Строговы - Георгий Марков

От подводы Матвея первой отстала Агафья. Она остановилась на бугорке, сняла с головы платок и долго махала им. Потом отстал дед Фишка. Он сразу затерялся где-то среди людей, и Матвей больше не видел его.

Захар провожал сына до города. Чувствуя, что в последнюю минуту Матвея и Анну надо оставить одних, он отстал и пошел рядом с отцом рекрута Кузьмы Суркова.

– Береги себя, Матюша. Не приведи господь что случится. Да письма почаще шли. Исстрадаюсь я, – говорила Анна, закрывая лицо концом полушалка.

– Ты не страдай, а помни, – успокаивая жену и себя, говорил Матвей. – Да смотри, не удумай чего-нибудь. О солдатках всегда плохое говорят. С мужиками построже будь. Я хоть и мужик, а прямо скажу: наш брат – редкий не пакостник. Штычкова близко не подпускай.

– Не сумлевайся, Матюша. Перед богом клянусь!

На прощанье хотелось говорить о чем-то особенном, важном, но с языка срывались слова, не раз уже сказанные в бессонные прощальные ночи.

Село давно скрылось за лесом, все провожающие вернулись, и только одна Анна шла еще за подводой Матвея.

– Домой, Нюраха, пора! – крикнул Захар.

Матвей остановил лошадь. Анна взглянула на мужа, губы ее дрогнули, она часто заморгала и заплакала навзрыд, – так, как еще не плакала ни разу. Матвей обнял ее и трижды крепко поцеловал.

– Бог тебя храни, – прошептала она и отступила с дороги в снег.

Матвей вскочил на сани, Анна, плача и улыбаясь, провожала его задумчивым взглядом.

2

Ранней весной, едва пообсохли дороги, через Волчьи Норы к берегам Юксы прокатил на паре горячих лошадей Владислав Владимирович Прибыткин.

Вместе с ним – первый раз в жизни – ехал в эти таежные глухие края старый инженер Меншиков.

В логах Меншиков соскакивал с телеги, рассматривал обвалы, набивал карманы плаща камешками и кусочками искрящегося на солнце песчаника. Потом, держа все это на костлявой ладони, он говорил Прибыткину:

– В нашем деле, Владислав Владимирович, иной раз вот один из таких камешков может объяснить очень многое.

Он, все более оживляясь, смотрел на лес, на холмы, на широкие долины.

– До чего богата и до чего бедна Россия! Сколько у нас добра вот в таких закромах! А взять это добро не можем, и оттого живет русский народ в великой бедности.

Захар прогулял в Волчьих Норах три дня и вернулся навеселе, с кучей подарков всей семье. Рассказывая Анне о здоровье родных, он, между прочим, сказал деду Фишке:

– А вчера, болтали мужики, проехал в Балагачеву этот ваш следователь-заика. Да не один, говорят. Сидит с ним на телеге еще какой-то барин, при мундире, с ясными пуговицами. Ограбят они ваше с Матюхой золото.

У деда Фишки дрогнули ноги в коленях. Он выскочил на улицу, постоял в раздумье под навесом и, возвратясь в дом, сказал Агафье:

– Я, Агаша, в лесок пройдусь. Авось глухаришка подстрелю. Если к ночи не приду – не тревожься: в тайге ночую.

Засунув в сумку полковриги хлеба, он торопливо надел домотканый зипун. Захар заметил волнение деда Фишки и, улыбаясь, сказал:

– Иди, иди. Знаем, в какой лесок собрался. Смотри только, опять в каталажку не угадай.

– Перестань, Захарка, тебе бы шутить все! – отмахнулся дед Фишка.

Пробиваясь сквозь сучья хвойных деревьев, землю палили яркие лучи солнца. От густой испарины и запаха смолы в тайге становилось душно. Дед Фишка шел быстро, решив во что бы то ни стало к ночи быть в Балагачевой.

Еще на пасеке он решил напроситься к Прибыткину в проводники и, пользуясь оказанным доверием, попутать все его карты.

Вечер выдался светлый, безветренный. С чистого, безоблачного неба глядел месяц, окрашивая бревенчатые избы балагачевских мужиков в молочный цвет.

Около огородов дед Фишка остановился и, подумав, к кому ему лучше зайти, направился к знахарке Свистунихе.

Старуха жила в маленькой ветхой избушке. Дочь ее работала по людям, а сама она промышляла ворожбой и знахарством, ходила по домам, собирала и разносила все сплетни. Дед Фишка знал, что ей лучше чем кому-нибудь известны все деревенские новости.

Дверь старому охотнику открыла сама Свистуниха.

– Что, Мавровна, не признаешь? – добродушно смеясь, спросил охотник.

Старуха зажгла свечку, внимательно осмотрела гостя.

– Признаю. Стареешь ты, Фишка.

– Старею? – удивился тот и хвастливо сказал: – Я еще молодого за пояс заткну! – Он помолчал немного и с грустью в голосе продолжал: – А вот сестре моей Агафье не везет, Мавровна. Головой мучается. По ее заказу и зашел к тебе. Не попользуешь ли каким снадобьем?

