Блуждающая реальность - Филип Киндред Дик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большинство котов боятся еженедельного лязга мусорной машины, но не таков был Пинки – он ее презирал. Правда, забивался под кровать, зато оттуда свирепо сверкал глазами. Зыркал и ждал, когда эти ублюдки свалят.
За четыре ночи до внезапной смерти Пинки, когда мы еще не знали, что у него рак (я начал было говорить: «До того как он пошел к врачу и услышал про ушибленный бок»), мы с ним и с Тессой, как обычно, вместе разлеглись на большой кровати, и вдруг я увидел, как комнату заливает ровный бледный свет. Я подумал: ангел смерти пришел за мной – и принялся молиться по-латыни: Tremens factus sum ego, et timeo[33]. Тесса терпела, а Пинки сидел бесстрастно, подобрав под себя лапы. Я знал, что прятаться некуда – не под кровать же! Любой ребенок знает: от смерти не убежишь. И это чертовски страшно.
Мне не приходило в голову, что смерть могла явиться за кем-то другим – показательное отношение. Все мы казались мне раскрашенными уточками в тире. Вспомнилось арабское стихотворение XIII века: «Раз промахнется, два промахнется, на третий раз попадет», или как-то в этом роде. Все на виду, некуда бежать, негде укрыться… в конце концов я замолчал, но особенно запомнилось, как выкрикивал снова и снова: Mors stupebit et natura[34]; мне казалось, это значит, что смерть застыла, ошеломленная. (Примерно как: «Я застыл, ошеломленный тем, что моей машины нет на месте». Застыл ошеломленный – значит просто стоишь и ничего не можешь поделать. Возможно, третье издание «Мерриама-Вебстера» слово «ошеломленный» объясняет не так, ну и черт с ним.)
Пинки не заметил бледного света; он, как обычно, дремал с открытыми глазами, мурча себе под нос. Позже той ночью, уже ближе к утру, мне приснился тревожный сон: совсем рядом раздался выстрел, оглушительный, как гром, я обернулся – и увидел на земле умирающую женщину. Я бросился за помощью, но по ошибке сел в троллейбус вместе с тремя агентами Гестапо (гестаповцы часто мне снятся). Мы ездили по кругу, и я безуспешно пытался закоротить провода у этого троллейбуса, или автобуса, или что это было – все тщетно. А гестаповцы курили, читали газеты и самодовольно переглядывались. Знали, что я у них в руках.
Короткая счастливая жизнь писателя-фантаста
(1976)
Хочу обратиться к своим друзьям и сообщить им, что:
1) все ужасы, о которых они слышали, в самом деле со мной стряслись, но
2) тем не менее я жив-здоров. В феврале у меня был сердечный приступ. Приехала «Скорая» – я в тот момент был дома один, – и все произошло точь-в-точь как в телепередаче «Неотложка». Я позвонил, они примчались через две минуты, примотали ко мне кучу датчиков и мониторов и повезли в «интенсивную сердечно-сосудистую терапию» окружной больницы. Я болтался между жизнью и смертью, рассказывал анекдоты и флиртовал с медсестричкой по имени Бет, которая всегда ходит в розовом.
Пишу я все это вот к чему: я вполне оправился и прекрасно себя чувствовал, пока не увидел счет на две тысячи баксов. И тут понял, почему меня отвезли в окружную больницу: денег у меня не было, а без оплаты вперед ни одна другая больница округа Ориндж больных не принимает. Что ж, слава Богу, нашлась хоть одна, что без лишних вопросов открывает дверь страждущим, спасает им жизнь, а счет присылает потом. Но…
Одиннадцать дней спустя, когда я вышел из больницы, в кармане у меня было сорок центов. И все. Дома немного еды в морозилке. Совокупный доход за этот месяц – девять долларов. В марте было не лучше, а в середине апреля наступают сроки оплаты счетов. Каждый телефонный звонок – это кто-то хочет денег. Агент мой, благослови его Боже, немного мне одолжил; по этому поводу хочу рассказать то, что в тот момент не пришло мне в голову, а пришло попозже, – и, когда я это пересказал одному парню, он расхохотался и сказал, что это лучше всего из того, что он слышал, описывает положение писателя. Мой агент ждал роялти почтой из Парижа, и я каждый день звонил узнать, не прибыл ли чек – ведь большая часть этих роялти предназначалась мне. Наконец чек пришел! Агент, должно быть, заметил, что голос у меня дрожит – я ведь уже на три месяца просрочил алименты, – и добавил необычно мягко: «Знаешь, Фил, ты один из самых известных мировых авторов». Но я его почти не слышал – думал только о том, что все-таки не попаду на месяц в окружную тюрьму за неуплату алиментов!
Сейчас я хочу подчеркнуть не то, что я один из самых известных мировых авторов или что так думает (или просто меня утешает) мой агент, а то, что через двадцать пять лет профессиональной работы в научной фантастике мне присылают обещания отключить воду и газ, если через три дня не поступит оплата. И я спрашиваю себя: ну и ради чего все это? Недавно читал статью Барри Молзберга[35] в F&SF; он пишет, что готов навсегда порвать с научной фантастикой, поскольку… Да почитайте сами! Такого образцового нытья я в жизни не слыхал. Сам я ныть не собираюсь – хотя, быть может, то, что вы уже прочли, и звучит как нытье. Тем не менее я ничего не утверждаю, не жалуюсь – скорее задаюсь вопросом. Как так вышло, что я работаю без устали двадцать пять лет и постоянно сижу без денег? В следующем январе в Doubleday выходит мой новый роман («Помутнение») – и, без дураков, это пока что лучшая моя книга. В этом году выходит «Господь гнева», в соавторстве с Роджером Желязны. Rolling Stone опубликовал обо мне большую статью[36], ее прочло множество людей – и, кажется (приготовьтесь! вот оно!), я вот-вот выйду на большую сцену. Ключевые слова: «вот-вот». Классическое ожидание Годо: помните, чем оно кончается? «Господина Годо сегодня не будет, но он точно придет завтра!» Ну хорошо, допустим, выйду я «на большую сцену» – и что? Это как-то компенсирует двадцать пять лет нервной тряски, когда, просыпаясь утром, не знаешь, не отрубили ли электричество?
Однажды в начале 1972 года прихожу я домой – а света нет, и коробка распределителя опечатана. Я достал ящик с инструментами, нашел кусачки, срезал печать
