь бы шагнуть;

уверенно, как выздоравливающие,

чувства радуются ходьбе

по темному дому тела и мне

пособничают, улавливающие

среди воспоминаний

начаток ранний,

ведущий вовне.

Они бы вышли, но выхода нет.

Стан мой одет плащом из стекла.

Видит мой лоб, рука прочла

стихи на других ладонях;

камни с моей ногой говорят,

а голос вбирает всех птиц подряд

в ежедневных погонях.

Своих не лишил меня мир красот.

Осуществляется перевод

красок в запах и звук,

так что я теперь красоту

слышу.

Каких мне еще наук?

Ветер листает листву.

Ее словами живу,

угадывая печать.

И цветок за цветком срывая в свой час,

смерть не найдет моих глаз.

Чужой

Мне ли не знать.

Реквием

Кларе Вестхоф посвящается

На этом свете час тому назад

одною вещью больше стало; сплел

венок я из листвы; недаром он тяжел,

плющ сумрачный, как будто виноват

он в том, что погружается в закат

вещей, где пьет он будущие ночи.

Наедине с венком во тьме ночной

мне страшно. Невзначай сплетенный мной,

когда не мог я разгадать,

что значит обод, зеленью обвитый,

понять он мне дает: не нужно свиты

другой небытию, и мне блуждать

среди нехоженых раздумий предстоит,

хотя знакомы эти вещи мне.

Вниз по реке плывут цветы, сорванные детьми за игрой; выскальзывает из пальцев один, второй, пока не перестанет быть букетом букет. Потом принести остатки цветов домой, где остается их только сжечь, и, окутанный тьмой, часами, старших обманывая закрытыми глазами, будешь цветы поминать слезами.

Гретель, очень ранней была

смертью одарена ты, смертью

белокурой.

Прежде чем жизнью была ты одарена,

сестрою тебя предварил Господь,

а потом братом,

чтобы чистая близость их обоих, текучесть

показала тебе, что в смерти

твоя участь,

в смерти.

Брат и сестра, родная раса,

изобретены среди соцветий,

чтобы два смертных часа

приобщили к тебе третий,

тебе грозивший тысячи лет,

все жизни — след

смерти наставшей;

тебе, сплетавшей

цветы и видевшей цвет

роз, тебе, людей испытавшей,

обреченную жизнь подарили,

две смерти сперва сотворили,

тебя же приговорили

со сцены померкшей уйти.

Подруга, страшна ли смерть?

Сама посуди!

Плакала ты у нее на груди?

Упала на подушки

и к ней попала на побегушки,

а в доме никто не спит.

Какова смерть на вид?

Вы же подружки…

А ты вернулась домой.

.

Усвой,

как цветет миндаль

в голубизне души.

Сколько чувств и вещей в тиши женщины,

стоит ей любовь испытать,

знаешь ты. Природе дано шептать,

как среди южных теней совершенных

красота длится день за днем,

но только блаженным губам блаженных

она знакома, когда вдвоем

они один мир, один голос, прозрачность

одна и та же; твой голос был тих

(пока не коснулась грозная мрачность

еще нетронутых чувств твоих).

Письма твои вызывали жалость;

как будто солнцем удручена,

чувствуешь ты на юге усталость

и возвратиться обречена;

сиянье тебя измотало,

цвет ощущала ты как вину;

жила ты на юге словно в плену:

целого тебе не хватало.

Жизнь — часть… А целое где?

Жизнь — отзвук… А где же звук?

Круги возрастающего пространства…

Смысл жизни — закон сочетанья.

Иначе жизнь — лишь мечтанье мечтанья,

но произрастанье не здесь.

И ты решила расти,

поспешила расти,

а для нас ты была мала:

улыбка, самая малость улыбки,

всегда немного меланхоличной,

мягкие волосы в тепличной

комнатке, а все остальное —

после смерти сестры лишь платье твое цветное.

За игрою тиха, весела

ты была

очень многими. Каждый знал,

когда ты входила вечером в зал,

каждый знал: теперь время молиться,

с тобою разные лица;

с тобою они вошли,

постигнув твой путь вдали;

и ты постигла его простор,

младшая среди своих сестер, —

сестер вереница —

ты сестрица.

Срок твой пришел,

и этот венок тяжел.

На гроб тебе положат

тяжелый этот венок.

Треснет на гробе крышка,

и черный гнет

платье тебе сомнет;

это не передышка.

К тебе прильнет

плющ.

Расти будет он,

чтобы тебя оплести;

и тебя разбудит в нем ток,

шепоток в шелесте листа,

так чиста твоя суть.

Но тебя не замкнуть;

так теперь ты лежишь;

вглубь тебя распахнута дверь;

и в твою тишь

влажный войдет плющ.

.