Модэ (сборник) - Владислав Пасечник

Владислав Пасечник

МОДЭ

Яков Шехтер. В защиту справедливости

Белый грифон летит. Над бескрайнею степью летит. Парит старый седой грифон над курганами умерших богов, беспощадными батырами, кровожадными царями, оборотнями-перевертышами с огненными глазами, беловолосым великаном в страшной маске, сломя голову скачущем на рогатом коне.

«Весь мир от края до края – это рыжая степь с ломкой, сухой травой и солеными озерцами» и много в ней встречается странного и опасного люда. Такой представляется Поднебесная героям повести «Модэ». И туда, в этот мир, от одного его предела – черной реки без берегов, до другого – бездонной пропасти, уверенно и властно ведет нас писатель Владислав Пасечник.

А рядом с живой, щедро выписанной степью существует другая, серая степь – царство между царствами, жизнь между жизнями. Эти жизни и царства по ходу повествования все туже переплетаются между собой, да так, что под конец уже почти невозможно провести разделяющую грань, отличить одно от другого. Читатель уходит в этот мир до самой макушки, тонет в нем, как тонет свалившаяся в бурную реку лошадь. Придуманная писателем реальность «мерцает и переливается», становясь столь явной, что ее почти можно потрогать руками.

В лекции «О хороших читателях и хороших писателях» Владимир Набоков пишет:

«Литература родилась не в тот день, когда из неандертальской долины с криком “Волк, волк!” – выбежал мальчик, а следом и сам серый волк, дышащий ему в затылок; литература родилась в тот день, когда мальчик прибежал с криком: “Волк, волк!”, а волка за ним и не было… Глядите: между настоящим волком и волком в небылице что-то мерцает и переливается. Этот мерцающий промежуток и есть литература».

Повесть «Модэ» позволяет человеку, утомленному несправедливостью нашего бытия, трудной и отнимающей силы работой, свинцово отягощающими жизнь неурядицами, перенестись в иной мир. Там насмерть бьются с захватчиками, прислушиваются к посвисту вражеских стрел, вдыхают дым костров на кочевьях, воюют с колдунами и оборотнями – словом делают то, чем начисто обделен житель современного мегаполиса. Владислав Пасечник сочно рассказывает о далекой стране, в которой никто никогда не жил. Придуманный им волк весьма натурально щелкает зубами, а убегающий от него мальчик кричит столь пронзительно, что впору затыкать уши.

Будет правильным и справедливым издать роман «Модэ», дабы позволить читателю, вытащив из портфеля книгу, за секунду перенестись из грохочущего вагона метро в пространство звенящего тумана, услышать, как скрипят колеса, увидеть связанного богатыря на полу кибитки, а напротив него бесчувственно покачивающуюся голову князя, круглую, рыхлую, с обвислыми усами…

МОДЭ. Повесть с интермедиями

Тени у костра смешивались и прыгали, ветер разносил над степью тревожный горький дух. Сделалось холодно. Люди жались поближе к костру, поднимая теплые вороты.

– Проклятые холмы… – говорил один, нахохлившийся возле огня, словно старый ворон. – Верно вам говорю, юэчжи эти не люди, а оборотни… неделю назад я видел странного всадника вдали… он был огромного роста и ехал не на коне, а на рогатом звере. Зверь страшный – ростом выше коня, и рога у него, как у тура. Вот что я думаю – это древний бог спустился с гор за нашими жизнями.

– Ненавижу юэчжи, – заговорил другой, тот, что сидел ближе к лошадям. – На кой нам эти курганы? Здесь ветер, кажется, еще холоднее, чем в нашей пустоши. Думаю, нашему темнику здесь тоже не по душе.

– Смеешься? – фыркнул первый. – Модэ ненавидит юэчжи почти так же сильно, как… как своего отца!

Одна из лошадей прекратила сонно жевать траву и глухо всхрапнула.

Возле костра наступила тишина.

– Вроде почуяли что-то… – неуверенно протянул кто-то третий.

– Волки… здесь волков много, – хмыкнул первый, поворачиваясь к остальным боком. – А вы видели, кого Модэ приблизил к себе?

– Курганника, Караша…

– Известные головорезы…

– Именно. И еще кое-кого. Всего двенадцать человек. Они теперь у него вроде телохранителей. Только знаете что? На самом-то деле никакие они не телохранители. Для другого нужны эти кровопийцы. Каждый носит черный шерстяной плащ, у каждого волчий череп на упряжи. Думаете, зачем это?

– Зачем? – хором спросили все.

