История одной большой любви, или Бобруйск forever (сборник) - Борис Шапиро-Тулин

Впрочем, и для Бобруйска их появление тоже было неожиданным. Они оба возникли как бы из небытия: вчера еще их не было, а сегодня – здрасте. В Бобруйске такие фокусы не любили. Должна же была прослеживаться хоть какая-нибудь причинно-следственная связь, объясняющая их появление. И хотя даосское учение о причинно-следственных связях кумушки, лузгающие семечки около своих палисадников, не жаловали, ну хотя бы потому, что ничего о нем не знали, тем не менее они с упорством, достойным лучших китайских мудрецов, пытались связать воедино город Бобруйск и внезапно появившуюся в нем чету Лиходиевских. А поскольку факты для выстраивания достоверной картины у них отсутствовали, то великое даосское учение – то самое, о котором они ничего не знали, – пришлось задвинуть куда подальше. Зато в пику ему была выдвинута устроившая всех версия, что оба пришельца сбежали от своих бывших благоверных и решили под конец жизни свить гнездышко в благословенном Бобруйске, куда, по мнению его жителей, стремились все, но не всем выпадало такое счастье.

Неудавшийся враг народа, а ныне прораб Лиходиевский, руководивший возведением гостиницы под оригинальным названием «Бобруйская», худо ли, бедно, но в окружавший его ландшафт вписался. Был он коренастый крепыш, носил потертое кожаное пальто, кепку-восьмиклинку и сапоги, всегда начищенные до зеркального блеска, голову при этом он брил наголо, курил папиросы «Беломорканал» и водку покупал, как все, исключительно за 2 рубля 12 копеек.

А вот с Марией Францевной дела обстояли далеко не блестяще. Чувствовалась в ней какая-то нездешняя утонченность, чрезмерная вежливость и благожелательность, переходящая всякие установленные в городе границы. Где это видано, чтобы продавцам, которые тебя только что беззастенчиво обсчитали, виновато улыбнуться в ответ и, уходя, вместо десяти египетских казней пожелать доброго дня и всяческих благ. В общем, белая ворона и никак иначе. Хотя сходства с вороной у Марии Францевны не было никакого. Скорее ее плоское личико, крючковатый нос, большие круглые очки с толстыми стеклами да к тому же короткая прическа делали ее похожей на ученую сову, которая сидит в дупле, обложившись книгами, курит, очевидно по лагерной еще привычке, дешевые папиросы и упорно желает судить об окружающем мире исключительно по тому, что об этом написали разные мудрые авторы.

Летом роль дупла для Марии Францевны выполнял балкон на втором этаже самого обычного дома. Дом был обычным, а вот балконы на нем почему-то называли бобруйскими. Нет-нет – на первый взгляд все было вполне привычно. Бобруйские балконы также нависали над тротуаром, на них можно было даже выходить – местные архитекторы для этих целей спроектировали дверь, позволяющую курсировать между балконом и комнатой, но все это лишь на первый взгляд. На второй – внимательный наблюдатель обнаружил бы, что между так называемыми балконами по-бобруйски практически нет никаких разрывов. Протиснуть между ограждающими перилами двух соседних балконов сложенную пополам городскую газету «Коммунист», наверное, было возможно, но на большее рассчитывать не приходилось. Короче, для того чтобы перейти с одного балкона на другой, никаких особых усилий не требовалось, чем, кстати, многие живущие по соседству беззастенчиво пользовались. Пригласишь, например, к себе домой подругу, устроишь романтический ужин при свечах, добьешься наконец желанного поцелуя и уже готов перейти к более интимным пунктам программы, как вдруг на твоем балконе появляется небритый сосед в майке и тренировочных штанах, вздутых пузырями на коленях, чтобы одолжить клистир, поскольку его супруга третий день не может опорожнить кишечник. Впрочем, если бобруйские архитекторы ставили перед собой сверхзадачу по духовному сближению жильцов этого дома не только внутри его стен, но и непосредственно с их наружной стороны, то, надо сказать, справились они с этим блестяще.

Может быть, именно этот каприз архитекторов и привел к тому, что в жизни Мити появилась путеводная звезда под названием «Лермонтов», хотя, может быть, здесь сыграл свою роль случай, а возможно, вступила в дело некая просчитанная нездешними умами матрица, в которой четко действовал закон сохранения всего сущего, то есть если в каком-то месте убыло (имеется в виду Мария Францевна с ее мужем), то в другом месте прибыло. Во всяком случае, чета Лиходиевских прибыла аккурат в соседний с Митей подъезд, в квартиру на втором этаже, имеющую балкон, находившийся в непосредственной близости от того, на котором Митя проводил последний месяц лета.

