Строговы - Георгий Марков

– Ну, что будем делать, Степан Иваныч? – нарушил молчание бородатый мужик.

Зимовской пожал худыми плечами.

– А что, мужики, если нам самим покопаться? Я бы, к примеру, мог за главного быть. Если б нашли что – рассчитался бы с вами по-хорошему.

– Ну, а если не найдем ничего?

– А не найдем – по домам разойдемся.

– Ты, Степаха, дураков себе поищи, вот тогда за главного в самый раз будешь! – крикнул один из мужиков, и все засмеялись.

– А ну, айда, мужики, домой, – угрюмо сказал бородач. – Тут не до смеха. Как бы с нас ответ за господ не спросили.

– Могут! Истинный Христос, могут! – заволновался самый молодой из артели, круглолицый мужик с золотистой бородкой.

Мужики двинулись один за другим цепочкой. Последним шел Зимовской.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

В июне начались обильные летние дожди. Выпадали они каждый день к вечеру, теплые и шумные.

С вечера напоенные влагой, утром согретые солнцем, поднимались на пашнях зеленые озими.

На косогорах буйно тянулись вверх молодые поросли пырея, ковыля, дикого клевера.

Каждое утро Анна Строгова обходила свои поля. Внимательным, понимающим взглядом смотрела на посевы и радовалась. Теплые дожди поправили озимые. Тревога за посевы исчезла.

– Хорошие нынче будут хлеба, – шептала Анна, осматривая поля.

Второй год она держала в своих руках хозяйство Строговых. Держала цепко, умело.

Прошлое лето она управилась с уборкой раньше всех. У многих мужиков еще стояли овсы на корню, а у Строговых все было обмолочено и зерно перевезено в амбары.

Зимой, первый раз за всю жизнь на пасеке, Захар отвез два воза ржи в село и продал купцу Голованову. На вырученные деньги он накупил ситцу, сахару, конфет внуку и положил на стол несколько бумажек и еще горсть серебряных монет. Анна прижимала ситец к себе, рассматривала его, пересчитывала деньги.

Захар понял, чему радуется сноха.

– Блестишь ты, Нюраха, нынче, как начищенный грош. Ну-ну, блести – на твои труды куплено!

Сначала Захар плохо верил в способности молодой хозяйки. Однако жизнь убедила его в другом. Анна умела все делать верно, скоро, без ошибок. Захар стал реже кричать на невестку, чаще советовался с ней и больше уже не говорил, что только на пчеле держится хозяйство Строговых.

Анна любила осматривать пашни и бывала там почти каждый день. Теперь она дорого ценила свое время и на поля, расположенные в версте от пасеки, ездила верхом.

Однажды утром, обойдя полосы, она увидела рядом со своей лошадью чужую и остановилась, удивленно ища глазами приехавшего человека.

Демьян Штычков стоял в нескольких шагах за ее спиной, в кустарнике. Крадучись, он приблизился к ней. Но Анна обернулась на шорох и, заметив Демьяна, весело засмеялась. Этот девичий смешок поднял в душе Демьяна смутные надежды.

– Как это тебя сюда занесло? – спросила Анна.

– К тебе ехал, Нюра. Нету сил моих…

Демьян обнял Анну, но она сильной рукой отстранила его.

– Не надо, Дема, не хочу грешить. Перед богом клятву дала… Сядь-ка, поговорим.

Демьян покорно опустился на землю.

Стояло светлое, лучистое утро. После вчерашнего вечернего дождя земля еще не высохла, и прохладный воздух был чист и прозрачен. Лесистые гребни холмов окутывала синева. От свежераспаханной земли пахло чем-то сытным и пресным.

– Ты не сердись на меня, Дема, – заговорила Анна. – Давно я собираюсь кое о чем спросить тебя. Ты мне скажи, так или не так это было, как в народе болтают?

– Об Устинье говоришь? – Демьян расстегнул ворот холщовой рубахи, точно дышать ему стало трудно.

– Об ней.

– Враки!

– Не бивал ее?

– Не отопрусь, это было. Какой мужик свою бабу не бьет?

– Нет, не каждый. Матюша мой пальцем меня ни разу не тронул.

– Э! – воскликнул Демьян. – Такую, как ты, я бы на руках носил.

Анне приятно было слышать это, и она улыбнулась.

– Так говоришь только. А в жизни чуть не угодила бы – бить… Раз у тебя на Устиньку рука поднялась, и мне бы не миновать того же. А Матюша не такой! У него рука на жену никогда не подымется… За что же ты бил Устиньку?

– За тебя.

– Как это так?

– А так… ночью сплю, и чудится мне, будто сплю в обнимку с тобой, проснусь, а рядом – полудурья моя. Ну, иной раз и вдаришь, не без того.

– Дьявол ты… Не жалко?

– Все из-за тебя.

– Ты не чуди, Демьян! Этот грех на тебе лежит, со мной ты его не поделишь, нет, нет! А Матюшку за что хотел порешить?

– Тоже из-за тебя… Думал: убью, спрячу в омуте – и след простыл. А потом к тебе. Сама на поля ко мне прибегала.