– Это знак. Тайный знак. Скоро будет такое, что немногие из нас сохранят голову на плечах. Вот что я слышал: из всего тумена Модэ выбрал сотню стрелков – самых метких и злобных. Были и такие, рядом с которыми Курганник ваш – просто ягненок. Он кормил их и жаловал больше, чем остальных. А потом вывел подальше в степь, поставил перед ними своего аргамака и сказал: стреляйте туда, куда выстрелю я. И выстрелил в того аргамака. А стрела у него была с костяным свистком. Полетела, засвистела да и вонзилась в землю рядом с конем. Не все выстрелили – пожалели коня. Этих Модэ сразу и казнил. На другой день вывел он оставшихся в степь. На сей раз поставил перед ними лучшую из своих наложниц. Каждый мужчина желал бы обладать этой женщиной, рассказывают, что бедра у нее были пышные, как у девок-юэчжи, которых мы продаем в Поднебесную. Кто пустит в такую стрелу? Нашлись охотники. Всем остальным Модэ в тот же день отрубил головы. А ведь сам-то – кто? Мальчишка! На другое утро он поставил перед воинами коня – его подарил ему сам Тоумань. Вот в этого-то коня выстрелили все.

– Нехорошие вещи рассказываешь, – подал голос кто-то из сидящих, – уж как я боюсь юэчжи, а темник наш, пожалуй, пострашнее будет. Он…

Тут заржали кони, не дав ему закончить, из темноты полетели стрелы, одна из них вонзилась говорившему чуть пониже воротника, он коротко взвизгнул и повалился в костер. Еще одна проткнула другому хунну живот.

– Эй, собаки! – донеслось из темноты. – Вы захотели нашу землю? Так отведайте сперва наших стрел!

Но хунну уже были на конях. Все их страхи выветрились. В руках у них были тугие луки и стрелы с железными жалами. Они выстрелили почти одновременно, юэчжи сорвались и помчались прочь. Хунну кинулись было в погоню, но почти сразу отстали – юэчжи, словно лисы, затерялись среди весенних трав.

Один из хунну клялся потом, будто разглядел при свете звезд исполинского всадника верхом на туре…

Грузовичок прыгает по узкой горной дороге, дразнит одним своим бортом пропасть и холодную реку внизу. В кузове, затянутом брезентом, все дышат пылью и газом, а чтобы не задохнуться, натягивают футболки на лица. Кто-то справа от меня плюется и матерится, я слышу нервные смешки. Только Музыкант не закрывает носа: он откинул краешек брезента и курит как ни в чем не бывало. Он поставил голую ногу на бортик. Волосы на ней блестят на солнце, словно стекловата. В экспедиции Музыкант – волонтер, как и я.

Напротив сидит Специалист. У него лицо разжигателя войны – плотное, сытое лицо сорокалетнего мужчины. В нем есть что-то микенское. Линии глаз и носа создают сосредоточенность, даже заостренность. В этих чертах видно бычье добродушие, спокойствие сильного человека: Специалист – бывший боксер. У него большие руки с опухшими костяшками пальцев. Такой вот человек – пополам от Черчилля и от циклопа.

Справа от Специалиста бледная тень – вздорный жилистый завхоз Кузьмич. У него круглая маленькая голова на индюшачьей шее. По шее гуляет острый кадык. Протуберанцы сальных волос торчат на висках, лысый красный лоб блестит от пота. На носу очки, в уголках линз завелась плесень. Он сидит на жестяном ведре, тонкие руки перекинуты через колени, как колодезные журавли. Руки у завхоза сухие, костлявые, некрасивые. Он говорит всем, что это трудовые мозоли. Специалист считает, что это псориаз.

Вот встал грузовичок – приехали на место. Прыгаем с борта на землю, тащим инвентарь. У Специалиста инструмент особый – красные измерительные рейки и плотная кожаная сумка на ремне, у нас попроще – ломы, лопаты и кирки.

Терраса спускается от дороги к реке. Но реки не видно – у самого берега поднимаются выщербленные скалы и тянутся узловатые березы, похожие на останки допотопных чудищ.

– Пошли, – кивает привычно Специалист, сходит с обочины и исчезает в траве. Мы видим только рейки, скрещенные за его спиной. Плотной вереницей мы идем за ним, спотыкаясь о камни и звериные норы. Всякий раз мы прокладываем к курганам новые тропы, и всякий раз трава поднимается, скрывая наши следы.

Наконец поле обмелело, из земли показались древние плиты, облепленные рыжим лишаем. Шесть больших каменных колец, в середине каждого курган – темный бугорок в траве. И еще четыре кургана без колец – их вовсе не видно издали, а вблизи – просто каменистые выступы, разбитые кустами дикого крыжовника.

Трава здесь пахнет странно – не пылью и бензином, как следует пахнуть городской траве, а чем-то приторным, острым и сладким. Этот запах неприятен – он щекочет ноздри и остается в глотке кислым осадком.