Впрочем, не все ли равно – каприз, случай или матрица. Назовем это Судьбой, приняв во внимание определение, данное ей мудрыми жителями города Бобруйска. Судьба – это когда ты идешь по улице и на голову тебе падает кирпич. Правда, такая формулировка имела и свою обратную сторону: если кирпич пролетел мимо, то, следовательно, это уже не судьба. Но в Митином случае у Судьбы был заготовлен третий вариант, и состоял он не из одного, а сразу двух кирпичей, которые не стали падать ему на голову, а просто лежали на соседнем балконе и выглядели как обычные книги: одна побольше – коричневого цвета, другая поменьше – зеленая. Книги лежали на столике, придвинутом к уютному плетеному креслу, на котором Мария Францевна любила, оторвавшись от чтения, подымить очередной папиросой или покормить крошками суетливых воробьев. Хитрые птицы оставляли своих часовых на соседних деревьях, и как только те давали сигнал, моментально слетались к ее балкону.

Мите было тогда 15 лет, он перевелся в вечернюю школу и готовился идти на завод, чтобы зарабатывать трудовой стаж, необходимый по тем временам для поступления в институт. Наверное, только молодостью можно объяснить, что, не почувствовав никакого подвоха со стороны все той же Судьбы, он, когда Мария Францевна в очередной раз ушла в глубину своей комнаты, протянул руку к столику на соседнем балконе. Это был роковой момент! Если бы Митя знал, что перед ним всего лишь наживка, которую он должен был заглотить, чтобы случилось все последующее, неизвестно, стал бы он любопытствовать по поводу того, что именно читала ученая сова в эти теплые дни уходящего лета.

А с другой стороны, может быть, Судьба, сидящая в полутемном партере за режиссерским пультом, уже высветила своим фонариком то место в тщательно прописанном сценарии, где Митина рука должна была непременно просунуться между прутьями ограждения и коснуться обложки одной из оставленных книг, а стоящая за кулисами Мария Францевна в то же самое время занесла ногу, чтобы сделать шаг из комнаты на балкон и, увидев, как он покраснел, произнести сакраментальное: «Нет ничего зазорного в том, что юноша тянется к знанию».

Книга, до которой Митя дотянулся, оказалась каким-то томом из полного собрания сочинений Ленина. Хорошо изданная, в твердом переплете, с барельефом вождя на обложке – на него она не произвела ровным счетом никакого впечатления. Ну, книга, ну, барельеф, ну, Ленин. В жизни Мити его присутствие ощущалось в те годы постоянно. Памятники, статуэтки, значки, картины и картинки – Ленин был почти как член семьи у всех, кто населял тогда огромную страну СССР. Появившийся позже анекдот о том, что в магазинах продается трехспальная кровать под названием «Ленин с нами», был больше чем просто анекдот, это было признание. Про Ленина пели песни, Ленину присягали, его именем клялись. И Митя, естественно, клялся вместе со всеми. За пять лет до встречи с Марией Францевной, когда его класс принимали в пионеры, он, стоя в актовом зале школы, покорно повторял за старшим пионервожатым: «Торжественно клянусь жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин».

В гулком зале слова клятвы смешивались с отголоском какого-то политически неблагонадежного эха, а потому превращались в сплошное: там-та-ра-ри-та-та-та. И лишь в самом конце церемонии, когда старший пионервожатый, желая перебить невнятную монотонность, зычно гаркнул два последних слова из положенной в таких случаях речи: «Будьте готовы!» – Митя вздрогнул, заученно поднял руку, отдавая салют, и испуганно ответил вместе со всеми: «Всегда готовы!»

Но к тому, что произошло в августовские дни на двух расположенных рядом балконах, он не был готов абсолютно. Неизвестно, почему именно его Мария Францевна выбрала на роль покорного слушателя. Может быть, ей было чересчур одиноко, может быть, она просто истосковалась хоть по какой-нибудь мало-мальской аудитории, а может быть, все та же неугомонная Судьба следила, чтобы написанный ею сценарий неукоснительно выполнялся. Так или иначе, но в ближайшие несколько часов Мите пришлось совершить множество удивительных открытий.