Транс - Виктор Поповичев

Я почесал затылок и отправился за канистрой. Конечно же, мне вспомнились Жоркины слова о полетах старухи, которые убедили меня, что йога поят галлюциногенными настоями… Может, и Милка находится сейчас под воздействием, например, гипноза… Как, собственно говоря, и я сам. Следовательно, спящий Стоценко существует лишь в нашем воображении. Однако мне что-то не доводилось слышать, что под гипнозом человек продолжает размышлять, думать, предполагать и, наконец, сомневаться в реальности происходящего.

Мельком глянув на старухину кровать, на слюнявые Жоркины губы, я загасил спичку. В изножье кровати заметил полоску света, идущего из-под пола. Подвал, подумал я, кое о чем догадываясь. Взял канистру и вышел.

Мы вновь уселись на трухлявые доски, глотнули тамуса. Немного помолчали, смакуя напиток.

– Мне становится интересно, – прошептала Милка. – Сначала, признаюсь, напугалась до смерти, а потом, вернее, сейчас, ну и чего, в самом деле, бояться? Чего бояться мне, если ты спокойный, как трактор?

– Давай-ка мы вытащим тюфяк на улицу и все же постараемся уснуть. Утро вечера, как говорят… Ага?

– Как ты думаешь, она летает? – спросила Милка. – Мы бы услышали шаги, когда она на крыльцо выходила. Вот бы летать научиться!.. Над лесом… А ты?

– Разберемся. Какие полеты, когда законы гравитации никто не отменял? Давай-ка я лучше расскажу тебе сказку о кузнеце, выковавшем чугунную женщину.

Она кивнула. Мой монотонный голос скоро усыпил девушку. Около часа я не решался пошевелиться.

– Ты будешь спокойной и послушной… – шептал я, – спокойной и послушной мне… – Наконец осторожно выскользнул из-под одеяла.

Жорка выводил носом замысловатые трели и пускал слюни. Я вытер ему рот уголком простыни и поправил одеяло. На душе у меня было покойно, – казалось, я знал, что увижу через минуту, и боялся, потому что увиденное не смог бы объяснить для себя… Неужели тайная лаборатория?.. Я потянул скобу и открыл люк, ведущий в подполье. Старуха была здесь. Она лежала на раскладушке. В свете свечи, стоящей на полке в изголовье, ее лицо казалось вылепленным из темного воска. Но никаких лабораторных принадлежностей не было. Несколько рассохшихся бочек, около десятка пыльных стеклянных банок, валяющихся по всему полу, и груда заплесневелой обуви под лесенкой, на ступеньках которой я стоял. Доски вдавились под тяжестью моих ног, влажно блеснуло выступившей под подошвами слизью. Я приблизил лицо к старухиному рту и услышал дыхание. Не церемонясь, грубо толкнул старуху, затем шлепнул по щеке… Конечно, я не стал бы будить ее таким небрежным способом, но у меня была уверенность, что не в моих силах разбудить ее, даже если бы я решился на это более варварским способом. Сон старых людей чуток, а Архелаю-Анну сейчас мог разбудить только опытный врач, если бы нашелся такой, что очень сомнительно… Чтобы утвердиться в своей догадке, сдернул одеяло и, увидев на костлявом теле спортивную майку с цифрой «тринадцать» на груди и футбольные трусы с красным кантом, отвернулся… Однако, усмехаясь, повернул голову – ведьма спит. Положил одеяло так, как оно лежало, и тихонько, будто боялся разбудить старуху, вылез из подвала и прикрыл люк крышкой.

Милка, сбросив одеяло, спала. Прилег, но вскоре поднялся и пошел к дому, чтобы постоять у окна. Хотелось увидеть, когда старуха будет вылезать из своего логова. Зачем мне это?.. Не знаю… Может быть, смогу разбудить Стоценко, подсмотрев за старухой? Проклятое комарье… Заживо сожрут, пока дождешься своего.

Всего минуту разминал я ноги, затекшие от долгого стояния под окном, а когда припал к стеклу, понял, что напрасно потратил время, – старуха суетилась у плиты. Вдобавок она заметила меня и махнула рукой, приглашая в дом.

– Ты воды в бочку натаскай, – сказала она. – Нагреется за день, а вечером огород польем.

– А мы на свежем воздухе спали. Ночь теплая.

– Я в подвале сплю, – перебила она меня. – Комаров боюсь. Как представлю, что они кровь сосут… Ведра у бочки возьми, под клеенкой.

Я разбудил Милку и велел помочь колдунье стряпать. Девушка, не говоря ни слова, глянула на меня жалобно и, пожав плечами, пошла к крыльцу.

5

Здоровьем меня Бог не обидел, но после двух десятков ведер – а каждое весило не меньше пуда – почувствовал слабость. Только до половины бочка наполнена. Если бы не бессонная ночь, сдюжил бы без отдыха. Едва я присел в тени крыльца…

– Сударушка твоя – хлопотунья. Добела пол в горнице выскребла. Повезло тебе.

Архелая-Анна смотрела в небо слезящимися глазами и думала о чем-то своем, наверное совершенно не относящемся к предмету разговора.

– Отдохни, говорю, а она – скребком, скребком по доскам. И молчит. Где сейчас жену такую сыщешь… молчаливую да работящую? И тебе не след сидеть-рассиживаться, коль она потом исходит.

К полудню заполнил бочку до краев и чуть живой рухнул под сиреневый куст. Причем упал так, чтоб не было видно с крыльца и из окон дома. Хотелось одного – полежать, расслабив мышцы. Но ноздри мои уловили запах старческой кожи. Открыл глаза и с ненавистью глянул на стоящую передо мной знахарку.

– От ведь работящая! – сказала она. – Милушка хату белить затеяла. Увидела известь во дворе, развела водой – мол, белить буду, и вся недолга… Травку бы в саду покосил. Зарос сад-то.

Старуха говорила что-то еще, но я уже не слушал.

Рядом с косой нашел оселок. Даже обрадовался. Присел тут же под яблоней в траву и туда-сюда, туда-сюда оселком – хоть ногам отдых дать.

– Сад-то хорош… Лесник сажал.

«Ведьма!», – ругнулся я, увидев перед собой ноги, обутые в калоши.

Она дождалась, когда я начал косить траву, и, покряхтывая, потащилась к дому.

Вскоре Милка позвала обедать.

Без аппетита съел пирожок, пожевал брюквы и, выпив стакан духовитого компоту, вылез из-за стола.

– Дак ты докоси садик-то, – каркнула вслед мне Архелая-Анна.

Проклиная все и вся, поплелся в сад. Однако злость вскоре сменилась любопытством: если я хочу чего-то добиться от ворожеи, стоит ли проявлять недовольство? Да, мне тяжело махать косой с непривычки, но не Жорке же здесь ковыряться. И никто меня не тащил сюда силком… Это «дак», произнесенное старухой… Странная у нее лексика: то «сударь», то… Черт ее разберет. Оставшуюся траву скосил в бодром расположении духа.

– Часика через полтора и поливать можно, – проговорила старуха, поджидающая меня у бочки с водой окунув палец в воду. – Сударушка-то твоя… Подсобил бы ей.

В горнице потолок голубизной по глазам бил, две побеленные стены словно снег. Милка умудрялась белить, не проливая ни капельки с помазка, – так умели только украинские хозяйки, где-то читал о подобном мастерстве.