Манас великодушный - Семен Израилевич Липкин

в Железную Столицу и передай моему сыну Конурбаю, что я требую его к себе. Скажи ему: «Настала пора, когда будет испытано твое имя».

Потом Алооке призвал четыреста приближенных и сказал им:

— Киргизы покинули Алтай, чтобы отвоевать землю своих отцов. Их немного: девяносто тысяч. Ведет их никому не ведомый Манас. Соберите миллионное войско и расположите его на склонах Небесных Гор, на берегах Иссык-Куля, Таласа, Нарына, Чу. Это земля киргизов. Туда поведет свое войско Манас, и там мы его уничтожим.

— О Дракон Андижана! — воскликнул один из четырехсот. — А вдруг Манас вздумает пойти прямо на Андижан?

— Ты глуп, — ответил Алооке. — Он не пойдет на Андижан, он истосковался по земле своих отцов. А если пойдет, повернет обратно, ибо испугается даже моих камышей!

Сказав так, Алооке расхохотался, и вслед за ним расхохотались четыреста приближенных, кроме одного, вопрошавшего. Увидев, что тот не смеется, Алооке, задыхаясь, крикнул:

— Что у тебя еще на уме?

— О Дракон Андижана, — сказал один из четырехсот, — на уме у меня киргиз Кокетей. Как поступишь ты с ним?

Алооке нахмурился, и нахмурились все четыреста приближенных.

— Большой Глаз, — приказал Алооке, — поведай нам, что творится в ставке киргиза Кокетея?

Пусть Большой Глаз не мигая глядит в свое увеличительное стекло, а мы узнаем, кто такой Кокетей, и войдем в его юрту.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Бегство хана Алооке

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Если в грозу летел Манас,

Замолкала пред ним гроза.

Если на льва глядел Манас,

Лев опускал пред ним глаза.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда ханы из дома Чингиза рассеяли киргизов по всему миру, тридцать тысяч киргизских юрт были загнаны на землю Ферганы. Обложил их свирепый Алооке непосильными поборами, сделались киргизы жертвами его ярма, дичью его охот. Но оказалось, что среди старейшин киргизских родов нашелся муж, чьи стада были самыми многочисленными, а руки — самыми сильными, а речи — самыми мудрыми. Звали его Кокетеем. Ферганские киргизы избрали его своим ханом, и вышло так, что Кокетей прогонял воинов Алооке, приезжавших за ежегодной данью, освобождал рабов от ярма. Родной народ его полюбил, поэтому Алооке его возненавидел.

В непрестанных стычках с воинами Алооке состарился Кокетей и увидел себя отцом одиннадцати дочерей. Не было мальчика в его юрте, и, хотя его дочери были давно замужем, не было мальчиков и в их юртах. Наконец, к великой радости Кокетея, самая младшая дочь родила ему внука, и этот мальчик, по имени Бокмурун, стал утешением его сердца. Кокетей усыновил внука. Старый хан выбрал из своих табунов самого быстроногого коня и подарил его Бокмуруну. Когда Бокмурун достиг тринадцати лет, стал он выезжать на своем коне на охоту, нередко пропадая по целым неделям.

Однажды Бокмурун вернулся после многодневной отлучки усталый и запыленный, но без добычи. Он спешился у порога юрты своего приемного отца и, войдя к нему, сказал:

— Отец, по направлению к Небесным Горам движутся наши братья, алтайские киргизы. Ведет их воин с лицом льва.

— Это Манас! — воскликнул Кокетей. — Это джигит, чей меч благословен духом киргизского народа. Солнце счастья взошло и для нас!

Собрал Кокетей все свое племя и сказал:

— Наши братья киргизы возвращаются с Алтая на землю отцов. Поможем им. Их ведет Манас, чье имя распространилось по вселенной. Проберемся к Манасу и пополним его войско, ибо будет битва.

С кличем боя на устах сели воины на коней и поскакали навстречу Манасу. Вместе с воинами двинулись в путь женщины, старики и дети, и тридцать тысяч войлочных юрт заколыхались на двугорбых верблюдах.

Когда Большой Глаз доложил своему повелителю о восстании Кокетея, Дракон Андижана пришел в ярость и повелел всем ханам подвластных ему племен ополчиться на Кокетея. Ханы отказались, говоря:

— Мы и киргизы — соседи. У нас один обычай, один враг, одно горе. Наши воины не захотят сражаться против Кокетея.

Тогда Алооке призвал ташкентского хана Пануса и сказал ему:

— Если ты победишь Кокетея, восставшего против меня, то я отдам тебе его стада, а его киргизов сделаю твоими рабами.

Хан Панус, обрадованный, поцеловал землю перед Алооке и поскакал к своей ставке. Он созвал воинов и сказал им:

— Киргизы хана Кокетея восстали против Алооке. Эта ничтожная горсточка глупцов вознамерилась угрожать мечом непобедимому дому Чингиза. Если мы их разгромим, Дракон Андижана отдаст нам весь киргизский скот, а киргизов сделает нашими рабами. Я объявляю поход на Кокетея.

Слова хана Пануса оскорбили сердца ташкентских людей.

— У нас и у киргизов один враг, одно горе, один обычай. Нам нельзя с ними сражаться! — говорили воины.

Но седобородые старики решили так:

— Притворимся, что мы послушны словам Пануса, пойдем в поход. А когда встретимся с киргизами, соединимся с ними…

Пусть воины Пануса наденут одежды войны, а мы уподобимся мощнокрылому кречету и, взлетев на небо, глянем на землю. Мы увидим пять ратей. Первая, миллионная, расположилась на склонах Небесных Гор: то державная рать хана Алооке. Вторая, двухсоттысячная, движется к ферганской земле: то ташкентская рать хана Пануса. Третья, девяностотысячная, мчится на могучих конях по направлению к Небесным Горам: то богатыри Манаса. Четвертая, тридцатитысячная, спешит навстречу Манасу: то ферганские киргизы хана Кокетея. Пятая, несметная, грозная, стоит неподвижно посреди земли. На одном уровне концы пик, на одной черте острия мечей; неподвижны пики, неподвижны мечи. Что это за рать? Скоро будут о ней слова, а пока оставим ее, начнем слово о Манасе.

Девять тюменей его войска, спустившись с вершин Алтая, помчались по безводной беспредельной степи. Впереди тюменей скакали их начальники и сорок богатырей, а впереди прославленных сорока — хан Манас, имея по правую руку седовласого исполина Кошоя, по левую — двоюродного брата своего Бакая.

Долго скакали воины, и на закате одного из дней они увидели, что земля наконец перестала вливаться в небо, кончилась равнинная степь и между землей и небом возникли горы, покрытые снегом ослепительной белизны. То был хребет Тянь-Шаня, Небесных Гор. Издали вершины гор казались великанами, чьи могучие руки широко распростерты. Может быть, это духи предков, раскрывшие свои объятия детям, возвращающимся на родину? Сердце Манаса затрепетало. «Вот на этих зеленеющих вдалеке склонах, — думал он, — гонялся за бабочками, когда был малышом, дед мой Ногой. Вот на этих лугах резвились, когда были жеребятами, предки наших быстроногих коней».

И когда Манас так думал, вдруг встрепенулся под ним