Повесть дохронных лет - Владимир Иванович Партолин

он и этого… письки лишился. А… семенные мешочки ему вырезали сразу, как начал тренировки под куполом — мешали рассчитать и исполнить сальто-мортале. Пасть зашили, дырочку вот оставили — шланг вставить кормить. Цирк обанкротился.

Я вернулся к стеллажу, положил бегемота-инвалида рядом с китом и, отметив краем глаза оторопелость отца и Дяди Вани, уставился в стену — на портрет лукавого Леонардо.

Тишину и напряжение в мастерской прервали Батый с Плохишом. Первый шмыгнул носом, второй к этому добавил:

— Ну, кто бы так интересно рассказал о любимом млекопитающем?! Артист цирка! Воздушный гимнаст! Умел рассчитать сальто-мортале! Одессит! Маргарита Астафьевна, это шедевр. Десять баллов.

— Да что ты такое говоришь, Запрудный? Почему инвалид? Я же видела, всё у бегемота было цело. И глаза, и уши. Без ног — так, я сразу поняла, по брюхо в водоёме… И пасть не зашитой была. Он пил: круги по воде у головы шли, — выразила удивление Маргарита Астафьевна.

Надев очки, она пропала в кафедре, отворила дверку, сбежала по приступкам и поспешила к стеллажу. Шла быстро, красиво — Мэрилин Монро! А дошла — стояла, чуть присев. Края юбки уложились по полу. И, как я и предвидел, очки у неё запотели.

— Все они… и учительница тоже, издеваются над нами, Ваня! Какой гимнаст! Какой одессит! Цирк нам тут устраивают. Какой это бегемот?! Вот посмотри, рядом кит, так у него все на месте… Дыхательного отверстия на голове нет, но хвост, плавники на местах, — настаивал на своём отец.

Дядя Ваня на это молчал — его моя небылица устраивала. Поскрежетав зубами, повернулся к другу и попытался его унять.

— Да успокойтесь, господин Курт!

— Нет, подожди, Ваня! — не соглашался отец.

— Нет, ты подожди, Гена. Если с трапеции упал, инвалидность получил, — похож ведь. Ну, пусть это будет… бегемотом-инвалидом. С определением «сюрреализма» не соглашусь, очень показательный образчик «сурового стиля», — просил друга директор.

— И, если о реализме говорить. Хорошо, допустим, — не успел глаза и уши вылепить, время на круги по воде истратил. Где хвост? — требовал разъяснений отец.

— Ушиб — ампутировали, — с жаром объяснил Плохиш.

— Тогда, где заднепроходное отверстие?

— С хвостом ампутировали.

— Хвост отрезали, отверстие вырезали, — с не меньшим жаром помогая Плохишу, пояснил Батый.

— Маленькое отверстие, если присмотреться, там осталось. Заросло, кормили ведь через раз, гимнаст лёгким должен быть. Хотя, по нему не скажешь… но это он опух от удара об арену и от сытой лёжки в больнице, — утверждал и пояснял Плохиш.

Отец подошёл к стеллажу — поближе посмотреть, склонился над дощечкой… и увидел надпись.

Дядя Ваня тут же поспешил стать ближе к отцу, я отошёл, уступая директору место.

Марго захихикала.

Отец прочёл, не выпрямляясь в рост, поднял голову и скосил глаза в поисках желанной невестки.

Кто-то что-то обронил на пол. Марго прекратила хихикать.

Дама вскочила с места, и, сдерживая рыдания, метнулась к выходу, Изабелла бросилась следом.

Отец выпрямился:

— Господин директор, проводите меня с сыном в ваш кабинет.

— У меня ремонт, ты же видел. Обои сейчас меняют, не выпроваживать же рабочих, — пытался остановить отца Дядя Ваня. — Гена, а бегемотом-инвалидом забинтованным после операции, глаза, уши, ноздри под бинтами, — признать согласишься? — ухватился он в отчаянии за сомнительную идею: друг мог и рассердится, что и случилось.

