Пышечка - Джули Мёрфи

совсем не по пути – мы всегда разъезжаемся в разные стороны. Он на восток. Я на запад.

Когда я опускаю стекло, он говорит:

– Прости, я не должен был…

«Целовать тебя» – мысленно заканчиваю я за него.

– …этого делать. Я просто… – Он поднимает глаза и замечает, что на поворот включился желтый. – Поезжай за мной. Пожалуйста.

Я смотрю на часы. Уже половина второго ночи.

Нам сигналят сзади.

– Пожалуйста.

Он трогается с места и перестраивается так, что оказывается прямо передо мной.

Возможно, не стоит среди ночи ехать по неосвещенной дороге за парнем, которого я едва знаю. Он может меня убить, и тогда будет уже не важно, что я толстая или что мой первый поцелуй случился возле мусорного бака, – потому что мне хана.

Вскоре дорога раздваивается – и именно здесь мне следовало бы повернуть направо, но я еду влево – по темной дороге за странным парнем, а небо над нами спит крепким сном.

Девять

Мы приезжаем на окраину города, к сгоревшей начальной школе, которая уже несколько лет стоит заброшенная.

Вероятно, это недобрый знак. Кажется, я пропустила стоп-сигнал от инстинкта самосохранения, потому что разве не так начинаются все поучительные истории?

Мы паркуемся, и я жду, пока он вылезет из машины первым. Будь со мной Эл, она сказала бы хвататься за монтировку или накалить докрасна прикуриватель. Но ее здесь нет. Я шарю по пассажирскому сиденью в поисках оружия, но под руку попадаются только пустая банка из-под арахисового масла, доллар и тридцать два цента мелочью и какие-то рекламные брошюры из почтового ящика, которые я забыла занести домой сто лет назад. Я задумчиво взвешиваю в руке ключи.

Вот оно! Я сжимаю кольцо с тремя ключами (машина, дом, Эл) в кулак – так, чтобы каждый ключ торчал у меня между пальцев. Этот прием я запомнила из спецвыпуска шоу Мори[6], посвященного самообороне. Вот так телевидение спасает жизни.

Это все, конечно, просто курам на смех, ну и пусть.

Бо стоит, облокотившись на свой старый пикап. На боку кузова виднеются следы от надписей – похоже, машина раньше принадлежала какой-то компании.

– Довольно жутковато. – Я указываю в сторону школы рукой без импровизированного кастета.

Здание полностью сгорело, но очертания школы еще просматриваются – за исключением самой середины, от которой ничего не осталось. Хотя и обугленный остов природа тоже не пожалела.

В лунном свете виднеются контуры детской площадки, почти полностью погруженной во тьму. Здесь остался один-единственный фонарь, но мы от него слишком далеко.

– Прости.

Бо уже успел снять рабочую рубашку (я замечаю ее на сиденье в салоне его авто) и теперь стоит в одной майке. Я вижу, что на цепочке, которая вечно выглядывает у него из-под ворота, висит нательная иконка с изображением святого.

– Я здесь учился. До пожара. По-моему, это единственное место в этой части города, куда можно приехать ночью.

– А-а. – Я хочу расспросить его о том, что случилось с его мамой; о том, кто был его любимым учителем; ездил ли он на автобусе, или его подбрасывали каждое утро родители. Но молчу. Просто хочу. Хочу. Хочу.

И вдруг он начинает хохотать. Именно хохотать, а не тихонько посмеиваться. Он буквально задыхается со смеху.

– А ты подготовилась. – Он указывает на мой кулак.

Я поднимаю руку с орудием самообороны в воздух.

– Ну-у-у, ты вообще-то привез меня ночью к заброшенной школе, а это попахивает историей в духе «я прикончу тебя и буду наряжать твое мертвое тело».

Он на секунду перестает смеяться и отвечает:

– Ладно, это разумно. Ты молодец.

Я убираю ключи в карман платья и вскапываю носком гравий.

– Просто не убивай меня.

На его лице снова мелькает улыбка. Потом он говорит:

– Я не должен был целовать тебя просто так. Не спросив разрешения.

– Почему. Тогда. Ты. Это. Сделал? – Каждое слово гулко падает, словно капля в пустое ведро.

– Представь себе, что ты ребенок и день у тебя идет просто отлично. Тебе нравится учительница. У тебя классные друзья. Да и в школе ты не лошок какой-нибудь. А потом ты делаешь что-то эдакое… И даже понимаешь, что сейчас произойдет, но остановиться уже не можешь.

На моем лице написано непонимание, и Бо это видит.

– Ну… Ну представь, что ты вдруг называешь учительницу мамой.

Я стою, не в силах скрыть охвативший меня ужас.

– Э-э-э, что? Прости, ты хочешь сказать, что поцеловать меня – это все равно что назвать училку мамой?

Он хватается за голову и стонет.

– Нет. В смысле да. Но я скорее говорю про ощущения. Я не удержался.

– И теперь тебе стыдно?

– Нет, нет! – Он вытягивает перед собой руки, словно пытаясь отказаться от собственных слов. – Я в том смысле, что не смог остановиться. Мне стыдно только потому, что я не задумался, как ты отреагируешь. Просто сделал, и все. И мне очень жаль, если ты этого не хотела.

– Все в порядке, – говорю я просто потому, что