Иоанна – женщина на папском престоле - Донна Кросс

Каноник откашлялся.

– Саксонская язычница, чью душу я пытаюсь привести в лоно христианской церкви.

Человек епископа обратил внимание на голубые глаза Гудрун, стройную фигуру и белокурые волосы, выбившиеся из-под светлого чепца, широко, с пониманием улыбнулся щербатым ртом и обратился к ней:

– Ты мать этих детей?

Гудрун кивнула. Каноник покраснел.

– Тогда что скажешь ты? Кто нужен епископу, мальчик или девочка?

– Ничтожный пес! – рассвирепел каноник. – Как ты смеешь сомневаться в слове того, кто избран служить Богу!

– Успокойтесь, святой отец, – мужчина сделал ударение на слове «святой». – Позвольте напомнить вам о возможности того, кого я представляю.

Побагровев, каноник сердито уставился на человека епископа.

Мужчина снова обратился к Гудрун:

– Так мальчик или девочка?

Джоанна почувствовала, как вцепились в нее материнские руки, прижимая к себе. Пауза была долгой. Потом прозвучал голос матери, нежный и мелодичный. Красивые саксонские гласные выдавали в ней чужестранку.

– Вам нужен мальчик, – произнесла она. – Берите его.

– Мама! – Потрясенная предательством, Джоанна издала лишь этот единственный, испуганный крик.

Посланник епископа удовлетворенно кивнул.

– Значит, решено, – он повернулся к двери. – Седлайте коня и подготовьте поскорее мальчика.

– Нет!

Джоанна попыталась остановить его, но Гудрун крепко держала ее, шепча на саксонском:

– Верь мне, девочка. Так будет лучше, обещаю.

– Нет! – Джоанна попыталась вырваться. – Неправда. – Джоанна была уверена, что это устроил Эскулапий. Он не забыл ее, он придумал, как помочь ей продолжить то, что они начали вместе. Не Джона призвали учиться в школе. Это неправда.

– Нет! – Она высвободилась и побежала к двери. Каноник попытался поймать дочь, но она ускользнула от него. Выбежав из дома, она помчалась к уходившему гонцу. Джоанна услышала, как кричал отец, а материнский голос резко отвечал ему.

Она догнала гонца, когда тот подходил к лошади, и потянула его за плащ. Он взглянул на нее. Краем глаза Джоанна заметила приближающегося отца.

Времени было мало. Ее слова должны быть убедительными и точными.

– Magna est veritas et praevalebit, – произнесла она. Это был малоизвестный отрывок из книги Ездры, и его узнал бы лишь тот, кто хорошо знаком с писаниями Святых Отцов. – Правда велика, и она преобладает. – Человек епископа, должен знать. И то, что она процитировала это изречение на латыни, докажет ему, что именно ее призвал епископ учиться в школе.

– Lapsus calami non est, – продолжила Джоанна на латыни. – Это не описка, я Джоанна, именно я и нужна вам.

Мужчина добродушно посмотрел на нее.

– Что? Что такое, ясноглазка? Что за лепет! – он потрепал ее за подбородок. – Извини, детка, я не понимаю твоего саксонского языка. Но, увидев твою маму, хотел бы научиться. – Он полез в сумку на седле и достал финик в сахарной глазури, – На, полакомись.

Джоанна уставилась на финик. Человек не понял ни слова. Представитель церкви, посланник епископа, и не знает латыни. Как такое возможно?

За спиной послышались шаги отца. Он схватил дочь за поясницу, оторвал от земли и унес в дом.

– Нет! – закричала она. Отец рукой зажал ей нос и рот так сильно, что Джоанна не могла дышать. Она извивалась и брыкалась. В доме он бросил ее на пол и замахнулся кулаком.

– Нет! – Гудрун вдруг встала между ними. – Ты не прикоснешься к ней. – Джоанна никогда не слышала, чтобы мать говорила таким тоном. – Или я скажу ему всю правду.

Каноник смотрел на жену в недоумении. На пороге появился Джон с узелком, где лежали его пожитки.

Гудрун кивнула в его сторону.

– Благослови сына в дорогу.

Каноник долго не отрывал от нее взгляда, затем медленно повернулся к сыну.

– На колени, Джон, – Джон встал на колени, и каноник положил руку ему на лоб. – О, Господи, который изгнал Адама из его дома, и Кто оберегал его во время скитаний, Тебе вверяю этого юношу. – Тонкий луч полуденного солнечного света из окна осветил темные волосы Джона. – Не оставь его своим вниманием, и дай ему все необходимое для души и тела… – Нараспев читал каноник.

Склонив голову, Джон покосился на сестру и встретился с ней взглядом. Его широко открытые глаза выражали страх и мольбу. Ему не хочется уезжать, вдруг поняла Джоанна. Конечно! Как она этого раньше не заметила? Она не подумала о чувствах Джона. Он боится. Он не выдержит требований школы, и знает это.

Если бы я могла поехать с ним!

У нее в голове начал складываться план.

– … и в конце жизненного пути, – завершил каноник, – да свершится его путь в рай через Иисуса Христа и Всевышнего. Аминь.

После благословления Джон поднялся с коленей. Он выглядел покорным. Он стерпел материнские объятья и последние отцовские наставления. Но когда Джоанна подошла к нему и обняла его, Джон прильнул к ней и разрыдался.

