Модэ (сборник) - Владислав Пасечник

Свалили инструмент, Специалист суетится, измеряя и размечая курганы. Мы сидим на теплых валунах. Ветра нет – воздух повис тяжело. В пустом небе широко ходит ястреб.

– Сделаете этот курган аккордом, – Специалист смотрит поверх голов копателей. – Раздернуете и разбросаете эту насыпь до обеда – вечером свободны.

Застучали лопаты. Кустарник поддается с трудом, приходится разбрасывать камни, чтобы добраться до корней. В корнях живут шмели и медные ящерки.

Вы знаете, что древние могилы пахнут пекарней? От раскопанной земли исходит аромат теплой выпечки, валуны похожи на горячие хлебы.

Лучше всех работает Этнограф. Это коренастый плечистый казах с добрым и обидчивым лицом. Он бывает на курганах каждый день – так уж получилось, что другой работы здесь у него нет. Поначалу он ходил в теленгитскую деревню, говорил с местными. В полевом дневнике своем он отмечал, что народ в долине пьет и быстро деградирует. Шестнадцать лет назад на реке должны были поставить электростанцию, долину затопить, а всех жителей переселить в город. Деревенские побросали хозяйство и, пока суд да дело, начали пить. Они пили, когда стройку сперва заморозили, а затем перенесли в другое место – вверх по течению на тридцать километров. Они пили, когда про электростанцию забыли вовсе, и дорогу, проложенную для строительства, разбил бурьян. Шестнадцать лет протекли над долиной незаметно. Жизнь в ней прекратилась, осталась только полужизнь.

Обычно Этнограф возвращался из деревни под утро, с трудом переставляя ноги, – настолько он был пьян. Он плакал, когда записывал наблюдения, чернила размывало, он вырывал страницу за страницей и писал опять. Наконец в один из дней он смастерил из дневника флотилию корабликов и пустил вниз по реке. Один за другим кораблики, подхваченные течением, выплыли на стремнину и отправились на дно.

С тех пор Этнограф выезжал на курганы вместе с волонтерами. Он работал весело и зло, выворачивал из земли валуны, вырывал с корнем крыжовник. У него были сильные полные руки и короткие пальцы. Человек с такими пальцами не может сидеть без дела.

Перерыв. Постелили плащи, расселись. Курим папиросы (сигареты кончились на прошлой неделе), пьем медицинский спирт, разбавляя всегда в разных пропорциях – как неопытные алхимики. Водки на курганах отродясь не видали.

Обмотав зачем-то вокруг своей индюшачьей шеи шарф, осторожно почесывая искалеченный нос, Кузьмич сидит на корточках, угрюмый и трезвый. Вчера его побили крепко, кулаки Специалиста здорово погуляли по его лицу. На переносице сочится красная дужка, и кончик носа смотрит влево.

Обычно Кузьмич пил красиво – наливал полную, выпивал залпом, прикладывал к ноздрям корку черного хлеба и запрокидывал голову назад, как цапля. Но вчера Специалист обнаружил, что из погреба пропала вся тушенка, и сломал казенную лопату о его спину. Поэтому завхоз не прикладывает больше к ноздрям корку и не запрокидывает голову. Теперь он бросает в кружку, в простую воду, рафинад и размешивает ложкой.

«Плохо разметил, – ворчит Кузьмич, когда Специалист не может его слышать. – Половина насыпи за квадратом. Настоящий археолог выходит утром на середину кургана, выжирает бутыль водки и падает – “здесь и копайте”. И никогда не ошибается».

Время идет, становится тоскливо. Пар поднимается от земли, унося хлебный дух. Остается только желтая глина. Я не участвую в разговоре, только глотаю снова и снова острое, горькое пойло. Закусывать нечем. Приходится подолгу переводить дыхание.

– Так ты писатель, что ли? – снисходительно улыбнулся Специалист.

Это он меня спросил. Это опасно. Я покачал головой.

– А я слышал, что писатель. Бумагу мараешь, – продолжал улыбаться разжигатель. – И что ты все высматриваешь? Что глядишь по сторонам? Зачем приехал?

Что я мог ответить ему? Зачем я приехал? В ту минуту я с трудом мог сформулировать причину – а сейчас не смогу связать и двух слов, – настолько неясной была моя цель. Многие годы меня терзал один смутный вопрос. Он касался сферы важной и не выразимой простым языком. Для того только, чтобы изложить его, требовались новые слова и новые звуки.

Полгода назад я впервые услышал историю о пропавшем археологе и решил, что обнаружил наконец отправную точку для своих поисков. Так я стал волонтером на объекте Караташ-5.

