Грубая обработка - Джон Харви

– Не начинайте, Мак, – произнес Гарольд, не отрывая глаз от стакана.

– Никто не начинает, Гарольд.

– Хорошо.

– Никто ничего не начинает.

Гарольд устало кивнул, подвинул стакан к женщине за стойкой, показав жестом, что хочет повторить.

– Насколько я могу судить, финишем и не пахнет.

– Я думал, вы не будете…

– Я делаю свою работу, Гарольд. Жаль, но вы, кажется, больше не в состоянии даже изображать, что делаете свою.

Все вокруг замолкли. Слышался лишь постоянный, неравномерный стук шаров трех бильярдов в соседних барах.

Глаза Гарольда Роя были тяжелыми и красными от выпитого спиртного и гнева, а также нараставшего стыда. Был момент, когда Резник думал, что Гарольд мог закричать, стукнуть кулаком, выплеснуть в лицо собеседнику опять наполненный стакан. Затем это прошло. Когда он вновь согнулся над стойкой, двадцать человек, казалось, облегченно вздохнули.

– Сколько сцен мы сняли, Гарольд? Гарольд покачал головой.

– Мы не можем поговорить об этом утром? В кабинете?

– Сколько?

Голос Маккензи был безжалостен. Резник не мог видеть его лица, но знал, что тот получает удовлетворение от этого акта публичного унижения режиссера.

– Одну? Две на этот раз? Сколько же?

– Четыре.

– Сколько?

– Четыре.

– Четыре? Как много!

Гарольд попытался вскочить на ноги, но его каблук зацепился за табуретку, она покачнулась и с грохотом упала на пол. Он неловко устоял со стаканом в руке, водка пролилась на его одежду.

– Удивительно, – прогремел Маккензи, – что при всей этой водке и другой дряни, которой вы заливаете то, что когда-то могло быть мозгами, вы еще способны держаться на ногах. Это удивительно! – Маккензи придвинулся к Гарольду так близко, что тот мог ударить его. Резник подумал, что, возможно, он сделал это специально. – На тот случай, если это выпало из вашей памяти, у нас есть программа и ожидается, что мы готовимся к эфиру. Если вы позволите кому-либо еще выйти из установленного расписания, то наши передачи сведутся к пятнадцатиминутным эпизодам. – Во взгляде, который он бросил на Гарольда, было только презрение и никакой жалости. – В кабинете, – добавил он, – в восемь тридцать.

Маккензи ушел так же быстро, как и появился. На этот раз не было ни рукопожатий, ни приятных слов. Он прямо направился к выходу и резко открыл дверь. Сразу заговорило много людей. Резник допил пиво. Гарольд снова был у бара. Сидя на табурете, он дожидался новой большой порции водки. «Каковы у него шансы, – думал Резник, – оставить здесь свою машину и найти такси?»

Среди общего возбуждения Резник не заметил, как исчез человек в кожаном жакете. Что бы тот ни хотел сказать Гарольду, он, очевидно, решил, что с этим можно подождать до более благоприятного момента. Инспектор посмотрел на часы и согласился с этим. Кроме всего прочего, дома с нетерпением дожидались четыре кота, которых надо покормить. Исключение, очевидно, составляет Диззи, который может сам позаботиться о себе.

– Доброй ночи, – улыбнулся он барменше.

– Доброй ночи, дорогуша.

Голова Гарольда Роя покачивалась из стороны в сторону, его глаза прошлись по Резнику, но он его не видел. Водка и вся другая дрянь, как сказал Маккензи. Резник думал об этом, когда открывал машину и забирался в нее. Он также думал о Маккензи и о том, что заставляет таких людей получать удовольствие от публичного проявления власти, которой они обладают. В армии ему попадались такие люди, причем в количестве, достаточном, чтобы понять, что это не случайный феномен. Он служил под началом одного такого офицера три года. Тот никогда не был более счастливым, чем когда находил повод дать тебе взбучку перед другими, вытереть об тебя ноги и ожидать после всего этого, что ты будешь улыбаться ему и бежать со всех ног, чтобы распахнуть перед ним дверь.

«Боже! – подумал Резник. – Если я обнаружу, что делаюсь им подобным, брошу службу к чертовой матери».

Он переключил рычаг на вторую скорость и вывернул на главную дорогу. Менее чем через десять минут он будет снова в центре города.

«Проблема заключается в том, – рассуждал он, – что сам не замечаешь, как становишься таким. Хотя, – он улыбнулся своему отражению в зеркале, – среди окружающих меня людей, начиная с Линн Келлог и кончая Джеком Скелтоном, нет недостатка в тех, кто похлопает по плечу и направит на «путь истинный».