– Не бойся, – прошептала она, пытаясь утешить его.

– Хватит, – сказал каноник. Положив руку на плечо сына, он повел его к двери, – Не выпускай девчонку из дома, – приказал он Гудрун, и они удалились, громко хлопнув дверью.

Джоанна, подбежав к окну, смотрела им вслед. Она видела, как Джон сел позади гонца епископа, его шерстяная накидка сильно отличалась от красного плаща всадника. Каноник стоял рядом, его темная коренастая фигура вырисовывалась на фоне весенней зелени. Крикнув последние прощальные слова, они ускакали.

Джоанна отошла от окна. Гудрун стояла посередине комнаты, наблюдая за ней.

– Перепелочка моя. – суетливо начала Гудрун.

Джоанна прошла мимо, словно матери не было. Взяв рукоделие, она села у огня. Следовало подумать, подготовиться. Времени мало, все нужно продумать очень тщательно.

Будет трудно, возможно, даже опасно. Мысль напугала ее, но выбора не было. Джоанна точно знала, что делать.

«Это несправедливо», – думал Джон. Он ехал теперь позади всадника, сердито глядя на герб епископа на красном плаще, Я не хочу никуда уезжать. Он ненавидел отца за то, что тот заставил его. Под накидкой он нащупал спрятанное им перед отъездом: гладкую поверхность ножа… отцовского ножа с костяной рукояткой. Одно из его сокровищ.

На губах Джона заиграла мстительная улыбка. Как разозлится отец, когда обнаружит пропажу. Это теперь неважно. К тому времени Джон будет уже далеко от Ингельхайма, и отец ничего не сможет сделать. Эта маленькая победа успокаивала его.

«Почему он не отправил Джоанну?» – сердито спрашивал себя Джон, и в нем закипала ненависгь. Это она во всем виновата. Из-за Джоанны ему пришлось терпеть два года занятий с Эскулапием, этим занудным и зловредным стариком. А теперь его отослали в школу в Дорштадте вместо нее. О да, епископу нужна Джоанна, Джон не сомневался в этом. Она же такая умная, знает латынь и греческий, читает из Августина, тогда как он даже не осилил псалмов.

Он мог бы простить ей многое, она же его сестра. Но того, что Джоанна – любимица матери, он простить не мог. Он часто слышал, как они смеялись и разговаривали на саксонском и всегда замолкали, когда появлялся он. Они думали, что он не слышит их, но Джон все слышал. Мама никогда не разговаривала с ним на старом языке. «Почему?» – в тысячный раз с обидой спрашивал себя Джон. Неужели она думает, что я все рассказал бы папе? Я бы никогда… ни за что, что бы он со мной ни сделал, даже если бы избил».

«Это несправедливо», – размышлял он. Почему мама предпочла мне Джоанну? Я ее сын, что гораздо лучше, чем бесполезная дочь. Джоанна была никудышняя девчонка. Не умела ни прясть, ни ткать, как другие в ее возрасте. К тому же она любила читать и учиться, а все знали, что это противоестественно. Даже мама видела: с ней что-то не так. Другие дети в деревне всегда смеялись над Джоанной. Он стыдился сестры и с радостью отказался бы от нее.

При этой мысли ему стало стыдно, потому что Джон вспомнил, как добра была сестра к нему, как защищала от отца, даже делала за него работу, когда он чего-то не понимал. Джон был очень благодарен ей за помощь. Сколько раз спасала она его от побоев, но вместе с тем ему это было противно, унизительно. В конце концов, он ее старший брат. Эго он должен был оберегать ее, а не наоборот.

Теперь из-за Джоанны ему приходится тащиться позади этого незнакомого человека неведомо куда. Джону представлялось, что в школе его запрут на целые дни в противной комнате, заваленной скучными книгами.

Почему отец не понял, что ему этого не хочется? «Я же не Мэтью. Я никогда не смогу хорошо учиться». Джон не собирался стать ни ученым, ни священником. Он твердо знал, что хочет быть воином императорской армии с язычниками. Эту мысль подсказал ему Ульферт, шорник, который ушел с графом Хуго воевать против саксонцев. Ах, какие замечательные истории рассказывал старик в своей мастерской, позабыв на время про дела, как горели его глаза при воспоминаниях о великой победе! «Словно дрозды, проносящиеся над осенним виноградником и клюющие грозди, – Джон помнил каждое слово Ульферта, – мы проносились над их землями со священными словами на устах, преследуя язычников, скрывавшихся в лесах, косили и крушили всех от мала до велика. Не было среди нас никого, чьи булавы и мечи за день не покрывались кровью. К концу дня не оставалось в живых ни одного, кто отказался стоя на коленях принять истинную веру». Старик Ульферт доставал трофейный меч, еще хранивший тепло руки убитого язычника. В отличие от оружия франков, которое изготавливалось из железа, этот был сделан из золота, несовершенного металла, как объяснял Ульферт. Ему не хватало прочности, чтобы сразить франкское оружие, но оно было очень красиво. Сердце Джона замирало, когда он смотрел на него. Старик Ульферт протянул однажды меч ему, и Джон, взяв оружие, ощутил его тяжесть. Рукоятка меча пришлась Джону как раз по руке, словно сделана была специально для него. Он взмахнул мечом, тот с шумом рассек воздух, и этот звук навсегда сохранился в его памяти. Тогда он понял, что рожден воином.