Три месяца я работал в экспедиции, пытаясь узнать подробности через участников истории. Лето прошло. То, что казалось поначалу удивительным и занимательным, сделалось пресным и знакомым. Даже медвежьи следы на прохожей тропе. Даже скала, повисшая над разбитой дорогой, – огромная каменная щепа, вонзившаяся в гору своим острием. Непривычны были только люди – каждому из них я удивлялся, как и в первый день. Возможно, это были люди простые и вполне заурядные, но чутье мое уже обострилось, и в каждом я видел ценную часть истории, каждый содержал в себе особенную прелесть. Я взял за правило ни о чем не расспрашивать – только наблюдать за ними. Предмет моих поисков все это время был отделен от меня тонкой, почти прозрачной преградой. Я мог видеть только размытые очертания этого «нечто» и приблизительно представлять его, но оно все равно было недоступно моему прямому наблюдению.

– Х…ло ты, а не писатель, – проворчал Специалист ласково.

Утром отряд остановился возле колодца, и молодые волки смогли наконец попить. Солоноватая вода из колодца избавляла от жажды и нагоняла сон. Ашпокай опустился на шею лошади и закрыл глаза, бессильно свесив руки. Кто-то из товарищей больно толкнул его в бок, и Ашпокай беспомощно и сонно вздернул голову и выругался, вызвав у всех смех. Он тоже засмеялся, глядя на товарищей, на их лица, на белые зубы, на истлевшие рубашонки на их плечах, распахнутые, как всегда, растрепанные ветром.

– Дааа… давно я не пил кобыльего молока, – вздохнул Соша.

– Эх, скорей бы река, а то меня вошь заела, – заныл Инисмей.

– Вошь? Тогда вода тут не поможет, – насмешливо отозвался Соша. – Старики говорили, нужно коровьей мочой умываться.

– Хех… – Инисмей скривился. – Врешь, болотная крыса…

Соша приблизился и отвесил ему смачную оплеуху. Инисмей засопел и втянул голову в плечи.

– Нечего лаяться, – улыбнулся Ашпокай. – Соша правду сказал, я тоже слышал… мочой надо.

– Мочой! Коровьей мочой! – загалдели со всех сторон мальчишки.

– Ну вас всех, – огрызнулся весело Инисмей.

Тут Михра коротко свистнул. На стоянке сразу наступила тишина. Все смотрели на Михру. Сейчас на лице его не было страшной зубастой маски из лосиного рога, и все видели розовый шрам, расчертивший его левую щеку от уголка рта до уха. Вместо кожи на щеке была нежная мякоть с чуть темными краями – след от хуннской стрелы.

Михра самый старший в своре молодых волков, все остальные – мальчики, всего десять душ, смуглые, тонкие, всегда голодные.

Недавно они принесли Клятву. Ашпокай хорошо помнил эту ночь: на княжьем кургане, в горьком дыму костров, они стояли, обнажив тощие груди с черной россыпью татуировки. Михра ходил меж ними, как злой дух, освещая их лица светом головни. Он читал молитву на древнем наречии. Он сам был еще молод, этот Михра, мальчишки звали его Старший Брат. Ашпокаю он и вправду приходился братом… Когда появились все огни в созвездии Лося, Михра затушил головню и чиркнул по груди каждого мальчика сажей – там, где сердце. Это был знак, что отныне они выжгли из своей груди жалость к врагу. Мальчик, которого касалась головня, произносил слова Клятвы: «Пришло время, и псы поднялись против хозяев. Воля псов – это воля железа и единства. Нас мало, между нами нет мира, псов же – черные реки, и реки эти уже текут по нашим пастбищам. Мы должны стать призраками, ночными духами – пусть псы боятся спать. Мы будем находить и разорять их кочевья. Мы будем засыпать и отравлять колодцы, вытаптывать луга. Пусть псы дохнут от голода, пусть грызется их свора. Солнцем и огнем клянусь умереть, но истребить врага».

Мальчики стали воинами. Отныне они охотились на хунну.

Вчера выдалась удачная охота.

– Мы убили двух бешеных псов, – говорил Михра мальчикам. – И еще одного, за ночь до того. Но они перегрызли всю нашу семью, нашу с Ашпокаем. Ваши семьи тоже пострадали, поэтому вы здесь. Скажите, кто-нибудь почувствовал жалость к этим псам?

– Нет! Нет! – закричали мальчики. Ашпокай старался кричать громче всех.

– Паралат слаб, паралат сносил все зубы, ему псов не победить, – продолжал Михра. – Только на вас вся надежда. Учитесь стрелять, пока я жив. Скоро, чувствую, вам придется охотиться без меня.

Мальчишки смущенно переглянулись. Они и представить боялись, что Михра погибнет. С ним, с этим могучим воином на рогатом коне, они были маленьким войском, без него – горсткой голодных детей.

– Я не бессмертен, – сказал Михра спокойно. – Вчера одна из стрел просвистела рядом с моей шеей. Возьми этот пес на полволоска влево…