Направлять, конечно, будет суперинтендант. Если бы Резник услышал, что родители Скелтона заставляли его носить корсет, он бы этому ничуть не удивился.

Джек Скелтон сидел в кресле спиной к занавешенному окну. Шум машин на дороге казался далеким, негромким. Он не стал подниматься и включать свет. Он мог видеть контуры спортивной сумки там, где оставил ее, чувствовал слабый запах пота от одежды, в которой играл в сквош. На этот раз он выдержал и не смотрел на тикающие часы восемнадцать минут.

Кейт, его дочери, еще не было дома.

– 9 —

Майлз встретил Резника первым. Кот распознал звук мотора его автомобиля, когда тот был еще в конце улицы. Теперь он издавал приветственные мяуканья со стены, по которой бегал с поднятым хвостом. Резник протянул руку и стал поглаживать пушистую голову кота, почесывать его за ушами.

– Пойдем, – позвал его Резник. – Давай чего-нибудь поедим.

Прежде чем спрыгнуть на землю, Майлз пробежался по стене, затем пролез через прутья ворот, даже не дав Резнику открыть их полностью. Еще не доходя до двери, инспектор знал, что Диззи уже дожидается его там. Как всегда, он молча и как бы ниоткуда появился в самый решающий момент. Теперь он отгонял Майлза с пути, претендуя на право первому войти в дом.

Резник включил свет и наклонился, чтобы собрать с ковра корреспонденцию. Четыре конверта и визитная карточка.

Когда он проходил через прихожую, повеяло холодом, и Резник попытался вспомнить, когда он в последний раз прочищал радиатор. А может, было позднее, чем он думал, и система просто-напросто сама выключилась на ночь.

Пеппер устроился между хлебницей и кофейником, протянув вперед передние лапы. Показался и грязно-белый кончик хвоста Бада, обвившийся вокруг ножки кухонного стола.

Майлз и Диззи терлись об обе ноги Резника, громко мяукая.

– Отстаньте, – прикрикнул он, прекрасно зная, что это ничего не даст.

Открыв банку, разложил вилкой ее содержимое на четыре миски: зеленую, синюю, желтую и красную, затем посыпал каждую сверху чем-то необходимым для кошачьего рациона, один Бог знает, что это такое. Дал им цельного молока, хотя сам употреблял снятое. «Который теперь час?» – подумал он. Затем смолол две горсти черного кофе, залил его водой. Теперь он почувствовал, что достаточно расслабился, чтобы снять пальто, распустить уже ослабленный галстук, расшнуровать и снять ботинки. В гостиной он выбрал на полке запись Лестера Янга и включил стереопроигрыватель, поставив его на «тихо». Нью-Йорк с Джонни Гарньери: три дня после Рождества и всего ничего до нового, 1943 года. Снова очутиться там, когда все еще казалось возможным. «Я никогда не знала». «Иногда я бываю счастливым».

Вернувшись на кухню, Резник отогнал Диззи от миски Бада, потом нарезал хлеба, ржаного с тмином, вывалил из банки на тарелку сардин в соевом масле, разрезал небольшую луковицу и разложил кружочки поверх рыбы. Он нашел также достаточно большой кусок сыра и растолок его. Он взял визитную карточку и вместе с сооруженным им бутербродом отправился туда, где играла музыка.

На карточке по диагонали снизу шла подпись Клер Миллиндер. Карточка выглядела симпатичной, с закругленными углами и красным адресом в верхней части. Надпись на карточке гласила: «Пыталась поймать вас на работе и дома. Почему вы не установите автоответчик?»

«Вам нужна микроволновая печь, – говорил ему Грэхем Миллингтон. – Тогда вам не придется питаться все время одними бутербродами».

«Никогда не мог вполне понять, Чарли, – сказал Скелтон в один из странно спокойных дней, – что вы имеете против угрозыска».

«Дебби считает, что, – слышал он, как Нейлор объяснял Линн Келлог, – если мы внесем деньги за машину для мойки посуды сейчас, то она окупит себя гораздо раньше». Резник не мог вспомнить, было ли это до рождения их ребенка или после этого.

Лестер исполнял популярную когда-то «Только ты, только я». Вначале звучал один хор, затем трио, искусно размещенные, превосходно исполненные соло, рассыпанные по линии мотива. Мягкий и быстрый вздох под звук щеток и ухмылку Сида Катлетта и затем, с полным спокойствием человека, уверенного в своих руках и умении, Лестер создал из той же последовательности звуков другую песню, другую мелодию, связанную с предыдущей, но исключительно его собственную.

Для чего эти руки? Для чего эти звуки? А где твое воображение?»

Резник не поставил автоприставки к своему телефону по одной причине: каким еще путем оградить себя от плохих новостей? Посланий, которые вы не хотите слышать?