Гром среди вторника - Соня Субботина

Мамуля

Илюш.

Мамуля

Привет.

Мамуля

Ты ведь приедешь на выходные?

Илья посмотрел в переписку и подзавис. Он не приезжал домой уже несколько месяцев и привык думать, что родители уже смирились, что увидеться с сыном смогут только летом. Выходные. Конец марта. С чего бы вдруг он должен приезжать посреди семестра? Илья залез в календарь на телефоне. Под тридцатым числом – кружочек. Юбилей отца. Как он мог забыть?

Илья

Приеду, конечно, мамуль.

Мамуля

И Нику с собой обязательно прихвати!

Мы с отцом соскучились по вам обоим!

«Ох, мама… знала бы ты…» – за своими попытками пережить расставание Громов совсем забыл, что настоящий мир был несколько больше и не ограничивался компом, приставкой и чередой аудиторий, лабораторий и лекционок. Дни, как один, бесцветной массой проходили мимо него. Жизнь кипела, а он как будто был отгорожен от нее стеклом вытяжного шкафа, стал одним из объектов исследования в очередной лабораторной работе. Но вот беда, вытяжной шкаф был сломан. И все отравляющее и токсичное никуда не уходило, кислорода становилось меньше, а мыслей и эмоций, которые выделял Илья, как лучистую энергию, – больше. Сколько еще он протянет так?

Маме о разрыве с Никой Илья так и не смог рассказать. Потому что не хотел расстраивать. Да и нетелефонный разговор это был бы, а подорваться и приехать домой не смог найти силы. Вот и жила Анна Александровна все это время в сладком неведении и мыслях, что летом они будут играть свадьбу. А потом, может, и внуки появятся.

Илья

Мне столько нужно будет тебе рассказать…

Мамуля

Главное, приезжай! И чем раньше, тем лучше!

Плевать на учебу Громову было не впервой, поэтому уже в этот же вечер, прямо посреди учебной недели, он решил, что пора устроить себе возвращение домой. Собрал вещи на несколько дней; поставил Макара в известность, что до понедельника квартира будет полностью в его распоряжении, не забыв отпустить пару шуточек, как с удовольствием, пользой и Сонечкой можно будет провести это время. Под неодобрительный и немного осуждающий взгляд лучшего друга Илья закрыл входную дверь.

Громов мчался по трассе в сторону своего родного города, изо всех сил стараясь соблюдать правила дорожного движения и скоростные пределы, что для него было вовсе несвойственно. Он очень хотел как можно скорее добраться до родителей, но совсем не хотел попадать в аварию. Тот сон время от времени всплывал в голове и служил напоминанием быть осторожным. И вот уже в два ночи он сидел на кухне и пил чай с мамой, которая так и не смогла найти себе место после того, как получила сообщение от сына, что он уже едет. Сервиз с маками он попросил убрать куда подальше. Слишком много воспоминаний впиталось в тонкий белый фарфор, а привкус ностальгии и так ощущался все эти месяцы у Ильи на языке, успев за это время порядком надоесть. К счастью, у Анны Александровны были чашечки на все случаи жизни, но все же ей пришлось немного помучиться, чтобы выбрать замену своему любимому сервизу.

Громов знал, что рассказом о Нике его исповедь маме ограничиться не сможет. И понимал, что если бы отец узнал, почему именно они расстались с Евой, маме пришлось бы пытаться оттащить своего разъяренного мужа от побитого сына. Сергей Владимирович не так воспитывал Илью, это Москва испортила его. «Маму надо уважать, девочек нельзя обижать», – как какую-то мантру читали Илье с самого детства. А сами родители своим примером ежедневно показывали, что такое любовь, взаимопонимание, забота и доверие. У Анны Александровны и Сергея Владимировича за годы совместной жизни были не только радости, но и кризисы в лихие девяностые, однако они даже и представить не могли, что можно допустить мысль, чтобы предать свою вторую половинку. Трудности закаляли их брак. Невзгоды заставляли вцепиться друг в друга с новой силой, чтобы течение перемен если бы и унесло их куда-нибудь, то обязательно вместе. Но дурной пример московских отпрысков оказался сильнее и, подобно нефтяному пятну на поверхности моря, распространился до таких масштабов, что смог вызвать настоящую экологическую катастрофу в жизни их сына. Только если из-за «черного золота» гибли птицы и рыбы, то из-за поступков Ильи медленно и в мучениях умирал он сам. Громов и не думал, что практически одновременно, с разницей в каких-то несколько месяцев, будет и предателем, и преданным, прямо как тот рис, который он смог одновременно и сжечь, и утопить.

