Операция "Берег" (СИ) - Валин Юрий Павлович

Митька подошел к вагонам, бойцы сидели в распахнутых дверях, из соседнего вагона выглядывали лошадиные морды. Кавалерия, тут даже заранее не предскажешь — пощедрее они или наоборот.

— Товарищи, а хлебца, случаем, нет? — закинул удочку Митька, по-старорежимному — чисто на всякий случай — почтительно снимая картуз.

— Куда тебе, брат, еще? У тебя провианту — вон, брюхо отвисло, — сказал усатый служака, кивая на оттопыренную пазуху мальчишки.

— То уж очень легкий провиант, — вздохнул Митька. — Может, сменяемся?

Кавалеристы засмеялись, были они в новых гимнастерках, все как один наголо стриженные, только обувка поражала превеликим разнообразием: кажись, на свисающих ногах ни единого парного башмака или сапога не найдешь. Ничего, на пустующем пути скучно бойцам, щас разговорятся, что-то на пожрать точно выгорит.

Не, разом возьми да обломайся, гражданин Иванов, рано хлебало распахнул, слюни накопил. Паровоз дал гудок, лязгнули буфера вагонов. Уходит эшелон — на Самару или Кавказ — то, наверняка, военный секрет.

— Ладно, может, хоть вернетесь с хлебом. Бывайте живы, — Митька зачерпнул из рубахи мелковатых яблок ссыпал в ближайшие мозолистые ладони. — Дрянь, конечно, фрукт. Да у нас иные редко растут. Ежели что, лошадям скормите. Им точно понравится.

— Спасибо, малый. Федька, у нас есть что, отдариться?

— Откудова? Не сварили еще, вечером кашу обещают.

— Ну, извини, брат, — развел руками усач, глядя на Митьку. — В следующий раз накормим. Ты сам-то откуда? Дом есть?

— Был. Отец на фронте сгинул, мать пропала, — Митька шел рядом с медленно набирающим ход вагоном. — Возьмите меня в роту, а, товарищи? Я здоровый, и всё могу.

— Мы же, парень, не на парад едем, — вздохнул узколицый, чахоточно бледный боец с наганом на поясе. — Воевать.

— А то я без понятия. Понятно, что фронт. Я, конечно, шашкой не особо могу. Но если починить что, подсобить, так мигом. Обученный. Столяр я.

— Э, столяр без шашки, тебе годков-то сколько? — спросил усач.

— Пятнадцать уже. Я жилистый.

— Что ж ты брешешь-то? Где ж в тебе те пятнадцать?

— Я не брешу, я округляю, — пояснил Митька, рыся рядом с вагоном.

Бойцы захохотали:

— Грамотный. Может, возьмем? Шатается без дела, этак вовсе пропадет.

— Башку остричь дашь? — уточнил худосочный кавалерист.

— А то! Чего ж, армия, порядок должен быть.

— Ну, лезь тогда…

Подхватили за руки, мигом в вагон втащили. Из дальнего вагона что-то орали, командно грозили, видимо, требовали скинуть неположенного пассажира. Но эшелон уже шел по мосту — Митька мельком глянул с высоты на реку-Москву, еще не зная, что долго-долго этих берегов не увидит.

Ехал «Отдельный кавалерийский эскадрон охраны революционного порядка имени К. Маркса»[9] на восток, с поворотом к югу и далее северо-западу — направлению вполне логичному и безошибочному, поскольку билась молодая республика в кольце врагов, и сражаться следовало на всех направлениях.

Обстриженный наголо Дмитрий Иванов нес службу исправно и сознательно, числился то помощником санитара, то посыльным штаба, а то и вовсе запасным сигнальщиком. Собственно, и сам Отдельный эскадрон частенько менял начальство и подчинение штабам, быстро утерял из названия славное «им К. Маркса» и получил номер, дважды его сменил, был переформирован, получил в усиление еще один пулемет и блиндированный грузовик. Ну, грузовик пришлось бросить под Энском, оба пулемета потеряли было при внезапном налете бандитов у Барабановки, но героически отбили, и даже с прибытком — правда, к трофейному «шошу»[10] патронов не имелось. В общем, обычный героический путь красноармейской части того времени. Конечно, не знаменитый конный корпус, в газеты и легенды попасть не довелось, поскольку службу несли в основном по охране и прикрытию тылов — так ведь без этой составляющей стратегических побед и не дождешься.