Старуха зашлепала по избе босыми ногами, вытащила из ящика пучок сушеной травы и подала ее охотнику.

– Вот, Фишка, передай Даниловне свет-траву. Пусть пьет вместо чая. На вкус ни горька, ни сладка, а для здоровья страсть как пользительна.

Дед Фишка засунул в карман зипуна руку и высыпал на стол горсть пиленого сахара.

– Спасибо, Мавровна. Не прогневайся: дать больше нечего, видишь – из тайги домой бегу.

Но Свистуниха и этому была рада. Она бережно собрала куски сахара, завязала их в тряпицу и сунула в ящик.

Деду Фишке хотелось поскорей узнать новости, и, не дожидаясь, когда заговорит об этом Свистуниха, он спросил:

– Ну как, Мавровна, мужики на пахоту собираются?

Свистуниха села на табуретку, пододвинулась к деду Фишке и, наклонив голову набок, бойко заговорила:

– Какая там пахота! Тут такое случилось, Фишка, что об пахоте и думать забыли. Позавчера подкатили к нам, братец ты мой, два барина из города.

– Два барина! Зачем их нелегкая принесла? – притворился дед Фишка незнающим.

– Клад искать.

– Какой тут клад! Черт, что ль, его спрятал? – продолжал изумляться охотник.

Но старуха словно не слышала его.

– Подкатили они, братец ты мой, на казенных конях, в тележке на железном ходу. Сбруя на конях так и блестит. Будто цари какие!

Свистуниха остановилась, перевела дух.

– Ну, ну, Мавровна! – поторопил ее дед Фишка, не в силах дальше разыгрывать свою роль.

– Ну вот, главный-то из господ – своими глазами видела, при мундире он, – вышел к мужикам и спрашивает: «Кто проведет нас на заимку Степана Иваныча Зимовского?» Мужики удивились промеж себя: откуда, мол, господа Зимовского знают? А Кинтельян Прохоров говорит: «Довести каждый может: путь на заимку известен, да только дни у нас горячие, на пахоту выезжать надоть».

Свистуниха вздохнула, подолом фартука вытерла нос и зашептала, будто таясь от кого-то:

– Тогда, Фишка, – она толкнула его сухоньким кулачком в плечо, – вступается другой барин, должно, по обличью, купец, и говорит: «Не беда, что время горячее: мы за труды заплатим». Тут он вытащил из кармана золотые, встряхнул их на ладони. «Не бойтесь, говорит, обману нет, денежки – вот они». Ей-богу, не вру, Фишка!

– И повели их мужики?

– Повели, повели. Кинтельян же Прохоров и новел. Да не один, наняли они в артель человек двенадцать. Сказывали на деревне – эти землю копать будут. Вчера чуть свет ушли. Так прямо пихтачами и пошли к заимке.

Всего ожидал дед Фишка, но только не этого. Ему хотелось рвать на себе волосы от досады.

Просидев у Свистунихи остаток ночи, он на рассвете, делая вид, что торопится домой, бросился к берегам Юксы.

Но было уже поздно. Следователя Прибыткина и горного инженера Меншикова водил по тайге Зимовской.

Возвратившись на пасеку, дед Фишка от пережитых волнений слег в постель.

Через несколько дней неожиданно на пасеку Строговых, разыскивая своих лошадей, заглянули балагачевские мужики. Агафья наварила картошки, принесла из погреба туесок сметаны и позвала мужиков к столу.

Среди балагачевцев был и Кинтельян Прохорович Прохоров. В разговоре с Захаром он упомянул о приезде Прибыткина.

Дед Фишка насторожился. Пересиливая слабость, слез с постели и начал расспрашивать Кинтельяна:

– Ну и как, нашли господа клад?

– Как бы не так! Вместо золота песок повезли, – усмехнулся Кинтельян.

– Песок! – удивился дед Фишка. Он помолчал немного и спросил: – Ну, а не сказывали господа, где клад искать?

– Как же, скажут, разевай рот шире! Об этом и разговору не было.

– А вот Степан-то Иваныч все поди знает, он ведь провожатым у них был, – вздохнул дед Фишка.

– Ни клепа он не знает!

Мужики засмеялись. Один из них пояснил:

– Они и от Зимовского поодаль держались: спали особо, ели тоже, а промеж себя по-хранцузски, кажись, разговаривали.

– По-хранцузски! – обрадовался дед Фишка. – Ну, а распрощались с вами честь по чести?

– Распрощались по-хорошему, гневаться не на что. По двугривенному на чай, окромя заработка, прибавили.

– Ого! – окончательно развеселился дед Фишка. – А еще приехать не обещались?

– Про это ничего не сказывали. В Балагачевой погрузили мы на телегу два ящика с песком, и покатили они восвояси.

В эту ночь, первый раз за время болезни, старик уснул крепким, безмятежным сном.