— Ладно, господин Вандевельде, я хотел по-хорошему.

Отец расстегнул пиджак и вытащил из брюк за пряжку, отнеся руку далеко в сторону, ремень.

В мастерской и без того была тишина, теперь она стала гробовой.

— Постой, постой! — опомнившись, останавливал отца Дядя Ваня. Подскочил к нему, стоял, загораживая от класса спиной, и тихо шептал: — Что, здесь? Вживую? Ты Катькин штраф, один, с трудом потянешь.

— Господин Вандевельде, выпроводите всех отсюда, — спокойно старался просить отец. Ремень в руках и тяжёлый исподлобья взгляд на меня сами за себя говорили — мне оставаться на месте.

— Хорошо, господин Курт, только не спешите, — обречённо согласился директор и повернулся к классу с приказом: — Все отправляйтесь в актовый зал! — Расстегнул пиджак, ослабил, распустив узел галстука, ворот рубашки и сдвинул на затылок шляпу. Его бледное с капельками проступившего пота лицо в нимбе широких белых полей выражало покорность, если не судьбе, то требованию незадачливого — безмозглого, чего уж там — друга.

— Господин Вандевельде, выслушайте меня, пожалуйста, — попросил директора Батый.

— Не сейчас, Хизатуллин. Вечером я зайду к вам.

— Но, господин Вандевельде! Я хочу сказать, что этот… артист цирка, на самом деле бегемот; что…

— Ну, ну! — словно за соломинку ухватившись, поторапливал директор Салавата.

— Вот, смотрите! — вмешался Стас. — Из кусочка пластилина отщипнутого от исполосованного Марго скунса он поспешно дополнял мою поделку. — Это глазки… Ушки… А это хвост. Заднепроходное отверстие… углубим. Чем не бегемот? Пьёт воду… Ноздрей нет! Действительно, какой тут реализм? Примитивисты такой оплошности не допускали. — Плохиш ногтём мизинца проковырял ноздри. — Пасть расшивать я не буду. Теперь, все это у…бираем. — Стас проворно смазал всё, что налепил. И, проделывая указующий жест обеими руками на то, что сталось (а остался — «бегемот», углублённое заднепроходное отверстие и оставшиеся ноздри нисколько его не изменили), заявил: — Бегемот-инвалид! Упал с трапеции. Сальто-мортале на этот раз, в пятницу, должно быть, с числом тринадцатое, не рассчитал. Я в цирке у тётки в Архангельске был, так там воздушные гимнастки под куполом номер на такой высоте проделывали, без бинокля ни фига не разглядеть. Упасть с такой высотищи, да об арену! У бедняги, наверняка мозги из пасти брызнули.

Дядя Ваня приминал шляпе поля, но победный его настрой остановил отец.

— Хватит! Запрудный — этот не издевается, он смеётся над нами! Ты понял, Ваня, про какие это он мозги? Хва-атит! Я просил выпроводить всех вон! Распорядитесь, господин директор.

С последними словами отец сложил ремень вдвое, резко свёл и развёл руки. Хлопнуло — громко, так что сам испугался. За станками замерли, Батый схватился за наушник, Плохиш открыл рот, Мэрилин Монро присела, Марго захихикала.

Отец, увидев такую реакцию, смущённо опустил ремень.

Ему неловко стало, возмущался я. Неловко будет протокол подписывать со штрафом за непотребное изображение полового органа. И после, когда Дядя Ваня втолкует, что всё делал, чтобы избежать этого.

— Салават, вечером у вас дома поговорим, — обронил Батыю директор, поднял поля шляпы, и повторился к классу: — Отправляйтесь в актовый зал!

Батый и Плохиш бросились к нему и наперебой что-то тихо втолковывали, доказывали, директор слушал и кивал. Нахлобучил шляпу на лоб, примял ей поля и, раздвинув руками мальчишек на стороны от себя, быстро направился к классной доске. Нагнулся и поднял сигарету.

— Чья?!

— Моя. — Маргарита Астафьевна