Вдоволь нагляделся на раздерганную и ошалевшую страну юный красноармеец Иванов, поучился всякому разному, имел карабин и подсумок на четыре обоймы, но по понятным причинам, особо опытным стрелком не стал, щелкать десятками беляков и бандитов не довелось. Откровенно говоря, отдача тяжелого карабина товарища Иванова крепко разворачивала, уж какая там меткость. Из «нагана» получалось лучше, особенно если не самовзводом, и ствол положить-упереть о предплечье левой руки. Но с личным «наганом» тоже как-то не сложилось, поскольку не «по рангу и должности». Да и хрен с ним.

— «Слу — шай от — бой и_ о — гонь прекра-ти!»[11] — виртуозно пела труба в руках Мишки Пагуба.

— Понял? Повтори.

Повторял красноармеец Иванов, выдувал звонкие ноты. Не то чтобы не получалось, но в сравнении выходило бледновато. Мишка был трубачом «от бога», даром что воинствующим атеистом, загибал матом в этаких шестиэтажных «апостолов-архангелов», что позавидуешь. Верно говорят — талантливый человек, он во всем талантливый.

У самого красноармейца Иванова особых музыкальных талантов не проявилось, но ноты читать научился, и в случае чего мог верный и разборчивый сигнал выдуть-просигналить. Заиметь запасного горниста эскадрону вовсе не мешало, хотя по правде говоря, по рвущему душу и нервы сигналу трубы «атака» разворачиваться в кавалерийскую «лаву» и шашками блистать Отдельному эскадрону приходилось не часто. Вместе с хозяйственной ротой и пулеметными расчетами — всего 108 сабель, жидковата «лава».

В общем, трубач получился условный, «военного времени», зато здорово приноровился Митька орудовать машинкой для стрижки — получалось быстро, ловко, без отчаянных воплей остригаемых «чего дерешь, изверг⁈». Мог товарищ Иванов в случае необходимости чуб оставить или щегольскую челочку, умел подточить и смазать ценное парикмахерское устройство, да и вообще рука легкая, точная. В эскадроне командование так и говорило: «чего зарос, как баран курдючный? А ну живо к Митьке, пусть в вид приведет».

С командованием Отдельному повезло. Командиры менялись, но комиссар, товарищ Хромов, оставался, дисциплину поддерживал методами спокойными и неуклонными, без дури и рубающих истерик. Когда удавалось и обстановка позволяла, так и занятия по образованию шли — малограмотных, а то и вовсе неграмотных бойцов в Отдельном хватало. Тут Митька оказывал всемерную помощь, поскольку, как ни смешно, со своими несчастными четырьмя неполными классами оказался довольно образованным. Видимо, сказывалась подработка на Кинофабрике — написание сложных слов вроде «коммуна», «артиллерия» и «профурсетка» Митька знал уверенно.

— Ты, Мить, определенно в училище пойдешь, и комдивом станешь, — сопел в усы Кузьмич, выводя буквы на нарезанной «в четвертушки» изнанке обоев. — В Москву на Красные пулеметные курсы[12] тебя отправим.

Промелькнул девятнадцатый год, весь в засадах и разъездах, перестрелках с бандами и борьбе с тифом, в учебе боевой и умственной. Теперь имелась у Дмитрия Иванова своя лошадь, сполна научился конюшенному уходу и обращению, да и карабин в руках уже не так стволом «клевал». Шашкой слабоватую руку тренировал — имелись в эскадроне виртуозы «казачьей» и «кавказской» школ, рубки с «потягом» или «снизочку», показать и научить мальчишку зазорным не считали.

Зимой крепко сцепился Особый с врагом под Игнатовском. Не бандиты наседали, умелые вояки-атаманцы, потрепали на славу. Погиб комиссар Хромов, зарубили спокойного Кузьмича, да что там, считай, половину эскадрона кончили. Раненный трубач Мишка Пагуба потом в больничке от горячки умер.

И лежал в тогдашнем стылом феврале Митька рядом с последним отрядным пулеметчиком, лихорадочно палил из карабина по пролетавшим по улице всадникам. Не слышал стрельбы, очередей, воя налетающих казаков, клал пули, старался сшибить с седел людей…. Это же просто: или ты, или тебя. Еще отстреливались из избы штабные эскадронцы, часто бил маузер комэска, готовили писаря последние бомбы-гранаты, но дело шло к худому…