Сергей Владимирович спал, так что у Ильи было достаточно времени на откровения маме. Чай был допит, и они переместились в гостиную. Илья сонно прилег на диван и положил голову маме на колени. В ногах у него примостился Пушок, а Ася легла ему на грудь, подтверждая распространенное мнение, что коты всегда ложатся на больное. Пока Анна Александровна гладила сына по волосам, он еле слышным шепотом посвящал ее в события последних двух с половиной лет. В одиночестве и на публике он еще мог оставаться сильным, но рядом с мамой его панцирь с еле слышным треском рассыпался на кусочки. Рядом с ней он снова чувствовал себя маленьким мальчиком, который каждый раз прибегал домой в слезах, если падал с велосипеда и расшибал в кровь коленки. Горячие слезы раскаяния в содеянном затекали Громову в уши, хотя мама и пыталась вытереть их с его щек, приговаривая по-доброму:

– Дурак ты, Илюша. Хотела же тебя Иванушкой назвать, но не стала. Видимо, зря.

Других слов Анна Александровна не могла найти, все ее силы уходили на старания сдержать свои слезы. С тех самых пор, когда ей положили этого маленького человечка на грудь, она не могла переносить его плач. И дело было не в том, что ее раздражали детские крики, острием врезавшиеся в подкорку и сердце. Ей просто хотелось всеми силами утешить своего сыночка. Прошло двадцать лет. Громкий плач сменился на безмолвные и скупые мужские слезы, но менее болезненным не стал. Она видела, как соленая печаль переполняет ее ребенка и рвется наружу, и ее материнское сердце разрывалось на куски. С одной стороны, она не могла поверить, что Илья, ее светлый мальчик в темной одежде и с непростым характером, способен совершить самое мерзкое предательство, на которое только может быть способен мужчина, и тем самым так обидеть девочку, которую когда-то любил (ведь правда любил?). Через что Ева прошла – врагу не пожелаешь. Что может быть хуже для молодой девушки, чем понять, что «проигрываешь» кому-то, а потому и не заслуживаешь любви? Но, с другой стороны, закон бумеранга сработал незамедлительно, и сейчас именно Илье нужны были напутственное слово и поддержка. Анна Александровна металась между женской солидарностью и материнским долгом. В конце концов она решила, что уже очень поздно читать нотации. Что-то они с отцом все же упустили. Только что? И ничего ведь уже не поделаешь, раз их Илюша отказался учиться на чужих ошибках и стал постоянно совершать свои. Пусть не сдерживает себя и плачет, это куда лучше, чем бить друзей или изменять девушкам, а она потерпит и будет молча утирать то свои, то его слезы.

Проснулся Илья, потому что в коридоре что-то разбилось. Первые мгновения не мог понять, где сон, а где реальность – границы размылись, и он никак не мог узнать свою комнату в родительской квартире. Ночью его снова посетили образы рушащихся стеклянных зданий. Звон, скрежет и грохот. Когда Громов, потирая глаза, вышел из комнаты, то увидел, как Ася сидит около разбитой вазы и умывается черной лапкой в белом «носочке», как будто ничего и не случилось. Кошечка всем видом показывала, что она не при делах, и это Пушка, а не ее занесло на повороте, и именно он врезался в маленький столик на высоких резных ножках. В прошлом году Ася выпала из окна восьмого этажа и чудом выжила. Сейчас она смогла полностью восстановиться, и о несчастном случае напоминал только маленький обрубочек вместо хвоста. Правда, с тех пор Ася изредка не вписывалась в повороты, так как хвост уже не мог помочь удержать равновесие, и уже успела перебить почти все мамины вазы и статуэтки. Илья собрал осколки и отнес на кухню в мусорку. Посмотрел на время. Отец уже как несколько часов на работе. На столе, рядом