Блуждающая реальность - Филип Киндред Дик

и включил свет. Строго говоря, это преступление, но в электрокомпании так удивились, что ничего со мной не сделали. Заплатил я на следующий день. Хотя вообще-то за такое сажают. Я об этом упомянул, чтобы показать: страхи у меня не невротические. Кстати, дом, в котором я тогда жил, теперь принадлежит финансовой компании, у которой я брал ссуду под залог дома. Как видите, это не пустяки, мне есть чего бояться. Когда я переехал сюда, в Южную Калифорнию, начинать пришлось с нуля: ни машины, ни мебели, ни дома. Однажды встаю утром – света нет. В начале 1973-го слег с пневмонией: без телефона, чтобы вызвать врача, без денег, чтобы ему заплатить. Очень хорошо это помню, потому что, когда я лежал в кровати на животе (так легче дышалось), отворилась дверь, и в комнату вошел Смерть. Серьезно. Я его видел, как вижу вас, друзья мои. На Смерти был модный полиэстеровый пиджак, в руке портфель, и из портфеля он достал несколько простеньких головоломок, знаете, для младших школьников. Я не смог собрать ни одну, и Смерть сказал: «Тогда тебе придется пойти со мной». И я увидел – клянусь, не вру! – долгую дорогу вверх по холму, среди деревьев, ведущую к симпатичному, уютному на вид большому старому зданию вроде лечебницы. «Я отведу тебя туда, – сказал Смерть. – Проверка показала, что твой мозг полностью выжжен, и тебе нужен отдых. Там, на вершине холма, ты сможешь отдыхать вечно». Помню свою невероятную радость и облегчение! Но в этот момент в комнату вошла жена – что-то ее подтолкнуло пойти меня проверить. Я опомнился и увидел, с кем говорю. И тогда пошел на поправку.

Вы скажете: ну, это уже чушь какая-то! Верно, так и должно быть: ведь я пишу о том, что происходит в голове автора – а там, как всем известно, творится бардак, переходящий в хаос. Что же я хочу сказать? А вот что:

1) четверть века писания книг без сна и отдыха не принесли мне ни малейшей финансовой стабильности;

2) уверен, что мой новый роман «Помутнение» – лучший из всех, но все равно боюсь будущего;

3) однако не бросаю писать. Чтобы заставить меня бросить фантастику, нужно что-то посерьезнее – по одной простой причине. Я люблю писать. Сейчас работаю над вещью под названием «Напугать мертвых» – уже готово двести тысяч слов. Я не ожидаю финансовой стабильности. Не будет никакого великого прорыва, который ждет за углом. Однажды я снова попаду в больницу, дыша на ладан, но, разумеется, оттуда выберусь… и получу еще один счет на две тысячи баксов: плати или отправляйся за решетку! Иногда людьми движут иррациональные мотивы. «Почему бы вам не найти настоящую работу?» – спрашивают меня, обычно в шутку, но иногда и всерьез, а порой этот вопрос задаю себе я сам. Всегда буду в полушаге от большого прорыва – и так его и не дождусь; всегда мне будет помогать агент (думаю, нужно назвать его по имени – это Скотт Мередит, работает со мной уже двадцать четыре года, и в 1973 году, когда родился мой сын Кристофер, он прислал в подарок невероятно красивый серебряный колокольчик). Должно быть, это вечные константы вселенной; меня здесь радует то, что, как прекрасно сказал в своей нобелевской речи Фолкнер, человек не сдается, сколько бы поражений ни ждало его на пути. И среди развалин человек будет строить планы и искать выход, и голос его будет слышен.

Именно это в последнее время происходит со мной: три попадания в больницу за пару лет (плюс пневмония), месяцы на мели… однажды, чтобы заплатить за квартиру, мне пришлось упаковать и продать полные подборки Unknown и Unknown Worlds, которые со мной огонь и воду прошли…

И ВСЕ ЖЕ:

Занимаясь этим делом – научной фантастикой, – я встречаюсь лично, говорю по телефону, переписываюсь с лучшими людьми на нашем чертовом шарике. Например, со школьниками. На прошлой неделе с чернокожей девушкой из Окленда. Сегодня с парнем из Западной Германии. Вчера писал шведу, который приехал в нашу страну прежде всего чтобы меня увидеть (понимаю, звучит нескромно, но было это в 1971 году, и с тех пор мы обмениваемся письмами; это Горан Бенгтсон; вы, возможно, встречали его письма в фэнзинах). Сейчас у меня рядом с пишущей машинкой высится здоровенная неряшливая стопка листов: знаете, что это? Это одна студентка принесла мне свой диплом.

Ах да. Еще одно письмо. Обратный адрес:

ОФИС ОКРУЖНОГО ПРОКУРОРА.

Теперь вы понимаете, о чем я. Сердце пропускает такт, а затем начинает гулко биться в груди, охваченное старым-старым страхом.

«Дорогой Карл![37]

Должно быть, ты уже получил те пять страниц, что я написал вчера. Я решил отправить статью еще и в Германию, Уве Антону, которому уже послал несколько отрывков из «Господа гнева», нового романа, написанного вдвоем с Роджером Желязны (Антон, видишь ли, подбирает материал для сборника). Сегодня добавил к этим пяти страницам еще три, для печати только в Германии, а потом подумал: черт возьми, а почему бы и их не послать тебе? Может, захочешь их добавить к предыдущему? Объяснишь, что Фил, мол, рассчитывал только на немецких читателей… хотя вообще-то из текста это понятно. Тебе решать. Короче, вот еще три страницы к тексту без заглавия, который я тебе отправил первого мая, и смотри сам, что с ними делать. Хорошо? Я просто задним числом понял, что как-то трусливо будет отправить этот текст за границу, а здесь, в США, не печатать. Когда прочтешь, поймешь сам».

Здесь заканчивается часть, написанная для публикации в Соединенных Штатах; однако хочу добавить еще пару слов для своих немецких друзей[38].

В течение 1974 года противники тирании Никсона, напрягая все силы, бились за его смещение с должности – лишь для того, чтобы год спустя обнаружить, что под этим верхним слоем скрывается еще большее беззаконие, еще более страшная угроза свободе: аппарат тайной полиции, действующий с 1940-х годов, незримо и беспрепятственно нарушающий законы и права американских граждан. В сущности, к большому нашему изумлению, вышло на свет и стало явным нечто очень схожее с полицейским государством из моего романа «Пролейтесь, слезы». Я припоминаю сейчас, как в пятидесятых, примерно в 1953 году, двое агентов ФБР явились ко мне и предложили шпионить за собственной женой, которая в то время училась в университете Беркли и знала там политически активных студентов. С тех пор аппарат тайной полиции только вырос.

И все же блажен был 1974 год, когда мы