Правдивые истории еврейского местечка Черняхов - Идл Айзман

Что такое эти еврейские местечки, штэтлы? Разве это дома? Разве это сады? Прежде всего, местечки – это люди, которые их населяют, а поскольку не стало людей, пропали с лица Земли и штэтлы.

С огромными трудностями Хана с дочерью заняли квартиру, некогда принадлежащую дяде Ханы. Как и все остальные евреи, он навсегда остался в лесу, и когда после войны стали раскапывать могилы, а все жители городка присутствовали при раскопках, бедная Хана в одной из могил увидела своего дядю и всю его семью. Все они стояли рядышком, череп к черепу. Жена брата держала на руках маленькую внучку в некогда голубой шапочке в белый горошек. По этой шапочке Хана и узнала своих родных.

Хана до сих пор ничего не знала о судьбе старшей дочери, и это очень мучало её. Чтобы узнать хоть что-то об Эте, она поехала в село к родителям Алексея, к сватам. Дом был закрыт на замок, окна заколочены. Она постучалась к соседям, и те сказали, что сваты съехали в неизвестном направлении перед самым приходом красной армии, так как активно помогали фашистам и полиции.

Сколько их, затерявшихся «помощников» осталось после войны – одному Богу известно. И поныне живут эти нелюди, сохранившие каким-то непостижимым образом человеческий облик. Казалось бы, ушли они от наказания – ан нет. Есть такая невидимая штука, и зовётся она совесть. А ещё есть память. Вот они-то как раз и не дают спать спокойно, призывая в свидетели безвинно убиенных людей. И дело здесь совсем даже не в национальности и не в вероисповедании: сволочь не имеет ни того, ни другого…

– Вы ничего не слышали о моей Этл? – Хана ходила по дворам и спрашивала людей о дочери.

– Нет, ничего. Здесь её точно не было. А то б мы знали.

Так отвечали все соседи, и бедной женщине ничего не оставалось, как вернуться домой и жить дальше ради Таньки. Одна мысль не давала ей покоя: так не может быть, чтобы от человека и следа не осталось! Должен же хоть кто-то знать о судьбе её дочери и внука! Надежды было мало, к тому же война только-только закончилась, так что Хана продолжала жить и верить. Портрета Изи давно не было, но осталась маленькая старая фотокарточка, которую Хана забрала с собой, когда бежала из Черняхова. И сейчас, глядя на карточку, она спрашивала мужа, не встречал ли где он там, на небе, их Этеле с младенцем?

Изя по-прежнему молчал и лишь иногда покачивал головой. Так, по крайней мере, казалось Хане.

Жизнь продолжалась, но это была совсем другая жизнь: без близких, родных соседей, без дочери, без внука… Часто Хана садилась на стул, смотрела в окно и ждала. Чего ждала – она и сама не знала. Ей всё время казалось, что всё должно быть как в кино с хорошим концом: по дорожке, ведущей из леса, появляется фигура женщины, держащей за руку мальчика. Хана вглядывалась вдаль, но видение исчезало так же, как и появлялось, и тогда она начинала тихо плакать. Когда домой приходила с работы Танька, Хана старалась выдавить из себя хоть какое-то подобие улыбки, но Таньку не так-то просто было обмануть: видя заплаканные глаза матери, дочь садилась рядом и обнимала её. Так они и сидели обнявшись, одни на всём белом свете…

Глава шестая

Возвращение

– Дети, кушать! Я кому сказала! А ну сюда! Три раза повторять не буду!

Из старенького покосившегося домика с соломенной крышей и старой, почти прогнившей дверью, вышла немолодая женщина. Она улыбнулась во весь свой беззубый рот белобрысому мальчишке, который играл с братьями во дворе, потом строго посмотрела на старших и ещё раз позвала:

– А ну, ходите до дома! А то я зараз устрою вам обед! От, подлюки! Мать зовёт, а их как будто и нет вовсе.

Мальчишки побежали в дом и сели за стол. Их старшая сестра сестра помогала матери на кухне. Она всё делала, потому что была уже совсем взрослая: наготовит похлёбки, отварит картошки, покормит младших, помоет посуду и постирает… Как только все сели за стол, раздался стук в дверь.

В комнату вошла молодая женщина. Она пристально смотрела на детей. Её блуждающий взгляд остановился на самом маленьком. Все замерли.

– Виталик! – тихо, почти шёпотом позвала его женщина. Виталик оглянулся.

– Иди сюда, мой мальчик! Иди! Это я, твоя мама…

Виталик соскочил со стула и прижался к Горпине. Из глаз Горпины потекли слёзы. Дети сидели, замерев. Горпина крепко обняла мальчонку, потом осторожно оторвала от себя и, легонько шлёпнув по попе, сказала ему на ухо:

– Иди, Виталя, мамка твоя пришла.

Виталик вцепился в Горпинину юбку и, видя, что мать плачет, тоже заплакал.

Несколько недель Этя, а это, как вы уже догадались, была она, прожила у Горпины. Сын должен был к ней привыкнуть, да и подготовиться нужно было обеим женщинам: Эте – к тому, что у неё теперь есть семья, а Горпине – к тому, что у неё теперь не будет сына. Этя рассказала Горпине, что встретилась с мужем, Алексеем, и что не смогла простить его за родителей. Как он ни упрашивал, как ни уверял, что его вины в этом нет, как ни убеждал, что дети за родителей не в ответе, – ничего не помогло. Сердце Этеле молчало, а жить и ненавидеть она не хотела и не могла.

«Пойми, Алексей, всегда, когда я буду на тебя смотреть, буду видеть лица твоих родителей. Когда я буду слышать твой голос, я буду слышать их голоса. Это нечестно по отношению к тебе. Уезжай. Не будет нам с тобой жизни».

«Но я люблю тебя, Этя! Я всю войну прошёл только потому, что любил тебя! Прости ты меня ради Христа»

«Не могу, Алёша, прости…»

Виталик постепенно привык к новой маме, и Этя, несмотря на все уговоры Виталькиной семьи, решила уехать в свой городок. Нужно было только найти могилки мамы и сестры, помолиться за них и посмотреть, что стало с домом.

Хана как всегда сидела у окна и смотрела на тропинку, ведущую из леса к дому, где они с Танькой сейчас жили. Вдали она увидела два светлых движущихся пятна. Хана сняла очки, протёрла подолом фартука стёкла, надела очки и вгляделась туда, где, как ей показалось, шли двое. В какой-то момент она испугалась: что это? Сумасшествие? Бог ты мой, не может быть! Это наяву или опять привиделось? Хана отошла вглубь комнаты, а потом быстрыми шагами снова подошла к окну.

«Что делать? Бежать к врачу или поверить в чудо?» – судорожно