Манас великодушный - Семен Израилевич Липкин

к железным прутьям, готовые, казалось, разорвать на части Дракона Андижана.

— Эти львы и тигры напоминают мне киргизов, — пробормотал Алооке. — Подобно киргизам, они не покорились мне, их ненависть стала в неволе еще более грозной.

Так сказав, Алооке сел на коня и поскакал, сопровождаемый четырьмястами приближенных и Большим Глазом. Если бы он еще немного задержался у зверинца, то попал бы в руки Манаса, ибо киргизское войско, заставляя землю задыхаться в густой пыли, показалось на дороге, ведущей к дворцу. Как падучая звезда отрывается от горящего звездной славой неба, оторвался от войска богатырь Сыргак и, на всем скаку натянув тетиву исполинского лука, пустил в Алооке стальную стрелу. Сыргак увидел, как Алооке вздрогнул на седле, и пустил вторую стрелу. Она попала в Большого Глаза. Колдун упал мертвым, и выкатился его единственный немигающий глаз. Казалось, он еще пристально смотрит, он еще живет, этот немигающий глаз, и вдруг он вырос до размеров облака, такого огромного, что оно скрыло за собой четыреста всадников во главе с Алооке. Когда облако рассеялось, всадников уже не было видно. Сыргак подъехал к убитому колдуну. Тот лежал, стиснув зубы, и страшной была опустевшая глазница, занимавшая половину мертвого лица. Рядом с колдуном лежал стеклянный шар. Сыргак поднял шар, поднес к глазам и вдруг ясно увидел четыреста всадников, а впереди — Алооке. В лопатке Дракона Андижана торчала стрела. Сыргак сразу отнял от глаз стеклянный шар и натянул тетиву лука, но дорога снова стала пустынной, только длинные стебли травы, как волны, пробегали по синей кайме неба.

С досадой в сердце вернулся Сыргак к войску. Оно уже вступило во дворец Алооке. Манас направился к шатру бежавшего властелина, как вдруг увидел зверинец. Манас подошел к зверям и глянул им в дикие глаза. И тогда драконы покорно свернули чешуйчатые крылья, а львы и тигры, не выдержав взгляда Манаса, легли перед ним тихие, как ягнята.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Школа в Бухаре

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Гордой осанкой, чистой красой,

Шеей лебяжьей, длинной косой,

Плавною речью, сильным умом,

Мудростью книжной, быстрым письмом,

Смехом невинным, как детский смех.

Девушка эта затмила всех!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Месяц прошел с того дня, как вступили киргизы в Андижан, а Манас, казалось, не торопился с походом на миллионное войско Алооке. Дни и ночи Манаса проходили в советах с Кошоем, Бакаем и Кокетеем, а его богатыри веселились, проводя время в играх и забавах. Чем ярче проступала печать веселья на лицах воинов, тем мрачнее становился лик Манаса, и киргизы вопрошали друг друга:

— Отчего почернел светлый лик нашего льва? Отчего он медлит с походом на Алооке, на землю отцов?

Никто из них не знал, что Манас поручил богатырю Кокчо разведать, каковы силы миллионного войска Алооке. Минул месяц, а Кокчо не возвращался, и душа Манаса была неспокойна.

В одну из ночей Манас вышел из юрты, чтобы ветром ночи развеять свою смуту. Вдруг он почувствовал запах пыли и услышал топот коня. Это прибыл из разведки богатырь Кокчо. Манас прижал его к сердцу и понял, что разведчик измучен, а лик его запылен.

— Говори, Кокчо, свои слова, — приказал Манас.

Кокчо сказал:

— Мне пришлось скакать окольными путями, прячась днем и трепеща ночью, ибо от Андижана до Небесных Гор дороги кишат вражескими дозорными. Все же я достиг шатра Алооке. У него десять стотысячных ратей. Не хватит недели, чтобы объехать вражеский стан. Войско готово к бою, но мечи лежат покуда в ножнах, ибо Алооке ждет прибытия из Железной Столицы Конурбая, сына своего, чья сила, по словам врагов, превосходит твою силу, Манас!

— А какова сила самого Алооке? — спросил Манас.

— Сила его на исходе, — отвечал Кокчо. — Стрела Сыргака, ранившая Алооке, видимо, была смертельной. Алооке ждет своего конца. Я пробрался к его шатру и услышал, как Дракон Андижана говорил своим четыремстам приближенным: «Мое волшебство бессильно против Манаса, но все же я сумею причинить ему горе. В тот день, когда я умру, умрет Кокетей, раб, восставший против меня».

Услышав эти слова, Манас вздрогнул. Искры пламени посыпались из его глаз в темноту ночи. Он сказал богатырю Кокчо:

— Ты хорошо исполнил свой долг, славный Кокчо. Завтра ты насладишься отдыхом и весельем. Помни, Кокчо: все услышанное тобой должно быть до поры погребено в твоем сердце.

На другое утро друзья Манаса увидели, что еще мрачнее стал лик вождя. Кокетей спросил его:

— Какую горькую весть доставил тебе Кокчо?

— Весть его ни горька, ни сладка, — сказал Манас. — Оказывается, Алооке ждет из Железной Столицы Конурбая, сына своего, который станет предводителем войска.

— Тогда нам нужно выступить в поход, не дожидаясь приезда Конурбая, — посоветовал Джакып.

— Нет, отец, — ответил Манас. — Алооке ранен, я не хочу сражаться с дряхлым и слабым драконом. Я буду ждать схватки с молодым и сильным драконом.

Сказав так, Манас погрузился в раздумье.

— Хорошо! — воскликнул Кокетей. — Если уж приходится тратить время на ожидание, то проведем это время с пользой. Слушай, Джакып, ты один виной того, что Манас тоскует. И то сказать: джигиту исполнилось девятнадцать лет, а он до сих пор не женат!

— Твоя правда, — сказал Джакып, — я не подумал об этом. Да и как найти девушку, которая могла бы себя назвать женой Манаса, киргизского льва?

— На то, Джакып, ты и отец, чтобы сыскать такую девушку! Здесь не алтайская дикая земля, здесь Туркестан, здесь в городах бьют ключи мудрости. Неужели ты не найдешь во всем Туркестане жены для нашего Манаса? Отправься поскорее на розыски!

Манас не вмешивался в разговор стариков. Он молчал, не желая спорить с любимцем своего сердца Кокетеем, чью приближающуюся смерть он с болью и грустью предвидел. И Джакып, приняв молчание Манаса за согласие, отправился в тот же день на поиски невесты для сына, нагрузив запасного коня золотом и серебром.

Он объехал Чарджоу, Хорезм, Ташкент, Самарканд, но подходящей девушки не нашел. Та казалась ему слишком болтливой, та слишком угрюмой, та недостаточно даровитой, та недостаточно богатой, та не очень умной, та чересчур спесивой. Наконец он попал в Бухару. Он узнал, что в этом городе, светоче знаний, есть школа, где учатся сорок дочерей вельмож и среди них — дочь бухарского хана Атемира, шестнадцатилетняя Каныкей.

— Если не считать того, что Каныкей упрямо отказывает всем женихам, то у этой девушки