Анна виновато опустила голову.

– Ох, и пострадал я тогда, Нюра! Пока Матюха не уехал, жил как в лихорадке. Думал: либо сам прикончит, либо на сход выведет. Слава богу, обошлось мирно.

– Нет, Матюша не такой! – сказала Анна. – Он добрый, он зла не помнит.

Анна поднялась. Демьян поспешил к ней, пытаясь обнять, но она остановила его, – подняв руку, гневно сверкнула глазами:

– Я своему слову хозяйка!

Демьян отступил, смущенный.

Анна отвязала от березы лошадь, с пенька села на нее верхом и поехала.

– Бывай здоров, Демьян Минеич! – озорно крикнула она, обернувшись. – Жениться будешь – на свадьбу зови.

Подъехав к речке, она остановила лошадь и долго осматривала берега, рассуждая вслух:

– Лучше не сыскать для мельницы места. Воды хватит на весь год. Вон там плотину поставить. Тут – амбар. На взгорке – избушку. Матюша приедет – в амбарах хлеба полно, на дворе скота…

Она счастливо засмеялась и тихонько дернула за повод. Лошадь мотнула головой и легкой рысцой побежала берегом речки.

2

Лето стояло ведреное, жаркое, но не засушливое. Изредка проносились ливни и грозы. По ночам выпадали обильные росы. Покос выдался сухой, сено убрали зеленое, пахучее. На пашнях созревал богатый урожай. Сбор меда был редкостный, Захар едва успевал подрезать в ульях соты.

В самый разгар уборки хлеба приехал Влас. Он бродил по пасеке, высматривал все и усиленно расспрашивал о сборе меда, о хозяйстве. Вскоре после его отъезда Захар нагрузил две телеги кадками с медом и поехал в город.

Вернулся он необычно быстро. Агафья выбежала к нему навстречу и ужаснулась: на телегах не было ни покупок, ни кадок из-под меда.

– Пропил все, черт-ерыкалка! – закричала она, зная, что старик повез в этот раз мед не Кузьмину, а на продажу.

Но Захар был трезв, молчалив и чем-то сильно взволнован. Он выпряг лошадей, привязал их на выстойку и сказал жене с болью в голосе:

– Радуйся, Агафья Даниловна.

Агафья замерла, предчувствуя недоброе.

– Сынок-то наш – вор.

– Влас?

– Ну, а кто же? Матюшка, что ль?! – рассердился Захар.

– А что случилось? – спросила Анна. Вернувшись с полей, она мельком слышала начало этого разговора.

– А то случилось, что Влас обокрал меня дочиста.

– Как обокрал?

– С умом, подлец, обокрал.

Захар присел на крыльцо и начал рассказывать:

– Приехал я в город вечером. Он встретил меня во дворе. Я ему говорю: «Надо бы мед в амбар поставить». А он: «Ничего, и тут переночует, никто не тронет». Утром просыпаюсь, смотрю – на телегах чисто. Куда все девалось? По двору следы. Значит, выкрали. Я к Власу. А он, подлец, лежит на кровати, нежится. Рассказал я о краже, он вскочил, забегал по комнате. А сам не глядит на меня, глаза прячет. Вижу я, что дело нечисто, решаю идти заявить в участок. Засуетился он тут и говорит мне: «Я сам побегу. У меня старший пристав Синегубов – друг закадычный. В момент воров отыщет». Сбегал он. Приходит скучный. «Ну, как?» – спрашиваю. «Синегубов, говорит, больной лежит, я другим заявил, искать будут». Сомнение меня взяло. «Ладно, говорю, пойду коням корму задать», – а сам за ворота и в участок. Прибегаю туда, спрашиваю: «Есть у вас Синегубов?» – «Есть, отвечают, старший пристав». Я к нему. Так и так, говорю, обокрали. А чтоб, дескать, охота была у вас воров искать – вот вам золотой! Найдете – еще дам. Взял пристав золотой пятирублевик, закрыл дверь, усадил меня и говорит: «Ты, дед, не волнуйся и мое известие прими спокойно. Я скажу тебе всю правду, – заплатил ты Мне хорошо. Мед и воск выкрал у тебя свой человек». – «Кто же?» – спрашиваю. «Да Влас Захарыч», – отвечает он. Не стерпел я: «Вот, говорю, сукин сын! В острог его за это». – «Погоди, уговаривает, не горячись, себе хуже сделаешь. Ну, засудят твоего сына, в острог посадят, а его семью кто кормить будет? Тебе же придется». Сижу, думаю. «Да как же быть-то?» – спрашиваю. А пристав смеется: «Езжай, старик, домой, бог даст, еще наживешь». Подумал я и махнул на все рукой: этот Синегубов, видать, тоже хороша бестия, и с Власа теперь не один золотой потянет. Пришел я к Власу, в дом не захожу. Сразу коней запрягать стал. Выбегает он из дому – и ко мне: «Ты что, батя, чай не идешь пить?» Увивается около меня, юлой крутится. Обидно мне стало, набрал я тут слюней побольше и плюнул ему в бесстыжие глаза.